С Николой и Грегори ни одна из этих причин никак не вязалась.
А еще я думал, что очень красивые зачастую не доверяют собственной красоте и ищут ее противоположности. Но я не считал Николу такой уж красавицей, чтобы ей требовался урод, подобный Грегори. Какие еще есть варианты? Грегори ненасытен в постели? Нет, об этом даже думать глупо, я уже тогда знал, что брак имеет мало общего с тем, что происходит под одеялом. Возможно, Никола беременна, но это вовсе не повод, чтобы выходить замуж. Это лишь усугубило бы положение, а Никола не настолько глупа. Может, своим поступком она хочет досадить родителям? Явный перебор. Может, меня позлить? Нет, я не был о себе столь высокого мнения.
Какие еще имелись объяснения? Я смог придумать только одно, и связано оно было с писательством Грегори. Может, Николу поразило его творчество, его литературные претензии. Может, она считала его гением. Все может быть. И всего лишь – может быть.
Я поймал себя на том, что слишком много думаю об их предстоящей свадьбе. Но почему? Ревную? Вполне вероятно, хотя – настаиваю – ревновал я вовсе не потому, что сам рвался заполучить Николу, а скорее потому, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь желал меня так, как Никола, судя по всему, желала Грегори. Наверное, я завидовал людям, чьи отношения не сводились исключительно к сексу, к тому же не совсем здоровому, и не ограничивались лишь несколькими часами в неделю, как у меня с Алисией. Я не хотел жениться ни на Алисии, ни на ком-либо еще, но все же я зависел от нравов и морали и тоже мечтал о том, что когда-нибудь кто-то захочет выйти замуж за меня. Естественно, Алисии я ничего такого не говорил.
Дел, если честно, у меня было по горло, но в день выступления я думал только о Грегори с Николой. Поженились они уже или нет? Произнес ли уже Грегори свою речь? Кого они пригласили шафером?..
И когда в ворота клиники въехал автобус с двадцатью приглашенными на борту, я отнесся к ним, как к гостям, прибывшим на свадьбу. Такое представление было абсурдным: выглядели эти гости отнюдь не празднично, да и завсегдатаев литературных салонов они не напоминали. Скорее походили на тихих застенчивых туристов, которые записались на загадочную экскурсию в турфирме с сомнительной репутацией и теперь страшно жалеют о своей опрометчивости. Это была суровая и на удивление однородная группа: сплошь строгие костюмы и почтенные седины. Гости выбрались из автобуса, и я не смог понять, кто есть кто: кто тут психиатр, кто ученый, кто журналист, а кто попечитель.
Гостей встречали Линсейд с Алисией, изготовившиеся пожимать руки, сыпать любезностями. Санитары тоже замерли у ворот – словно почетный караул. Рядом выстроились Байрон, Морин и Сита, которых сочли наиболее презентабельными и предсказуемыми пациентами. Я гостей не встречал – стоял в библиотеке у окна, немного нервничал и переживал, что меня не допустили до церемонии встречи. Но тут из автобуса вышел человек, которого я хорошо знал, человек, сделавший мое отсутствие у ворот не просто терпимым, но желанным – настоящим подарком бесконечно милостивой судьбы. Джон Бентли, мой бывший научный руководитель, устроивший ту памятную вечеринку с сожжением книг, где я и познакомился с Грегори Коллинзом.
Я отпрянул от окна. С такого расстояния Бентли никак не мог меня увидеть, но мне все равно захотелось спрятаться. Сердце выбивало барабанное соло, ладони увлажнились, уши почему-то горели огнем. Я почти трясся, отчаянно пытаясь сообразить, что означает появление Бентли.
В его приезде, наверное, не было ничего удивительного. Бентли был ученым, он читал книги, он следил за событиями в мире литературы. Возможно, его и не пригласили бы в первую очередь, но уж не в последнюю – точно. Но все равно его появление вряд ли объяснялось случайностью. Должно быть, Бентли увидел в приглашении имя Грегори Коллинза, вспомнил, что этот человек сжег свою рукопись на его вечеринке, а затем сообразил, что это же имя стояло на обложке “Воскового человека”. Бентли даже переписывался с автором этой книги и – если говорил правду – даже сжег ее. Уже одно это делало его появление крайне подозрительным, а тут еще мое участие в этой нелепой истории с подменой.
Я не знал, видел ли Бентли суперобложку книги Грегори с моей фотографией. Все же вряд ли. Наверняка Грегори послал ему сигнальный экземпляр без супера. Значит, Бентли рассчитывает встретить на этом литературном вечере подлинного Грегори Коллинза. И как только он увидит меня, то сразу все поймет. Что он тогда сделает? Наверняка то, что сделал бы любой человек в подобных обстоятельствах, будь он литературным критиком или журналистом, ученым или попечителем – да кем угодно. Бентли встанет и объявит, что этот тип – проходимец и лжец, который выдает себя за другого, и все это сплошной обман. И небеса обрушатся на наши головы.
Я все время повторяю, что прекрасно осознавал обреченность моей мистификации. Я понимал, что день разоблачения не за горами и меня ждут презрение и позор; но визит Бентли предвещал, что презрение и позор превзойдут самые худшие из моих опасений.
Я решил, что собственное унижение как-нибудь переживу, но вот Линсейд, Алисия и пациенты… Может, я и не очень любил Линсейда, но выставлять его на посмешище мне совсем не хотелось. Разве смогут воспринимать психиатра всерьез, если он не способен отличить настоящего писателя от самозванца? В равной степени это относилось и к Алисии – ведь именно она пригласила меня в клинику. Что касается пациентов – и неважно, безумцы они или симулянты, – этот вечер был моментом их триумфа, и мне не хотелось их подводить. Поэтому я отчаянно надеялся, что смогу еще немного протянуть – еще пару часов до окончания “литературного вечера” и отъезда гостей. После этого я готов и к разоблачению, и к поношению, и к изгнанию. Вот только как пережить эти два часа?
Я выбрал самый простой путь – не высовываться. Скрыться, так сказать, за кулисами. Если мне удастся не поворачиваться лицом к Бентли, то кто знает, вдруг и вывернуться сумею. Более-менее. Может быть.
Я вышел из библиотеки и кружным путем отправился в маленький кабинет рядом с лекционным залом, где уже собрались пациенты. В кабинете они устроили гримерную, хотя, за исключением Реймонда, который умудрился где-то раздобыть блестящие накладные ресницы, парик из белоснежной ваты и клетчатую форму стюардессы, никто не гримировался. Однако все были на взводе и беспрестанно расхаживали туда-сюда, подергивались или чересчур оживленно переговаривались, но больше всех трясло меня. Андерс даже подошел ко мне и сказал:
– Ну чё у тебя такой мандраж, а? Ведь не тебе ж читать это говно.
Он был совершенно прав, так что у меня имелся небольшой повод для оптимизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
А еще я думал, что очень красивые зачастую не доверяют собственной красоте и ищут ее противоположности. Но я не считал Николу такой уж красавицей, чтобы ей требовался урод, подобный Грегори. Какие еще есть варианты? Грегори ненасытен в постели? Нет, об этом даже думать глупо, я уже тогда знал, что брак имеет мало общего с тем, что происходит под одеялом. Возможно, Никола беременна, но это вовсе не повод, чтобы выходить замуж. Это лишь усугубило бы положение, а Никола не настолько глупа. Может, своим поступком она хочет досадить родителям? Явный перебор. Может, меня позлить? Нет, я не был о себе столь высокого мнения.
Какие еще имелись объяснения? Я смог придумать только одно, и связано оно было с писательством Грегори. Может, Николу поразило его творчество, его литературные претензии. Может, она считала его гением. Все может быть. И всего лишь – может быть.
Я поймал себя на том, что слишком много думаю об их предстоящей свадьбе. Но почему? Ревную? Вполне вероятно, хотя – настаиваю – ревновал я вовсе не потому, что сам рвался заполучить Николу, а скорее потому, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь желал меня так, как Никола, судя по всему, желала Грегори. Наверное, я завидовал людям, чьи отношения не сводились исключительно к сексу, к тому же не совсем здоровому, и не ограничивались лишь несколькими часами в неделю, как у меня с Алисией. Я не хотел жениться ни на Алисии, ни на ком-либо еще, но все же я зависел от нравов и морали и тоже мечтал о том, что когда-нибудь кто-то захочет выйти замуж за меня. Естественно, Алисии я ничего такого не говорил.
Дел, если честно, у меня было по горло, но в день выступления я думал только о Грегори с Николой. Поженились они уже или нет? Произнес ли уже Грегори свою речь? Кого они пригласили шафером?..
И когда в ворота клиники въехал автобус с двадцатью приглашенными на борту, я отнесся к ним, как к гостям, прибывшим на свадьбу. Такое представление было абсурдным: выглядели эти гости отнюдь не празднично, да и завсегдатаев литературных салонов они не напоминали. Скорее походили на тихих застенчивых туристов, которые записались на загадочную экскурсию в турфирме с сомнительной репутацией и теперь страшно жалеют о своей опрометчивости. Это была суровая и на удивление однородная группа: сплошь строгие костюмы и почтенные седины. Гости выбрались из автобуса, и я не смог понять, кто есть кто: кто тут психиатр, кто ученый, кто журналист, а кто попечитель.
Гостей встречали Линсейд с Алисией, изготовившиеся пожимать руки, сыпать любезностями. Санитары тоже замерли у ворот – словно почетный караул. Рядом выстроились Байрон, Морин и Сита, которых сочли наиболее презентабельными и предсказуемыми пациентами. Я гостей не встречал – стоял в библиотеке у окна, немного нервничал и переживал, что меня не допустили до церемонии встречи. Но тут из автобуса вышел человек, которого я хорошо знал, человек, сделавший мое отсутствие у ворот не просто терпимым, но желанным – настоящим подарком бесконечно милостивой судьбы. Джон Бентли, мой бывший научный руководитель, устроивший ту памятную вечеринку с сожжением книг, где я и познакомился с Грегори Коллинзом.
Я отпрянул от окна. С такого расстояния Бентли никак не мог меня увидеть, но мне все равно захотелось спрятаться. Сердце выбивало барабанное соло, ладони увлажнились, уши почему-то горели огнем. Я почти трясся, отчаянно пытаясь сообразить, что означает появление Бентли.
В его приезде, наверное, не было ничего удивительного. Бентли был ученым, он читал книги, он следил за событиями в мире литературы. Возможно, его и не пригласили бы в первую очередь, но уж не в последнюю – точно. Но все равно его появление вряд ли объяснялось случайностью. Должно быть, Бентли увидел в приглашении имя Грегори Коллинза, вспомнил, что этот человек сжег свою рукопись на его вечеринке, а затем сообразил, что это же имя стояло на обложке “Воскового человека”. Бентли даже переписывался с автором этой книги и – если говорил правду – даже сжег ее. Уже одно это делало его появление крайне подозрительным, а тут еще мое участие в этой нелепой истории с подменой.
Я не знал, видел ли Бентли суперобложку книги Грегори с моей фотографией. Все же вряд ли. Наверняка Грегори послал ему сигнальный экземпляр без супера. Значит, Бентли рассчитывает встретить на этом литературном вечере подлинного Грегори Коллинза. И как только он увидит меня, то сразу все поймет. Что он тогда сделает? Наверняка то, что сделал бы любой человек в подобных обстоятельствах, будь он литературным критиком или журналистом, ученым или попечителем – да кем угодно. Бентли встанет и объявит, что этот тип – проходимец и лжец, который выдает себя за другого, и все это сплошной обман. И небеса обрушатся на наши головы.
Я все время повторяю, что прекрасно осознавал обреченность моей мистификации. Я понимал, что день разоблачения не за горами и меня ждут презрение и позор; но визит Бентли предвещал, что презрение и позор превзойдут самые худшие из моих опасений.
Я решил, что собственное унижение как-нибудь переживу, но вот Линсейд, Алисия и пациенты… Может, я и не очень любил Линсейда, но выставлять его на посмешище мне совсем не хотелось. Разве смогут воспринимать психиатра всерьез, если он не способен отличить настоящего писателя от самозванца? В равной степени это относилось и к Алисии – ведь именно она пригласила меня в клинику. Что касается пациентов – и неважно, безумцы они или симулянты, – этот вечер был моментом их триумфа, и мне не хотелось их подводить. Поэтому я отчаянно надеялся, что смогу еще немного протянуть – еще пару часов до окончания “литературного вечера” и отъезда гостей. После этого я готов и к разоблачению, и к поношению, и к изгнанию. Вот только как пережить эти два часа?
Я выбрал самый простой путь – не высовываться. Скрыться, так сказать, за кулисами. Если мне удастся не поворачиваться лицом к Бентли, то кто знает, вдруг и вывернуться сумею. Более-менее. Может быть.
Я вышел из библиотеки и кружным путем отправился в маленький кабинет рядом с лекционным залом, где уже собрались пациенты. В кабинете они устроили гримерную, хотя, за исключением Реймонда, который умудрился где-то раздобыть блестящие накладные ресницы, парик из белоснежной ваты и клетчатую форму стюардессы, никто не гримировался. Однако все были на взводе и беспрестанно расхаживали туда-сюда, подергивались или чересчур оживленно переговаривались, но больше всех трясло меня. Андерс даже подошел ко мне и сказал:
– Ну чё у тебя такой мандраж, а? Ведь не тебе ж читать это говно.
Он был совершенно прав, так что у меня имелся небольшой повод для оптимизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92