Если б я не сидел тут с тобой в западне, я бы лично отволок подонка прямо в ад!
Уже несколько дней ангел смотрел по телевизору одни сериалы — попеременно орал в экран и обливался слезами. Даже перестал заглядывать мне через плечо, и я просто пытался не обращать на него внимания, а тут понял вдруг, что происходит.
— Это все понарошку, Разиил.
— Ты это о чем?
— Это же драма. Такие у греков раньше были. Они все — актеры в пьесе.
— О нет, никому не под силу притворяться таким злом.
— Я больше тебе скажу. Человек-Паук и Доктор Осьминог? Тоже понарошку. Персонажи пьесы.
— Ах ты лживый пес!
— Ты б хоть раз из номера вышел да послушал, как настоящие люди разговаривают, кретин ты белобрысый. Сам бы дорубил. Но нет, ты уселся мне на плечо, как дрессированный попугай. Я две тысячи лет назад помер — и то знаю такие вещи.
(По-прежнему надо заглянуть в ту книгу из ящика. Я просто надеялся — такой крохотной надеждой — выцыганить у ангела хоть пять минут одиночества.)
— Ничего ты не знаешь, — ответил Разиил. — В свое время я ровнял с землей целые города.
— Вот я и думаю, а те ли города ты ровнял? Незадача выйдет, если ты снова перепутал?
И тут на экране возникла реклама журнала, обещавшего «заполнить все пробелы» и рассказать всю подноготную обо всех без исключения мыльных операх. Журнал так и назывался: «Дайджест мыльных опер». Глаза ангела расширились. Он схватил трубку и набрал номер портье.
— Что ты делаешь?
— Мне нужна эта книга.
— Попроси, чтобы прислали Хесуса, — сказал я. — Он тебе поможет ее достать.
В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге — хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей — идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами — войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.
— Величие Божье — во всем, что мы видим, — сказал он. — Не грех это помнить всегда.
— Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.
— Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.
— Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.
— Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.
— А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю — распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.
— Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.
— Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.
— Шмяк, ты меня не слушаешь.
— Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?
— Я уже спрашивал, но не было мне ответа.
— Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики — они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.
— А если я не Мессия?
— То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.
Вот — улыбнулся наконец.
— Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?
— Помог бы мне палку найти, друг.
— Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?
— Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.
— Ты смердишь.
— А я тебе всю дорогу о чем?
— Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?
— Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.
Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь — строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.
Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город — самый еврейский город. Сефорис же — римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли — заграница.
Локтем я ткнул Джошуа под ребра:
— Глянь — кумир. — Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.
— Грех, — ответил Джошуа.
— Голая.
— Не смотри.
— Совсем голая.
— Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. — Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.
— И как только они такое позволяют? — спросил я. — Наши бы точно снесли.
— А они и сносили — банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.
— Ты не говорил.
— Иосиф не велел.
— А у нее груди было видно.
— Не думай о них.
— Как я могу о них не думать? Я никогда в жизни грудь не видал без прицепленного к ней младенца. А так они, если парами… более дружелюбные, что ли.
— Мы где должны работать?
— Отец велел прийти на западную окраину, и там увидим, где ведутся работы.
— Тогда пошли. — Он по-прежнему тянул меня, низко опустив голову, — точь-в-точь разгневанный мул.
— А как ты думаешь, у Мэгги груди тоже так выглядят?
Отца наняли строить дом для зажиточного грека. Когда мы с Джошем пришли на стройплощадку, отец уже был там — командовал рабами, которые поднимали обтесанный камень на стену. Видимо, я не этого ожидал. Наверное, удивился, что кто-то вдруг станет подчиняться распоряжениям моего отца. Рабами были нубийцы, египтяне, финикийцы, преступники, должники, военнопленные, незаконнорожденные: жилистые грязные люди в одних сандалиях и набедренных повязках. В другой жизни они бы командовали армиями или пировали во дворцах, но тут потели на утреннем холодке и ворочали камни, которые и ослу хребет переломят.
— Они твои рабы? — спросил у моего отца Джошуа. — Я разве богат, Джошуа? Нет, это рабы римлян.
Грек, который будет жить в этом доме, нанял их специально для строительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Уже несколько дней ангел смотрел по телевизору одни сериалы — попеременно орал в экран и обливался слезами. Даже перестал заглядывать мне через плечо, и я просто пытался не обращать на него внимания, а тут понял вдруг, что происходит.
— Это все понарошку, Разиил.
— Ты это о чем?
— Это же драма. Такие у греков раньше были. Они все — актеры в пьесе.
— О нет, никому не под силу притворяться таким злом.
— Я больше тебе скажу. Человек-Паук и Доктор Осьминог? Тоже понарошку. Персонажи пьесы.
— Ах ты лживый пес!
— Ты б хоть раз из номера вышел да послушал, как настоящие люди разговаривают, кретин ты белобрысый. Сам бы дорубил. Но нет, ты уселся мне на плечо, как дрессированный попугай. Я две тысячи лет назад помер — и то знаю такие вещи.
(По-прежнему надо заглянуть в ту книгу из ящика. Я просто надеялся — такой крохотной надеждой — выцыганить у ангела хоть пять минут одиночества.)
— Ничего ты не знаешь, — ответил Разиил. — В свое время я ровнял с землей целые города.
— Вот я и думаю, а те ли города ты ровнял? Незадача выйдет, если ты снова перепутал?
И тут на экране возникла реклама журнала, обещавшего «заполнить все пробелы» и рассказать всю подноготную обо всех без исключения мыльных операх. Журнал так и назывался: «Дайджест мыльных опер». Глаза ангела расширились. Он схватил трубку и набрал номер портье.
— Что ты делаешь?
— Мне нужна эта книга.
— Попроси, чтобы прислали Хесуса, — сказал я. — Он тебе поможет ее достать.
В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге — хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей — идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами — войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.
— Величие Божье — во всем, что мы видим, — сказал он. — Не грех это помнить всегда.
— Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.
— Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.
— Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.
— Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.
— А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю — распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.
— Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.
— Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.
— Шмяк, ты меня не слушаешь.
— Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?
— Я уже спрашивал, но не было мне ответа.
— Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики — они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.
— А если я не Мессия?
— То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.
Вот — улыбнулся наконец.
— Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?
— Помог бы мне палку найти, друг.
— Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?
— Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.
— Ты смердишь.
— А я тебе всю дорогу о чем?
— Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?
— Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.
Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь — строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.
Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город — самый еврейский город. Сефорис же — римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли — заграница.
Локтем я ткнул Джошуа под ребра:
— Глянь — кумир. — Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.
— Грех, — ответил Джошуа.
— Голая.
— Не смотри.
— Совсем голая.
— Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. — Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.
— И как только они такое позволяют? — спросил я. — Наши бы точно снесли.
— А они и сносили — банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.
— Ты не говорил.
— Иосиф не велел.
— А у нее груди было видно.
— Не думай о них.
— Как я могу о них не думать? Я никогда в жизни грудь не видал без прицепленного к ней младенца. А так они, если парами… более дружелюбные, что ли.
— Мы где должны работать?
— Отец велел прийти на западную окраину, и там увидим, где ведутся работы.
— Тогда пошли. — Он по-прежнему тянул меня, низко опустив голову, — точь-в-точь разгневанный мул.
— А как ты думаешь, у Мэгги груди тоже так выглядят?
Отца наняли строить дом для зажиточного грека. Когда мы с Джошем пришли на стройплощадку, отец уже был там — командовал рабами, которые поднимали обтесанный камень на стену. Видимо, я не этого ожидал. Наверное, удивился, что кто-то вдруг станет подчиняться распоряжениям моего отца. Рабами были нубийцы, египтяне, финикийцы, преступники, должники, военнопленные, незаконнорожденные: жилистые грязные люди в одних сандалиях и набедренных повязках. В другой жизни они бы командовали армиями или пировали во дворцах, но тут потели на утреннем холодке и ворочали камни, которые и ослу хребет переломят.
— Они твои рабы? — спросил у моего отца Джошуа. — Я разве богат, Джошуа? Нет, это рабы римлян.
Грек, который будет жить в этом доме, нанял их специально для строительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119