д.), поэтому мы с Джошем звали их так:
Радость,
Шестерочка,
Луна,
Песик Фу,
Штоленка,
Подушечка,
Горошинка
и, разумеется,
Сью,
которую мы все равно не придумали, как сократить. Если не считать группы мужчин, каждую пару недель привозивших из Кабула провиант (лишь тогда нам приходилось таскать какие-то тяжести), восемь наложниц делали в крепости все. Несмотря на удаленность от всего на свете и очевидное богатство хозяйства, охраны во дворце не было. Весьма любопытно.
Всю следующую неделю Радость натаскивала меня в иероглифах, которые мне следовало знать, чтобы понимать «Книгу Божественных Эликсиров, или Девять Треножников Желтого Императора» и «Книгу Жидкой Жемчужины в Девяти Циклах и Девяти Эликсиров Божественных Бессмертных». План был таков: как только два эти древних трактата начнут отскакивать у меня от зубов, я стану помогать Валтасару искать бессмертие. Потому-то, кстати, Валтасар и отправился вслед за звездой в Вифлеем засвидетельствовать рождение Джошуа и проинструктировал Ахмада не упустить еврея, который придет искать африканского волхва. Валтасар стремился к бессмертию и полагал, что у Джоша есть к нему ключ. Мы в то время этого, конечно, не знали.
Усидчивость моя на занятиях грамматикой была предельно обострена: сосредоточиться помогало то, что я не мог пошевельнуть ни мускулом. Каждое утро Песик Фу и Подушечка (названные так за сладострастие, к коему явно прилагалась немалая сила) выволакивали меня из постели, выдавливали над очком, омывали, вливали в меня бульон, относили в библиотеку и подпирали подушками, а Радость читала лекции о китайских иероглифах, которые рисовала влажной кистью на больших грифельных досках с подставками. Иногда с нами оставались и другие девчонки: они складывали мое тело в разные позы, неимоверно их развлекавшие, и сколь ни должно было раздражать меня подобное унижение, по правде говоря, наблюдение за тем, как Подушечка и Песик Фу заходятся в пароксизмах девчачьего хохота, быстро превратилось в отраду моих парализованных дней.
В полдень Радость устраивала перерыв, а девушки — две или больше — опять выдавливали меня в очко, вливали в меня еще бульона, а затем нещадно издевались надо мной до самого возвращения Радости. Она хлопала в ладоши и отсылала их прочь, хорошенько выбранив. (Радость, несмотря на крохотные ножки, была из всех наложниц самого бычьего телосложения.)
Иногда на таких переменках меня в библиотеке навещал Джошуа, который занимался где-то в другом месте.
— Зачем его покрасили синим? — спрашивал он.
— Синий ему к лицу, — отвечала Горошинка. Песик Фу и Штоленка стояли рядом с кисточками в руках и любовались своим шедевром.
— Ну, я могу вам сразу сказать — когда ему дадут противоядие, он не очень обрадуется. — И Джошуа повернулся ко мне: — Шмяк, знаешь, а синенький ты ничего. Радости я замолвил за тебя словечко, но ей кажется, что ты еще не усвоил урок. Но ты ведь усвоил, правда? Перестань дышать на секунду, если да.
Я перестал.
— Я так и думал. — Джошуа нагнулся и зашептал мне прямо в ухо: — Дело в той комнате за железной дверью. Вот урок, который ты должен был усвоить. У меня такое чувство, что, если бы я ею заинтересовался, сидел бы сейчас подпертый подушками рядом с тобой. — Он выпрямился. — Мне пора. Изучать три алмаза, сам понимаешь. Сейчас я завис на сострадании. Это не так трудно, как называется.
Два дня спустя Радость зашла ко мне в комнату с чаем. Из складок халата с драконами она вытащила крохотный пузырек и поднесла мне к самому носу.
— Видишь две пробки? Белую с одной стороны и черную с другой? Черная — от яда, который я тебе дала. Белая — от противоядия. Мне кажется, ты усвоил урок.
В ответ я пустил струйку слюны, искренне надеясь, что пробки она не перепутала.
Радость наклонила пузырек над чашкой, а потом влила чай мне в рот. Половина досталась и рубахе.
— Подействует через некоторое время. Пока яд выветривается, ты можешь почувствовать легкое недомогание.
Радость закинула пузырек обратно в китайское декольте, чмокнула меня в лоб и ушла. Если бы я мог, непременно бы хихикнул — у нее на губах осталась синяя краска. Хех!
«Легкое недомогание», ага. Почти десять дней я вообще не ощущал своего тела, а тут вдруг все заработало снова. Представьте, как утром, в своей теплой постели вы поворачиваетесь на другой бок и — ну, не знаю — плюхаетесь в озеро горящего масла.
— Ёхарный Ёсафат, Джошуа, да я сейчас из собственной шкуры выползу!
Мы сидели в покоях. Прошел примерно час после того, как я принял противоядие. Валтасар отправил Джоша за мной, а сам ждал в библиотеке — якобы взглянуть, как у меня дела.
Джош возложил длань мне на чело, но обычного спокойствия не разлилось: чувство было такое, будто он припечатал мне лоб раскаленным утюгом. Я оттолкнул его руку.
— Спасибо, только не помогает.
— Может, омыться? — предложил Джошуа.
— Уже пробовал. Есусе, да я просто с ума свернусь! И я запрыгал по кругу на одной ноге, поскольку не знал, чем еще заняться.
— Может, у Валтасара есть другое средство?
— Веди меня к нему, — сказал я. — Не могу я больше тут сидеть.
Мы прошли коридор и спустились на несколько уровней в библиотеку. На одном спиральном пандусе я схватил Джоша за руку:
— Джош, глянь. Ты ничего не замечаешь?
Он вгляделся в стену, посмотрел вверх и вниз по проходу.
— Нет. А надо?
— Стены, потолок, пол. Ничего не заметил? Джошуа повертел головой.
— Твердая скала?
— Да, но не только. Присмотрись. Вспомни дома, которые мы строили в Сефорисе. Теперь заметил?
— Нет следов обработки?
— Вот именно. Я последние две недели только и делал, что разглядывал стены и потолок, — все равно больше не на что было смотреть. Ни малейшей царапины от зубила, кайла или молотка. Будто все эти палаты ветер выдувал тысячу лет. Только, знаешь, мне так почему-то не кажется.
— Ты к чему клонишь? — спросил Джошуа.
— А к тому, что у Валтасара с девчонками тут какая-то еще каша варится, и все о ней молчат.
— Так надо спросить.
— Нет, не надо, Джош. Ты что, не понял? Мы должны разведать, что тут происходит, но так, чтобы они не знали, что мы знаем.
— Почему?
— Почему-почему… Потому что, когда я в последний раз что-то спросил, меня отравили — вот почему. И мне сдается, если б Валтасар не думал, что у тебя есть что-то ему нужное, не видать мне противоядия как своих ушей.
— Но у меня ничего нет, — искренне удивился Джошуа.
— У тебя может быть то, о чем ты понятия не имеешь. Но ты ж не пойдешь никого расспрашивать, что это такое. Надо быть изобретательными. Хитрить. Изворачиваться.
— Как раз это у меня не очень получается. Я приобнял друга за плечи.
— Не всегда, значит, клево быть Мессией, а?
Глава 13
— Я мог бы надрать подонистую задницу этому подонку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Радость,
Шестерочка,
Луна,
Песик Фу,
Штоленка,
Подушечка,
Горошинка
и, разумеется,
Сью,
которую мы все равно не придумали, как сократить. Если не считать группы мужчин, каждую пару недель привозивших из Кабула провиант (лишь тогда нам приходилось таскать какие-то тяжести), восемь наложниц делали в крепости все. Несмотря на удаленность от всего на свете и очевидное богатство хозяйства, охраны во дворце не было. Весьма любопытно.
Всю следующую неделю Радость натаскивала меня в иероглифах, которые мне следовало знать, чтобы понимать «Книгу Божественных Эликсиров, или Девять Треножников Желтого Императора» и «Книгу Жидкой Жемчужины в Девяти Циклах и Девяти Эликсиров Божественных Бессмертных». План был таков: как только два эти древних трактата начнут отскакивать у меня от зубов, я стану помогать Валтасару искать бессмертие. Потому-то, кстати, Валтасар и отправился вслед за звездой в Вифлеем засвидетельствовать рождение Джошуа и проинструктировал Ахмада не упустить еврея, который придет искать африканского волхва. Валтасар стремился к бессмертию и полагал, что у Джоша есть к нему ключ. Мы в то время этого, конечно, не знали.
Усидчивость моя на занятиях грамматикой была предельно обострена: сосредоточиться помогало то, что я не мог пошевельнуть ни мускулом. Каждое утро Песик Фу и Подушечка (названные так за сладострастие, к коему явно прилагалась немалая сила) выволакивали меня из постели, выдавливали над очком, омывали, вливали в меня бульон, относили в библиотеку и подпирали подушками, а Радость читала лекции о китайских иероглифах, которые рисовала влажной кистью на больших грифельных досках с подставками. Иногда с нами оставались и другие девчонки: они складывали мое тело в разные позы, неимоверно их развлекавшие, и сколь ни должно было раздражать меня подобное унижение, по правде говоря, наблюдение за тем, как Подушечка и Песик Фу заходятся в пароксизмах девчачьего хохота, быстро превратилось в отраду моих парализованных дней.
В полдень Радость устраивала перерыв, а девушки — две или больше — опять выдавливали меня в очко, вливали в меня еще бульона, а затем нещадно издевались надо мной до самого возвращения Радости. Она хлопала в ладоши и отсылала их прочь, хорошенько выбранив. (Радость, несмотря на крохотные ножки, была из всех наложниц самого бычьего телосложения.)
Иногда на таких переменках меня в библиотеке навещал Джошуа, который занимался где-то в другом месте.
— Зачем его покрасили синим? — спрашивал он.
— Синий ему к лицу, — отвечала Горошинка. Песик Фу и Штоленка стояли рядом с кисточками в руках и любовались своим шедевром.
— Ну, я могу вам сразу сказать — когда ему дадут противоядие, он не очень обрадуется. — И Джошуа повернулся ко мне: — Шмяк, знаешь, а синенький ты ничего. Радости я замолвил за тебя словечко, но ей кажется, что ты еще не усвоил урок. Но ты ведь усвоил, правда? Перестань дышать на секунду, если да.
Я перестал.
— Я так и думал. — Джошуа нагнулся и зашептал мне прямо в ухо: — Дело в той комнате за железной дверью. Вот урок, который ты должен был усвоить. У меня такое чувство, что, если бы я ею заинтересовался, сидел бы сейчас подпертый подушками рядом с тобой. — Он выпрямился. — Мне пора. Изучать три алмаза, сам понимаешь. Сейчас я завис на сострадании. Это не так трудно, как называется.
Два дня спустя Радость зашла ко мне в комнату с чаем. Из складок халата с драконами она вытащила крохотный пузырек и поднесла мне к самому носу.
— Видишь две пробки? Белую с одной стороны и черную с другой? Черная — от яда, который я тебе дала. Белая — от противоядия. Мне кажется, ты усвоил урок.
В ответ я пустил струйку слюны, искренне надеясь, что пробки она не перепутала.
Радость наклонила пузырек над чашкой, а потом влила чай мне в рот. Половина досталась и рубахе.
— Подействует через некоторое время. Пока яд выветривается, ты можешь почувствовать легкое недомогание.
Радость закинула пузырек обратно в китайское декольте, чмокнула меня в лоб и ушла. Если бы я мог, непременно бы хихикнул — у нее на губах осталась синяя краска. Хех!
«Легкое недомогание», ага. Почти десять дней я вообще не ощущал своего тела, а тут вдруг все заработало снова. Представьте, как утром, в своей теплой постели вы поворачиваетесь на другой бок и — ну, не знаю — плюхаетесь в озеро горящего масла.
— Ёхарный Ёсафат, Джошуа, да я сейчас из собственной шкуры выползу!
Мы сидели в покоях. Прошел примерно час после того, как я принял противоядие. Валтасар отправил Джоша за мной, а сам ждал в библиотеке — якобы взглянуть, как у меня дела.
Джош возложил длань мне на чело, но обычного спокойствия не разлилось: чувство было такое, будто он припечатал мне лоб раскаленным утюгом. Я оттолкнул его руку.
— Спасибо, только не помогает.
— Может, омыться? — предложил Джошуа.
— Уже пробовал. Есусе, да я просто с ума свернусь! И я запрыгал по кругу на одной ноге, поскольку не знал, чем еще заняться.
— Может, у Валтасара есть другое средство?
— Веди меня к нему, — сказал я. — Не могу я больше тут сидеть.
Мы прошли коридор и спустились на несколько уровней в библиотеку. На одном спиральном пандусе я схватил Джоша за руку:
— Джош, глянь. Ты ничего не замечаешь?
Он вгляделся в стену, посмотрел вверх и вниз по проходу.
— Нет. А надо?
— Стены, потолок, пол. Ничего не заметил? Джошуа повертел головой.
— Твердая скала?
— Да, но не только. Присмотрись. Вспомни дома, которые мы строили в Сефорисе. Теперь заметил?
— Нет следов обработки?
— Вот именно. Я последние две недели только и делал, что разглядывал стены и потолок, — все равно больше не на что было смотреть. Ни малейшей царапины от зубила, кайла или молотка. Будто все эти палаты ветер выдувал тысячу лет. Только, знаешь, мне так почему-то не кажется.
— Ты к чему клонишь? — спросил Джошуа.
— А к тому, что у Валтасара с девчонками тут какая-то еще каша варится, и все о ней молчат.
— Так надо спросить.
— Нет, не надо, Джош. Ты что, не понял? Мы должны разведать, что тут происходит, но так, чтобы они не знали, что мы знаем.
— Почему?
— Почему-почему… Потому что, когда я в последний раз что-то спросил, меня отравили — вот почему. И мне сдается, если б Валтасар не думал, что у тебя есть что-то ему нужное, не видать мне противоядия как своих ушей.
— Но у меня ничего нет, — искренне удивился Джошуа.
— У тебя может быть то, о чем ты понятия не имеешь. Но ты ж не пойдешь никого расспрашивать, что это такое. Надо быть изобретательными. Хитрить. Изворачиваться.
— Как раз это у меня не очень получается. Я приобнял друга за плечи.
— Не всегда, значит, клево быть Мессией, а?
Глава 13
— Я мог бы надрать подонистую задницу этому подонку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119