— Я выполз в коридор. Из узких бойниц под самым потолком сочился лунный свет, но я видел лишь голубоватые пятна на каменных плитах. — Это ты?
— А как ты догадался? — произнес бестелесный голос моего друга.
— Ну, если честно, Джош, от тебя воняет.
— Когда мы в последний раз ходили в деревню за подаянием, женщина дала нам с Номером Четырнадцать тысячелетнее яйцо. Оно не очень хорошо усвоилось.
— Кто бы мог подумать. Я вообще не знал, что яйца можно есть через… э-э, скажем, лет двести.
— Их хоронят, оставляют, а потом откапывают.
— Я тебя поэтому не вижу?
— Нет, это из-за медитации. Я отстегнул от себя все. Я достиг совершенной свободы.
— Ты стал свободен, еще когда мы из Галилеи уходили.
— Тут другое. Я пришел специально тебе об этом сказать. Я не могу освободить народ наш от владычества римлян.
— Это еще почему?
— Тогда получится не истинная свобода. Любую дарованную свободу можно отнять. Моисею не обязательно было просить фараона отпустить народ наш, народу нашему не нужно было освобождаться от вавилонян, как не нужно теперь освобождаться от римлян. Я не могу подарить им свободу. Свобода — у них в сердцах, они просто должны отыскать ее.
— Хочешь сказать, что ты — никакой не Мессия?
— А как я могу им быть? Как смиренной твари отважиться и даровать то, что даровать ей — не по чину?
— Но если не ты, тогда кто, Джош? Ангелы и чудеса, исцеление и утешение? Кто еще избран, если не ты?
— Не знаю. Ничего я не знаю. Я зашел попрощаться. Я останусь с тобой как часть всего сущего, но ты не постигнешь меня, пока не станешь просветленным. Ты себе и представить не можешь, каково это, Шмяк. Ты — всё, ты любишь все, тебе ничего не нужно.
— Ладно. Так тебе башмаки, значит, не понадобятся, да?
— Собственность стоит между тобой и свободой.
— Я так понимаю, ты согласен. Но окажи мне одну любезность, хорошо?
— Конечно.
— Послушай, что завтра скажет Гаспар. — И дай мне время сочинить разумный ответ человеку невидимому и сбрендившему, подумал я. Джош, конечно, невинен, но он не дурак. Надо что-то измыслить, спасти Мессию, — чтобы он затем спас всех нас.
— Я пойду сидеть в храм. Увидимся утром.
— Если я тебя раньше не увижу.
— Пошутил, да? — произнес Джош.
На следующее утро в чайной комнате Гаспар выглядел особенно постаревшим. Его собственные апартаменты представляли собой келью не больше моей, но располагались сразу за чайной комнатой, и в ней имелась дверь, которая закрывалась. По утрам в монастыре бывало холодно, и, пока Гаспар кипятил воду для чая, из наших ртов вырывались облачка пара.
Вскоре я увидел, как с моего края стола поднимается третий белесый столбик, хотя там никто не сидел.
— Доброе утро, Джошуа, — произнес Гаспар. — Ты спал сегодня или уже свободен от этой потребности?
— Да, я больше не сплю, — подтвердил Джош.
— Тогда ты извинишь нас с Двадцать Первым. Нам еще нужно питаться.
Гаспар налил нам чаю и с полки, где хранился чайный лист, достал два рисовых колобка. Один протянул мне, и я взял.
— Только у меня с собой нет миски, — сказал я, опасаясь, что Гаспар опять рассердится. Откуда ж я знал? Монахи всегда завтракали вместе. Явное нарушение устава.
— Твои руки чисты, — сказал Гаспар. Отхлебнул чаю и какое-то время посидел очень мирно, не говоря ни слова.
Вскоре комната нагрелась от жаровни, и я больше не мог разглядеть дыхания Джоша. Кроме того, он, очевидно, превозмог гастрические недомогания, вызванные тысячелетним яйцом. Я уже занервничал: Номер Три дожидался нас с Джошем во дворе на тренировку. Но едва я приоткрыл рот, Гаспар поднял палец, призывая к молчанию.
— Джошуа, — начал он. — Ты знаешь, что такое бод-хисатва?
— Нет, учитель, не знаю.
— Бодхисатвой был Гаутама Будда. Бодхисатвами также были двадцать семь патриархов после Будды. Некоторые утверждают, что я и сам бодхисатва, но так утверждаю не я.
— Будд не существует, — ответил Джошуа.
— Воистину, — согласился Гаспар, — но когда кто-то достигает места Буддовости и осознает, что Будды не существует, поскольку вообще всё — Будда, когда он достигает просветления, однако в нирвану не переходит, пока все остальные разумные существа не окажутся там раньше его, тогда он становится бодхисатвой. Спасителем. Принимая такое решение, бодхисагва ухватывает единственную вещь, что вообще можно ухватить, — сочувствие к страданию своих собратьев. Ты меня понимаешь?
— Кажется, да, — ответил Джошуа. — Но решение стать бодхисатвой само по себе похоже на акт эго, на отрицание просветления.
— Так оно и есть, Джошуа. Это акт любви к себе.
— Так ты предлагаешь мне стать бодхисатвой?
— Если я скажу тебе: люби соседа своего, как самого себя, означает ли это, что я велю тебе стать себялюбивым?
На миг повисло молчание, и я посмотрел на то место, откуда исходил голос Джоша. Мой друг постепенно проявлялся.
— Нет.
— Почему? — спросил Гаспар.
— «Возлюби соседа своего, как самого себя…» — Тут наступила долгая пауза: я представлял, как Джошуа смотрит на небо в поисках ответа — он так делал довольно часто. Затем: — «…ибо он есть ты, а ты есть он, и всё, что стоило возлюблять, есть всё».
Джошуа сгустился прямо у нас на глазах — полностью одетый, ничуть не хуже, чем до исчезновения.
Гаспар улыбнулся, и словно растаяли лишние годы, что отяготили было его лицо. В облике его проступили мир и покой, и на мгновение мне почудилось, что он молод, как и мы.
— Это правильно, Джошуа. Ты — поистине просветленное существо.
— Я стану бодхисатвой для своего народа, — сказал Джошуа.
— Хорошо, а теперь ступай побрей яка, — сказал Гаспар.
Я выронил рисовый колобок.
— Что?
— А ты иди отыщи Третий Номер и приступай к тренировкам на кольях.
— Давай я побрею яка, — вызвался я. — Я уже умею. Джошуа положил руку мне на плечо:
— Со мной все будет в порядке.
— А через месяц, — продолжал Гаспар, — после сбора подаяния вы оба пойдете с группой в горы на особую медитацию. Сегодня начинается ваша подготовка. Два дня вы не будете получать пищи, а еще до заката сдадите мне одеяла.
— Но я ведь уже просветлен, — возмутился Джош.
— Это хорошо. Иди брить яка, — ответил учитель.
Наверное, не стоило удивляться, когда на следующее утро Джош появился в общей трапезной с тюком ячьей шерсти и без единой царапины. Остальные монахи, по крайней мере, не удивились. Вообще-то они даже голов не подняли от своего риса и чая. (За все годы в монастыре Гаспара я убедился, что буддистского монаха удивить невероятно трудно — особенно того, кто натаскан в кунг-фу. Они настолько растворены в каждом данном мгновении, что нужно буквально стать невидимым и неслышимым и только после этого подкрадываться к монаху, но даже тогда наскоков из-за спины и воплей «ага!» не хватит, чтобы растрясти их чакры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— А как ты догадался? — произнес бестелесный голос моего друга.
— Ну, если честно, Джош, от тебя воняет.
— Когда мы в последний раз ходили в деревню за подаянием, женщина дала нам с Номером Четырнадцать тысячелетнее яйцо. Оно не очень хорошо усвоилось.
— Кто бы мог подумать. Я вообще не знал, что яйца можно есть через… э-э, скажем, лет двести.
— Их хоронят, оставляют, а потом откапывают.
— Я тебя поэтому не вижу?
— Нет, это из-за медитации. Я отстегнул от себя все. Я достиг совершенной свободы.
— Ты стал свободен, еще когда мы из Галилеи уходили.
— Тут другое. Я пришел специально тебе об этом сказать. Я не могу освободить народ наш от владычества римлян.
— Это еще почему?
— Тогда получится не истинная свобода. Любую дарованную свободу можно отнять. Моисею не обязательно было просить фараона отпустить народ наш, народу нашему не нужно было освобождаться от вавилонян, как не нужно теперь освобождаться от римлян. Я не могу подарить им свободу. Свобода — у них в сердцах, они просто должны отыскать ее.
— Хочешь сказать, что ты — никакой не Мессия?
— А как я могу им быть? Как смиренной твари отважиться и даровать то, что даровать ей — не по чину?
— Но если не ты, тогда кто, Джош? Ангелы и чудеса, исцеление и утешение? Кто еще избран, если не ты?
— Не знаю. Ничего я не знаю. Я зашел попрощаться. Я останусь с тобой как часть всего сущего, но ты не постигнешь меня, пока не станешь просветленным. Ты себе и представить не можешь, каково это, Шмяк. Ты — всё, ты любишь все, тебе ничего не нужно.
— Ладно. Так тебе башмаки, значит, не понадобятся, да?
— Собственность стоит между тобой и свободой.
— Я так понимаю, ты согласен. Но окажи мне одну любезность, хорошо?
— Конечно.
— Послушай, что завтра скажет Гаспар. — И дай мне время сочинить разумный ответ человеку невидимому и сбрендившему, подумал я. Джош, конечно, невинен, но он не дурак. Надо что-то измыслить, спасти Мессию, — чтобы он затем спас всех нас.
— Я пойду сидеть в храм. Увидимся утром.
— Если я тебя раньше не увижу.
— Пошутил, да? — произнес Джош.
На следующее утро в чайной комнате Гаспар выглядел особенно постаревшим. Его собственные апартаменты представляли собой келью не больше моей, но располагались сразу за чайной комнатой, и в ней имелась дверь, которая закрывалась. По утрам в монастыре бывало холодно, и, пока Гаспар кипятил воду для чая, из наших ртов вырывались облачка пара.
Вскоре я увидел, как с моего края стола поднимается третий белесый столбик, хотя там никто не сидел.
— Доброе утро, Джошуа, — произнес Гаспар. — Ты спал сегодня или уже свободен от этой потребности?
— Да, я больше не сплю, — подтвердил Джош.
— Тогда ты извинишь нас с Двадцать Первым. Нам еще нужно питаться.
Гаспар налил нам чаю и с полки, где хранился чайный лист, достал два рисовых колобка. Один протянул мне, и я взял.
— Только у меня с собой нет миски, — сказал я, опасаясь, что Гаспар опять рассердится. Откуда ж я знал? Монахи всегда завтракали вместе. Явное нарушение устава.
— Твои руки чисты, — сказал Гаспар. Отхлебнул чаю и какое-то время посидел очень мирно, не говоря ни слова.
Вскоре комната нагрелась от жаровни, и я больше не мог разглядеть дыхания Джоша. Кроме того, он, очевидно, превозмог гастрические недомогания, вызванные тысячелетним яйцом. Я уже занервничал: Номер Три дожидался нас с Джошем во дворе на тренировку. Но едва я приоткрыл рот, Гаспар поднял палец, призывая к молчанию.
— Джошуа, — начал он. — Ты знаешь, что такое бод-хисатва?
— Нет, учитель, не знаю.
— Бодхисатвой был Гаутама Будда. Бодхисатвами также были двадцать семь патриархов после Будды. Некоторые утверждают, что я и сам бодхисатва, но так утверждаю не я.
— Будд не существует, — ответил Джошуа.
— Воистину, — согласился Гаспар, — но когда кто-то достигает места Буддовости и осознает, что Будды не существует, поскольку вообще всё — Будда, когда он достигает просветления, однако в нирвану не переходит, пока все остальные разумные существа не окажутся там раньше его, тогда он становится бодхисатвой. Спасителем. Принимая такое решение, бодхисагва ухватывает единственную вещь, что вообще можно ухватить, — сочувствие к страданию своих собратьев. Ты меня понимаешь?
— Кажется, да, — ответил Джошуа. — Но решение стать бодхисатвой само по себе похоже на акт эго, на отрицание просветления.
— Так оно и есть, Джошуа. Это акт любви к себе.
— Так ты предлагаешь мне стать бодхисатвой?
— Если я скажу тебе: люби соседа своего, как самого себя, означает ли это, что я велю тебе стать себялюбивым?
На миг повисло молчание, и я посмотрел на то место, откуда исходил голос Джоша. Мой друг постепенно проявлялся.
— Нет.
— Почему? — спросил Гаспар.
— «Возлюби соседа своего, как самого себя…» — Тут наступила долгая пауза: я представлял, как Джошуа смотрит на небо в поисках ответа — он так делал довольно часто. Затем: — «…ибо он есть ты, а ты есть он, и всё, что стоило возлюблять, есть всё».
Джошуа сгустился прямо у нас на глазах — полностью одетый, ничуть не хуже, чем до исчезновения.
Гаспар улыбнулся, и словно растаяли лишние годы, что отяготили было его лицо. В облике его проступили мир и покой, и на мгновение мне почудилось, что он молод, как и мы.
— Это правильно, Джошуа. Ты — поистине просветленное существо.
— Я стану бодхисатвой для своего народа, — сказал Джошуа.
— Хорошо, а теперь ступай побрей яка, — сказал Гаспар.
Я выронил рисовый колобок.
— Что?
— А ты иди отыщи Третий Номер и приступай к тренировкам на кольях.
— Давай я побрею яка, — вызвался я. — Я уже умею. Джошуа положил руку мне на плечо:
— Со мной все будет в порядке.
— А через месяц, — продолжал Гаспар, — после сбора подаяния вы оба пойдете с группой в горы на особую медитацию. Сегодня начинается ваша подготовка. Два дня вы не будете получать пищи, а еще до заката сдадите мне одеяла.
— Но я ведь уже просветлен, — возмутился Джош.
— Это хорошо. Иди брить яка, — ответил учитель.
Наверное, не стоило удивляться, когда на следующее утро Джош появился в общей трапезной с тюком ячьей шерсти и без единой царапины. Остальные монахи, по крайней мере, не удивились. Вообще-то они даже голов не подняли от своего риса и чая. (За все годы в монастыре Гаспара я убедился, что буддистского монаха удивить невероятно трудно — особенно того, кто натаскан в кунг-фу. Они настолько растворены в каждом данном мгновении, что нужно буквально стать невидимым и неслышимым и только после этого подкрадываться к монаху, но даже тогда наскоков из-за спины и воплей «ага!» не хватит, чтобы растрясти их чакры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119