Наверное, во многом эти утверждения справедливы. Думаю, почти каждый мужчина знает, как выглядит его член. С другой стороны, если какой-нибудь мужчина подвалит к вам с предложением сфотографировать вашу кочерыжку, мне кажется маловероятным, что вы назовете его общественным деятелем.
Я вскрыл сверток и нашел внутри предмет, который не мог быть ничем иным, кроме как отрезанным мужским детородным органом, и хотя я не “узнал” его в традиционном понимании этого глагола, но был почти уверен, что знаю, кому он принадлежит, – точнее, принадлежал. Я не сомневался, что передо мной пенис Чарльза Мэннинга. Я никогда не размышлял над тем, как выглядит пенис Чарльза Мэннинга, да и нельзя сказать, чтобы пенис находился в естественных условиях, и все же предмет в свертке не мог принадлежать никому другому. Никто, кроме Чарльза Мэннинга, не мог совершить такой поступок.
Наверное, все эти мысли пронеслись в моей голове очень быстро и сжато: едва увидев отрезанный пенис, я упал в обморок. Обморок – очень удобный повествовательный прием. Он позволяет срезать угол, прыгнуть вперед, проскочить через события, которые не надо переживать и которые не надо описывать. Но в данном случае все обстояло совсем не так. Придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему нахожусь в своей хижине, а отрезанный пенис по-прежнему лежит передо мной. И я, не пожелав снова падать в обморок, выскочил из хижины вон с криками о помощи и призывами к медицинским работникам.
Я нашел Алисию. Я был настолько возбужден, что не мог говорить связно, поэтому просто махнул рукой в сторону хижины. Возможно, я даже покричал слова “пенис” и “отрезанный”, но навряд ли они что-нибудь прояснили. Алисия вошла в хижину, увидела пенис, который все еще лежал на столе, и заорала от ужаса. Она решила, что пенис мой. До сих пор не могу поверить, что она так подумала. Конечно, Алисия никогда не видела мой пенис при свете дня, но все-таки могла бы знать меня получше. Неужели я похож на человека, который стал бы отчекрыживать себе член? Кроме того, если бы я все же так поступил, то теперь обливался бы кровью. Возможно, от ужаса Алисия просто утратила способность к логическому мышлению. Но в обморок она, во всяком случае, не упала. Она сохранила сознание, пригляделась внимательнее и воспользовалась своими медицинскими познаниями. Алисия поняла не только то, что пенис – не мой, а что он – вообще не человечий. Это был всего лишь собачий пенис. Алисия испытала огромное облегчение – как и я, когда она сообщила мне о своем открытии.
Мы так и не выяснили, кто подбросил сверток к моей двери, и бедного пса мы тоже не нашли. Даже не пытались. Просто событие из очень ужасного превратилось в не очень ужасное – теперь оно выглядело как бы намеком на то, что все могло бы быть гораздо хуже. И все-таки я тогда подумал, что дела принимают весьма причудливый оборот, если приходится с облегчением вздыхать, оттого что тебе подсунули собачий член.
А затем наступил день, когда Макс, нарезавшись до поросячьего визга, вскарабкался на крышу. К тому времени, когда я узнал о происходящем, вся клиника, включая Алисию с Линсейдом, собралась внизу и во все глаза смотрела на Макса.
Он на цыпочках продвигался по парапету вдоль края крыши, колени у него были чуть согнуты, а руки разведены в стороны, словно у канатоходца.
– Надеюсь, этот мудак упадет и сломает себе хребет, – сказал Андерс не без оснований.
– Может, именно это он и пытается сделать, – ответила Морин и крикнула Максу: – Не надо! Не прыгай!
– Да не собирается он прыгать, – сказал Байрон. – Это просто крик о помощи.
Я понятия не имел, действительно ли Макс намерен броситься вниз, но он выглядел таким пьяным и так плохо владел телом, что запросто мог упасть и против своей воли.
– Если этому психованному мудиле нужна помощь, то пусть попросит. Он ведь в больнице, – сказал Андерс.
Это высказывание показалось мне на редкость проницательным, хотя и не встретило отклика, – во всяком случае, со стороны Алисии и Линсейда. Появилась медсестра с простыней в руках и попыталась найти добровольцев, которые растянули бы полотнище за углы, наподобие того, как пожарные растягивают брезент. Ее поведение я счел правильным и продуманным, но найти еще трех человек, которые бы разделяли ее здравый смысл, оказалось невозможно.
– Может, он лунатик, – сказал один.
– Может, у него приступ, – сказал другой.
По-моему, не было никакой необходимости во всех этих хитроумных объяснениях.
– Да он просто пьян, – сказал я осторожно, но моя точка зрения отклика не нашла.
– То, что он пьян, еще не значит, что он не лунатик.
– То, что он пьян, еще не значит, что у него нет приступа.
Я не собирался ввязываться в спор, но мне казалось, что пьяный человек запросто может отправиться гулять по крыше, тогда как на трезвую голову даже об этом не подумает. Тем не менее я решил, что надо бы попытаться его спустить.
– Вам нужно туда подняться, – сказал Реймонд. Похоже, имел он в виду как раз меня. – Вы владеете словом. Вы уговорите его.
Я надеялся, что это замечание утонуло в общем хоре бесполезных предложений и его никто не расслышал, но оказалось, что услышали все – и все сочли его чертовски хорошей идеей. Не успел я и глазом моргнуть, как идея получила статус самой разумной, если не сказать единственно возможной, и я тут же стал тем самым героем, который способен доставить Макса вниз в целости и сохранности. Эта всеобщая уверенность мне совершенно не польстила, и, признаться, я не думал, что справлюсь. Но, увидев, что и Алисия присоединила свое мнение к большинству, я отдался на волю течения или, точнее, линии наименьшего сопротивления. Я надеялся, что мне не придется взбираться на крышу. Неподалеку от парапета имелось слуховое оконце. Можно подняться на чердак, высунуть из окошка голову и побеседовать с Максом без угрозы для собственной жизни.
– Как дела, Макс? – спросил я, высовывая из окошка голову.
– Нормально, – ответил он. – Я пьян.
– Почему бы вам не залезть сюда, Макс?
– А почему бы тебе не вылезти оттуда?
– Потому что я боюсь упасть. И боюсь, что вы можете упасть.
– Не упаду я, – заявил он с пьяной уверенностью. – Есть такое мелкое божество, которое хранит пьяных.
– Но я-то трезв, поэтому меня оно хранить не будет.
– А это мы исправим, – и он помахал передо мной недопитой бутылкой виски. – Давай, не люблю пить один.
Перспектива сделать большой глоток виски выглядела весьма заманчивой, но все-таки не настолько, чтобы выманить меня на крышу.
– У меня от высоты голова кружится, – сообщил я.
– Ну да, конечно, любая отговорка сгодится, лишь бы не пить со мной, – обиделся Макс. – Да ладно, я все понимаю. Кому охота со мной пить? Я старый скучный хрыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Я вскрыл сверток и нашел внутри предмет, который не мог быть ничем иным, кроме как отрезанным мужским детородным органом, и хотя я не “узнал” его в традиционном понимании этого глагола, но был почти уверен, что знаю, кому он принадлежит, – точнее, принадлежал. Я не сомневался, что передо мной пенис Чарльза Мэннинга. Я никогда не размышлял над тем, как выглядит пенис Чарльза Мэннинга, да и нельзя сказать, чтобы пенис находился в естественных условиях, и все же предмет в свертке не мог принадлежать никому другому. Никто, кроме Чарльза Мэннинга, не мог совершить такой поступок.
Наверное, все эти мысли пронеслись в моей голове очень быстро и сжато: едва увидев отрезанный пенис, я упал в обморок. Обморок – очень удобный повествовательный прием. Он позволяет срезать угол, прыгнуть вперед, проскочить через события, которые не надо переживать и которые не надо описывать. Но в данном случае все обстояло совсем не так. Придя в себя, я обнаружил, что по-прежнему нахожусь в своей хижине, а отрезанный пенис по-прежнему лежит передо мной. И я, не пожелав снова падать в обморок, выскочил из хижины вон с криками о помощи и призывами к медицинским работникам.
Я нашел Алисию. Я был настолько возбужден, что не мог говорить связно, поэтому просто махнул рукой в сторону хижины. Возможно, я даже покричал слова “пенис” и “отрезанный”, но навряд ли они что-нибудь прояснили. Алисия вошла в хижину, увидела пенис, который все еще лежал на столе, и заорала от ужаса. Она решила, что пенис мой. До сих пор не могу поверить, что она так подумала. Конечно, Алисия никогда не видела мой пенис при свете дня, но все-таки могла бы знать меня получше. Неужели я похож на человека, который стал бы отчекрыживать себе член? Кроме того, если бы я все же так поступил, то теперь обливался бы кровью. Возможно, от ужаса Алисия просто утратила способность к логическому мышлению. Но в обморок она, во всяком случае, не упала. Она сохранила сознание, пригляделась внимательнее и воспользовалась своими медицинскими познаниями. Алисия поняла не только то, что пенис – не мой, а что он – вообще не человечий. Это был всего лишь собачий пенис. Алисия испытала огромное облегчение – как и я, когда она сообщила мне о своем открытии.
Мы так и не выяснили, кто подбросил сверток к моей двери, и бедного пса мы тоже не нашли. Даже не пытались. Просто событие из очень ужасного превратилось в не очень ужасное – теперь оно выглядело как бы намеком на то, что все могло бы быть гораздо хуже. И все-таки я тогда подумал, что дела принимают весьма причудливый оборот, если приходится с облегчением вздыхать, оттого что тебе подсунули собачий член.
А затем наступил день, когда Макс, нарезавшись до поросячьего визга, вскарабкался на крышу. К тому времени, когда я узнал о происходящем, вся клиника, включая Алисию с Линсейдом, собралась внизу и во все глаза смотрела на Макса.
Он на цыпочках продвигался по парапету вдоль края крыши, колени у него были чуть согнуты, а руки разведены в стороны, словно у канатоходца.
– Надеюсь, этот мудак упадет и сломает себе хребет, – сказал Андерс не без оснований.
– Может, именно это он и пытается сделать, – ответила Морин и крикнула Максу: – Не надо! Не прыгай!
– Да не собирается он прыгать, – сказал Байрон. – Это просто крик о помощи.
Я понятия не имел, действительно ли Макс намерен броситься вниз, но он выглядел таким пьяным и так плохо владел телом, что запросто мог упасть и против своей воли.
– Если этому психованному мудиле нужна помощь, то пусть попросит. Он ведь в больнице, – сказал Андерс.
Это высказывание показалось мне на редкость проницательным, хотя и не встретило отклика, – во всяком случае, со стороны Алисии и Линсейда. Появилась медсестра с простыней в руках и попыталась найти добровольцев, которые растянули бы полотнище за углы, наподобие того, как пожарные растягивают брезент. Ее поведение я счел правильным и продуманным, но найти еще трех человек, которые бы разделяли ее здравый смысл, оказалось невозможно.
– Может, он лунатик, – сказал один.
– Может, у него приступ, – сказал другой.
По-моему, не было никакой необходимости во всех этих хитроумных объяснениях.
– Да он просто пьян, – сказал я осторожно, но моя точка зрения отклика не нашла.
– То, что он пьян, еще не значит, что он не лунатик.
– То, что он пьян, еще не значит, что у него нет приступа.
Я не собирался ввязываться в спор, но мне казалось, что пьяный человек запросто может отправиться гулять по крыше, тогда как на трезвую голову даже об этом не подумает. Тем не менее я решил, что надо бы попытаться его спустить.
– Вам нужно туда подняться, – сказал Реймонд. Похоже, имел он в виду как раз меня. – Вы владеете словом. Вы уговорите его.
Я надеялся, что это замечание утонуло в общем хоре бесполезных предложений и его никто не расслышал, но оказалось, что услышали все – и все сочли его чертовски хорошей идеей. Не успел я и глазом моргнуть, как идея получила статус самой разумной, если не сказать единственно возможной, и я тут же стал тем самым героем, который способен доставить Макса вниз в целости и сохранности. Эта всеобщая уверенность мне совершенно не польстила, и, признаться, я не думал, что справлюсь. Но, увидев, что и Алисия присоединила свое мнение к большинству, я отдался на волю течения или, точнее, линии наименьшего сопротивления. Я надеялся, что мне не придется взбираться на крышу. Неподалеку от парапета имелось слуховое оконце. Можно подняться на чердак, высунуть из окошка голову и побеседовать с Максом без угрозы для собственной жизни.
– Как дела, Макс? – спросил я, высовывая из окошка голову.
– Нормально, – ответил он. – Я пьян.
– Почему бы вам не залезть сюда, Макс?
– А почему бы тебе не вылезти оттуда?
– Потому что я боюсь упасть. И боюсь, что вы можете упасть.
– Не упаду я, – заявил он с пьяной уверенностью. – Есть такое мелкое божество, которое хранит пьяных.
– Но я-то трезв, поэтому меня оно хранить не будет.
– А это мы исправим, – и он помахал передо мной недопитой бутылкой виски. – Давай, не люблю пить один.
Перспектива сделать большой глоток виски выглядела весьма заманчивой, но все-таки не настолько, чтобы выманить меня на крышу.
– У меня от высоты голова кружится, – сообщил я.
– Ну да, конечно, любая отговорка сгодится, лишь бы не пить со мной, – обиделся Макс. – Да ладно, я все понимаю. Кому охота со мной пить? Я старый скучный хрыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92