– Давайте я покажу вам, где вы будете жить, если примете наше предложение.
Я был благодарен за то, что она сказала “если”, а не “когда”, но осматривать будущее жилье мне почему-то не захотелось. Я знал, что начну завидовать. Как бы ни были скромны здешние апартаменты, они наверняка лучше моей жалкой лондонской каморки. Какой смысл себя терзать? И все же я не нашел в себе сил отказать Алисии. И мы пошли.
– Чем именно страдают ваши пациенты? – спросил я.
– Они в сумасшедшем доме. В этом преимущественно и заключается их болезнь.
– Но что у них? Шизофрения, маниакально-депрессивный психоз или?..
Честно говоря, на этом я почти исчерпал список известных мне психических заболеваний.
– Все это лишь слова, Грегори, – сказала Алисия. – “Шизофрения”, “маниакально-депрессивный психоз” или “паранойя” – всего лишь ярлыки, узкие, ограничивающие термины для явлений, которых мы по-настоящему не понимаем. Называя их, мы делаем вид, будто столь же всемогущи, как Адам в Эдеме. То, что мы сейчас называем шизофренией, еще недавно называлось ранним слабоумием. А еще раньше вы могли бы назвать ее одержимостью бесами. Возможно, когда-нибудь мы назовем ее синдромом Линсейда или, кто знает, болезнью Грегори Коллинза.
Мне стало любопытно, каково человеку, именем которого названо заболевание. Неужели есть люди, которые хотели бы дать свое имя недугу? И называют ли болезнь по имени врача или же того несчастного, который ею страдает? Или в ход идет имя умника, который ее “открыл”? Кто были эти люди? Кем был Туретт? Кем был Даун? И как звали собаку Павлова?
– Скажем так, Грегори, – продолжала Алисия, – вот если бы вы были больным и поступили сюда с обострением, вы бы хотели, чтобы я сказала: “Ах да, я знаю, что у вас! Перед нами случай пляски Святого Витта, болезни Маркиафавы – Биньями или синдром Стала – Ричардсона – Ольшевского”? Или вы бы предпочли, чтобы мы просто вам помогли?
– А разве одно обязательно исключает другое?
– Вам еще много предстоит узнать, Грегори. А мне приятно будет учить вас.
Мы вышли из клиники. Жилище писателя находилось, судя по всему, вне главного здания. Теперь я видел, что клиника занимает весьма обширную территорию. После заброшенных цветочных клумб начинался большой заросший участок, который тянулся до самой внешней стены. Кроме того, я увидел несколько строений: надворные постройки, растрескавшийся и неухоженный теннисный корт, высохший фонтан, в центре которого высилась щербатая бетонная русалка.
Мы миновали русалку, и за гигантским кустом рододендрона обнаружился самый аккуратный, самый необычный, самый приятный домик, какой мне только доводилось видеть. Он был построен в том же стиле, что и главное здание, но здесь все достоинства проявлялись в чистом, концентрированном виде. В этот домик нельзя было не влюбиться.
– Вот ваше жилище, – сказала Алисия. – Мы всегда называли его хижиной писателя. Недоставало только писателя.
Алисия отперла дверь, и мы вошли. Внутри отдавало затхлостью, словно от заплесневелых фруктов. Старая ротанговая мебель была не в лучшем состоянии, желтые обои пузырились, лампочка под самым потолком едва светила, но в комнате чувствовалось несомненное очарование. Тут имелся письменный стол, куда можно было поставить пишущую машинку, стул, потертый ковер, пузатая печка. В единственной комнате стоял и диван-кровать: ни спальни, ни кухни, ни ванной. Алисия объяснила, что принимать душ мне, как и всем остальным, придется в главном здании, но это не показалось мне серьезным неудобством. В колледже я жил в похожих условиях. Вряд ли кто-то решился бы назвать это жилище роскошным, но для меня скромный домик был настоящим дворцом. Я сел на диван-кровать, осмотрелся и, разумеется, тут же подвергся искушению.
В то время я еще не читал “Поэтику пространства” Гастона Башляра. А если бы читал, то знал бы, что он называл жизнь в хижине “стержнем проживания”, и, возможно, это знание помогло бы мне понять, почему меня привлекло это место. А так у меня просто возникло чувство, что я легко могу быть здесь счастливым. Приятное место в приятном городе, а то, что оно расположено на территории сумасшедшего дома, – лишь мелкий недостаток. Меня тянуло к этому месту еще и потому, что рядом будет Алисия, и, кто знает, вдруг она и дальше станет вести себя со мной так же мило, как и сейчас. Алисия сидела рядом на раскладном диване и нежно массировала мне шею. Она объяснила, что это поможет снять напряжение. Я был бы рад, если бы напряжение продлилось дольше.
– Значит, Черити не опасна?
– Нет. Ни один из наших пациентов не опасен, хотя кое-кто способен немножко напугать.
– Это не сексуальные маньяки-убийцы и они не гоняются с топором за своими жертвами?
– Они просто люди, – ответила Алисия неожиданно серьезно. – Об этом нельзя забывать. В прежние времена сумасшедший дом называли музеем безумия. Мы предпочитаем воспринимать клинику Линсейда как художественную галерею или оперный театр.
– И как вы их лечите?
– Как можем. Используем различные методики, иногда традиционные, иногда экспериментальные; проводим комплексное лечение, которое с гордостью называем методом Линсейда. Вы все поймете, если согласитесь работать с нами.
– А что буду делать я?
– Помогать больным использовать язык в качестве защиты от безумия.
– Повторите еще раз.
– Под вашим руководством они будут писать, вот и все.
Это прозвучало до опасного просто.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Алисия. – Вас тревожит ответственность. Это хорошо. Но не волнуйтесь. Мы ведь не требуем, чтобы вы лечили, да мы и не верим в лечение, в общепринятом смысле этого слова. Ваша задача не столь сложна. И у вас будет достаточно времени для работы над своей книгой. Нам не нужны ваше тело или ваша душа. Извините, что я позволила себе некоторую вольность. И простите, что сказала доктору Линсейду, будто вы уже согласились. Но мне хочется считать свою выходку всплеском творческого воображения. Если очень-очень верить во что-то, оно станет возможным.
Я не вполне понимал, почему Алисии так хотелось, чтобы Грегори Коллинз преподавал в клинике литературную композицию. Ну да, его книгу, одновременно невыразительную и сенсационную, можно было при желании назвать книгой о безумии – в туманном смысле этого слова, – но вряд ли в этом крылась причина. Более подозрительный человек наверняка усомнился бы в искренности Алисии, а более самонадеянный решил бы, что ей хватило одного взгляда на фотографию автора “Воскового человека”, чтобы страстно влюбиться. Но не будучи излишне подозрительным или чересчур самонадеянным, я испытывал только смущение.
К тому же, сидя на раскладном диване и чувствуя, как пальцы Алисии выводят затейливые узоры на моей шее, я не желал копаться в ее мотивах, скорее мне следовало усомниться в своих собственных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Я был благодарен за то, что она сказала “если”, а не “когда”, но осматривать будущее жилье мне почему-то не захотелось. Я знал, что начну завидовать. Как бы ни были скромны здешние апартаменты, они наверняка лучше моей жалкой лондонской каморки. Какой смысл себя терзать? И все же я не нашел в себе сил отказать Алисии. И мы пошли.
– Чем именно страдают ваши пациенты? – спросил я.
– Они в сумасшедшем доме. В этом преимущественно и заключается их болезнь.
– Но что у них? Шизофрения, маниакально-депрессивный психоз или?..
Честно говоря, на этом я почти исчерпал список известных мне психических заболеваний.
– Все это лишь слова, Грегори, – сказала Алисия. – “Шизофрения”, “маниакально-депрессивный психоз” или “паранойя” – всего лишь ярлыки, узкие, ограничивающие термины для явлений, которых мы по-настоящему не понимаем. Называя их, мы делаем вид, будто столь же всемогущи, как Адам в Эдеме. То, что мы сейчас называем шизофренией, еще недавно называлось ранним слабоумием. А еще раньше вы могли бы назвать ее одержимостью бесами. Возможно, когда-нибудь мы назовем ее синдромом Линсейда или, кто знает, болезнью Грегори Коллинза.
Мне стало любопытно, каково человеку, именем которого названо заболевание. Неужели есть люди, которые хотели бы дать свое имя недугу? И называют ли болезнь по имени врача или же того несчастного, который ею страдает? Или в ход идет имя умника, который ее “открыл”? Кто были эти люди? Кем был Туретт? Кем был Даун? И как звали собаку Павлова?
– Скажем так, Грегори, – продолжала Алисия, – вот если бы вы были больным и поступили сюда с обострением, вы бы хотели, чтобы я сказала: “Ах да, я знаю, что у вас! Перед нами случай пляски Святого Витта, болезни Маркиафавы – Биньями или синдром Стала – Ричардсона – Ольшевского”? Или вы бы предпочли, чтобы мы просто вам помогли?
– А разве одно обязательно исключает другое?
– Вам еще много предстоит узнать, Грегори. А мне приятно будет учить вас.
Мы вышли из клиники. Жилище писателя находилось, судя по всему, вне главного здания. Теперь я видел, что клиника занимает весьма обширную территорию. После заброшенных цветочных клумб начинался большой заросший участок, который тянулся до самой внешней стены. Кроме того, я увидел несколько строений: надворные постройки, растрескавшийся и неухоженный теннисный корт, высохший фонтан, в центре которого высилась щербатая бетонная русалка.
Мы миновали русалку, и за гигантским кустом рододендрона обнаружился самый аккуратный, самый необычный, самый приятный домик, какой мне только доводилось видеть. Он был построен в том же стиле, что и главное здание, но здесь все достоинства проявлялись в чистом, концентрированном виде. В этот домик нельзя было не влюбиться.
– Вот ваше жилище, – сказала Алисия. – Мы всегда называли его хижиной писателя. Недоставало только писателя.
Алисия отперла дверь, и мы вошли. Внутри отдавало затхлостью, словно от заплесневелых фруктов. Старая ротанговая мебель была не в лучшем состоянии, желтые обои пузырились, лампочка под самым потолком едва светила, но в комнате чувствовалось несомненное очарование. Тут имелся письменный стол, куда можно было поставить пишущую машинку, стул, потертый ковер, пузатая печка. В единственной комнате стоял и диван-кровать: ни спальни, ни кухни, ни ванной. Алисия объяснила, что принимать душ мне, как и всем остальным, придется в главном здании, но это не показалось мне серьезным неудобством. В колледже я жил в похожих условиях. Вряд ли кто-то решился бы назвать это жилище роскошным, но для меня скромный домик был настоящим дворцом. Я сел на диван-кровать, осмотрелся и, разумеется, тут же подвергся искушению.
В то время я еще не читал “Поэтику пространства” Гастона Башляра. А если бы читал, то знал бы, что он называл жизнь в хижине “стержнем проживания”, и, возможно, это знание помогло бы мне понять, почему меня привлекло это место. А так у меня просто возникло чувство, что я легко могу быть здесь счастливым. Приятное место в приятном городе, а то, что оно расположено на территории сумасшедшего дома, – лишь мелкий недостаток. Меня тянуло к этому месту еще и потому, что рядом будет Алисия, и, кто знает, вдруг она и дальше станет вести себя со мной так же мило, как и сейчас. Алисия сидела рядом на раскладном диване и нежно массировала мне шею. Она объяснила, что это поможет снять напряжение. Я был бы рад, если бы напряжение продлилось дольше.
– Значит, Черити не опасна?
– Нет. Ни один из наших пациентов не опасен, хотя кое-кто способен немножко напугать.
– Это не сексуальные маньяки-убийцы и они не гоняются с топором за своими жертвами?
– Они просто люди, – ответила Алисия неожиданно серьезно. – Об этом нельзя забывать. В прежние времена сумасшедший дом называли музеем безумия. Мы предпочитаем воспринимать клинику Линсейда как художественную галерею или оперный театр.
– И как вы их лечите?
– Как можем. Используем различные методики, иногда традиционные, иногда экспериментальные; проводим комплексное лечение, которое с гордостью называем методом Линсейда. Вы все поймете, если согласитесь работать с нами.
– А что буду делать я?
– Помогать больным использовать язык в качестве защиты от безумия.
– Повторите еще раз.
– Под вашим руководством они будут писать, вот и все.
Это прозвучало до опасного просто.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Алисия. – Вас тревожит ответственность. Это хорошо. Но не волнуйтесь. Мы ведь не требуем, чтобы вы лечили, да мы и не верим в лечение, в общепринятом смысле этого слова. Ваша задача не столь сложна. И у вас будет достаточно времени для работы над своей книгой. Нам не нужны ваше тело или ваша душа. Извините, что я позволила себе некоторую вольность. И простите, что сказала доктору Линсейду, будто вы уже согласились. Но мне хочется считать свою выходку всплеском творческого воображения. Если очень-очень верить во что-то, оно станет возможным.
Я не вполне понимал, почему Алисии так хотелось, чтобы Грегори Коллинз преподавал в клинике литературную композицию. Ну да, его книгу, одновременно невыразительную и сенсационную, можно было при желании назвать книгой о безумии – в туманном смысле этого слова, – но вряд ли в этом крылась причина. Более подозрительный человек наверняка усомнился бы в искренности Алисии, а более самонадеянный решил бы, что ей хватило одного взгляда на фотографию автора “Воскового человека”, чтобы страстно влюбиться. Но не будучи излишне подозрительным или чересчур самонадеянным, я испытывал только смущение.
К тому же, сидя на раскладном диване и чувствуя, как пальцы Алисии выводят затейливые узоры на моей шее, я не желал копаться в ее мотивах, скорее мне следовало усомниться в своих собственных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92