И ты будешь долбить меня, пока я не закричу, пока не заору, пока не вопьюсь ногтями тебе в спину, и тогда ты накачаешь меня горячей, густой спермой?
Мне впервые предлагали заняться сексом в таких выражениях, но ведь до сих пор я и не имел отношений с любительницей копрофемии – я и слова-то такого не знал.
– Ну, раз ты так говоришь… – пробормотал я.
Наверное, я всегда знал, что порнография кроется преимущественно в словах, нежели в действиях. Суть не в том, что ты делаешь, а в том, как ты это описываешь (хотя, полагаю, кое-что, например копрофилия, так и останется мерзостью, как бы поэтически ее ни воспевали). В общем и целом половой акт не меняется, описываешь ты его поэтически, иносказательно или похабно. В словах Алисии не было ничего поэтического или иносказательного. Она возбуждалась от непристойностей, от их произнесения, и я тоже возбуждался, хотя, мне кажется, меня больше возбуждало ее возбуждение, чем ее слова.
Я потянул Алисию на кровать, начал целовать, гладить, и тут она сказала:
– Скажи, что ты собираешься со мной делать.
Эти слова меня немного смутили.
Во-первых, я не был уверен, что секс – такое занятие, когда один что-то “делает” с другим. Я предпочитал считать секс совместным действом, и если хотите, можете обзывать меня жалким старым либералом.
Во-вторых, я вдруг ощутил себя невинным. Несомненно, главная причина этому – Кембридж. В те времена парней в университете училось в семь раз больше, чем девушек, так что сложностей с этим делом хватало. Верно, мне удавалось найти девушек, которые хотели или хотя бы не отказывались лечь со мной в постель, но ничего особо эротичного в этих упражнениях не было. Как правило, мы просто ложились вместе и надеялись, что получится классно. Да и после университета продолжалось в том же духе – с Николой. Наш секс был незатейливым и здоровым, без выкрутасов и по большому счету – пресным. Никто и никогда не просил меня говорить, что я делаю или собираюсь делать; да что там, некоторые девушки соглашались лечь в койку только при условии, что никаких слов не будет – ни во время, ни после. Мне очень хотелось выполнить желание Алисии, но вдруг откуда-то навалилась жуткая скованность. Нет, дара речи я не лишился, да и не сказать чтобы вдруг застеснялся, однако нужные слова куда-то неожиданно подевались.
– Ну, я собираюсь хорошенько тебя поиметь, – неловко пробормотал я.
– И как именно ты собираешься это сделать?
– Я вставлю свой пенис в твое влагалище и потом…
– Нет, – сказала она немного раздраженно, но не сердито, по крайней мере пока. – Ты не будешь вставлять свой пенис в мое влагалище. Ты будешь меня ебать. Ты засунешь свой вонючий хуй в мою раскаленную пизду.
– Точно, – сказал я и попробовал поупражняться в непристойной лингвистике.
Я старательно произносил слова, выражения и порнографические конструкции, которые так нравились Алисии, но, боюсь, выходило у меня не очень-то убедительно. Временами мне казалось, будто я импровизирую дурной диалог на каком-то кретинском театральном мастер-классе. По счастью, Алисии хватало и собственной роли в диалоге – или, точнее, в монологе.
– Да, точно. О-о-охуительно! Пихай! Я хочу почувствовать, как твои волосатые яйца бьются о меня. Мерзкий, грязный ебарь.
И все в таком духе – довольно долго, причем все громче и громче. Время от времени она хрипела или визжала, но в основном разговаривала – Алисия оказалась весьма говорливой, весьма красноречивой.
Она и обо мне не забывала. Все подбивала испробовать что-то новенькое, познать новые высоты, постичь новые глубины, она давала мне прямые указания, подсказывала, что делать, подсказывала, что ей нравится. А я и не возражал. Приятно ведь, когда женщины говорят, чего им надо. И отчасти то были не просто указания, но и комментарий – в самых бесстыдных выражениях – наших действий. И хотя в результате комментарий и действие оказались нераздельными, удовольствие, которое Алисия получала от слов, похоже, не зависело от самого действия. Я радовался, что она так сильно реагирует, но при этом никак не мог избавиться от ощущения, что в ее поведении не хватает естественности. Мне чудилось, что она не столько импровизирует, сколько цитирует, а все свои непристойности взяла из какой-то порнушной книжки, которую вызубрила наизусть от корки до корки.
Не могу сказать, чтобы я не одобрял такого. Уже в то время я знал, что хороший секс – всегда повторение пройденного. Мы знаем, что нам нравится, и потому придерживаемся привычного, и пусть всем нам кажется, будто главное удовольствие кроется в новизне, после определенного возраста новизна уже маловероятна. Если в своей жизни вы не делали того и этого, скорее всего, не станете делать и дальше – никогда не станете. Копрофемический секс с Алисией был, конечно же, мне в диковинку, но меня одолевало неприятное ощущение, что реакция Алисии, ее, если хотите, шоу лично ко мне имеет мало отношения.
Нет, я не был совсем уж роботом. Я не просто подчинялся приказам. Я сохранял контроль над собой, но все же, когда женщина говорит, чтобы ты сосал ей груди, лизал клитор, засовывал язык в анус, надо быть очень своевольным человеком, чтобы делать что-то другое. Приказы (или, скажем мягче, пожелания) Алисии удивляли разнообразием, и я мало что мог придумать новенького.
После того как я “отхлестал ее горячей, вонючей, дымящейся спермой”, если выражаться словами Алисии, мы лежали рядом в приятном молчании. Когда твоя партнерша исчерпала все запасы сексуальных непристойностей, трудно подобрать новые слова. Да по правде говоря, и не было в словах никакой нужды. Я был на седьмом небе от счастья – лежал в темноте, обняв Алисию, молчал и не шевелился. И я спросил себя, уж не это ли имел в виду Линсейд, говоря об освобождении от слов и реакций. Я даже вспомнил, что он сказал мне той ночью, когда я сидел взаперти: темнота и тишина могут успокаивать и поддерживать. Разумеется, у меня остались бы совсем иные впечатления от войлочной палаты, если бы со мной там была Алисия, а “ничего” в постели рядом с Алисией сильно отличалось от “ничего”, которому я предавался в этой хижине всю минувшую неделю. И еще я подумал, что Линсейд, похоже, знал, что говорит. А потом до меня дошло, как же это подло – лежать в постели с Алисией и думать о Линсейде. И я поспешил выкинуть его из головы.
Первой заговорила Алисия:
– Этого не было, ясно? Меня здесь не было. Мы не занимались сексом. Никто не должен знать – ни Линсейд, ни персонал, ни больные, никто. Если у кого-то возникнут подозрения, я буду все отрицать до последнего вздоха. Если ты кому-нибудь скажешь, я назову тебя лжецом, скажу, что ты все выдумал, сочинил себе болезненную фантазию. Ясно?
– Ясно, – ответил я.
– Хорошо, – сказала она уже мягче, свернулась клубком, прижалась ко мне, снова стала нежной, ласковой, быть может даже любящей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Мне впервые предлагали заняться сексом в таких выражениях, но ведь до сих пор я и не имел отношений с любительницей копрофемии – я и слова-то такого не знал.
– Ну, раз ты так говоришь… – пробормотал я.
Наверное, я всегда знал, что порнография кроется преимущественно в словах, нежели в действиях. Суть не в том, что ты делаешь, а в том, как ты это описываешь (хотя, полагаю, кое-что, например копрофилия, так и останется мерзостью, как бы поэтически ее ни воспевали). В общем и целом половой акт не меняется, описываешь ты его поэтически, иносказательно или похабно. В словах Алисии не было ничего поэтического или иносказательного. Она возбуждалась от непристойностей, от их произнесения, и я тоже возбуждался, хотя, мне кажется, меня больше возбуждало ее возбуждение, чем ее слова.
Я потянул Алисию на кровать, начал целовать, гладить, и тут она сказала:
– Скажи, что ты собираешься со мной делать.
Эти слова меня немного смутили.
Во-первых, я не был уверен, что секс – такое занятие, когда один что-то “делает” с другим. Я предпочитал считать секс совместным действом, и если хотите, можете обзывать меня жалким старым либералом.
Во-вторых, я вдруг ощутил себя невинным. Несомненно, главная причина этому – Кембридж. В те времена парней в университете училось в семь раз больше, чем девушек, так что сложностей с этим делом хватало. Верно, мне удавалось найти девушек, которые хотели или хотя бы не отказывались лечь со мной в постель, но ничего особо эротичного в этих упражнениях не было. Как правило, мы просто ложились вместе и надеялись, что получится классно. Да и после университета продолжалось в том же духе – с Николой. Наш секс был незатейливым и здоровым, без выкрутасов и по большому счету – пресным. Никто и никогда не просил меня говорить, что я делаю или собираюсь делать; да что там, некоторые девушки соглашались лечь в койку только при условии, что никаких слов не будет – ни во время, ни после. Мне очень хотелось выполнить желание Алисии, но вдруг откуда-то навалилась жуткая скованность. Нет, дара речи я не лишился, да и не сказать чтобы вдруг застеснялся, однако нужные слова куда-то неожиданно подевались.
– Ну, я собираюсь хорошенько тебя поиметь, – неловко пробормотал я.
– И как именно ты собираешься это сделать?
– Я вставлю свой пенис в твое влагалище и потом…
– Нет, – сказала она немного раздраженно, но не сердито, по крайней мере пока. – Ты не будешь вставлять свой пенис в мое влагалище. Ты будешь меня ебать. Ты засунешь свой вонючий хуй в мою раскаленную пизду.
– Точно, – сказал я и попробовал поупражняться в непристойной лингвистике.
Я старательно произносил слова, выражения и порнографические конструкции, которые так нравились Алисии, но, боюсь, выходило у меня не очень-то убедительно. Временами мне казалось, будто я импровизирую дурной диалог на каком-то кретинском театральном мастер-классе. По счастью, Алисии хватало и собственной роли в диалоге – или, точнее, в монологе.
– Да, точно. О-о-охуительно! Пихай! Я хочу почувствовать, как твои волосатые яйца бьются о меня. Мерзкий, грязный ебарь.
И все в таком духе – довольно долго, причем все громче и громче. Время от времени она хрипела или визжала, но в основном разговаривала – Алисия оказалась весьма говорливой, весьма красноречивой.
Она и обо мне не забывала. Все подбивала испробовать что-то новенькое, познать новые высоты, постичь новые глубины, она давала мне прямые указания, подсказывала, что делать, подсказывала, что ей нравится. А я и не возражал. Приятно ведь, когда женщины говорят, чего им надо. И отчасти то были не просто указания, но и комментарий – в самых бесстыдных выражениях – наших действий. И хотя в результате комментарий и действие оказались нераздельными, удовольствие, которое Алисия получала от слов, похоже, не зависело от самого действия. Я радовался, что она так сильно реагирует, но при этом никак не мог избавиться от ощущения, что в ее поведении не хватает естественности. Мне чудилось, что она не столько импровизирует, сколько цитирует, а все свои непристойности взяла из какой-то порнушной книжки, которую вызубрила наизусть от корки до корки.
Не могу сказать, чтобы я не одобрял такого. Уже в то время я знал, что хороший секс – всегда повторение пройденного. Мы знаем, что нам нравится, и потому придерживаемся привычного, и пусть всем нам кажется, будто главное удовольствие кроется в новизне, после определенного возраста новизна уже маловероятна. Если в своей жизни вы не делали того и этого, скорее всего, не станете делать и дальше – никогда не станете. Копрофемический секс с Алисией был, конечно же, мне в диковинку, но меня одолевало неприятное ощущение, что реакция Алисии, ее, если хотите, шоу лично ко мне имеет мало отношения.
Нет, я не был совсем уж роботом. Я не просто подчинялся приказам. Я сохранял контроль над собой, но все же, когда женщина говорит, чтобы ты сосал ей груди, лизал клитор, засовывал язык в анус, надо быть очень своевольным человеком, чтобы делать что-то другое. Приказы (или, скажем мягче, пожелания) Алисии удивляли разнообразием, и я мало что мог придумать новенького.
После того как я “отхлестал ее горячей, вонючей, дымящейся спермой”, если выражаться словами Алисии, мы лежали рядом в приятном молчании. Когда твоя партнерша исчерпала все запасы сексуальных непристойностей, трудно подобрать новые слова. Да по правде говоря, и не было в словах никакой нужды. Я был на седьмом небе от счастья – лежал в темноте, обняв Алисию, молчал и не шевелился. И я спросил себя, уж не это ли имел в виду Линсейд, говоря об освобождении от слов и реакций. Я даже вспомнил, что он сказал мне той ночью, когда я сидел взаперти: темнота и тишина могут успокаивать и поддерживать. Разумеется, у меня остались бы совсем иные впечатления от войлочной палаты, если бы со мной там была Алисия, а “ничего” в постели рядом с Алисией сильно отличалось от “ничего”, которому я предавался в этой хижине всю минувшую неделю. И еще я подумал, что Линсейд, похоже, знал, что говорит. А потом до меня дошло, как же это подло – лежать в постели с Алисией и думать о Линсейде. И я поспешил выкинуть его из головы.
Первой заговорила Алисия:
– Этого не было, ясно? Меня здесь не было. Мы не занимались сексом. Никто не должен знать – ни Линсейд, ни персонал, ни больные, никто. Если у кого-то возникнут подозрения, я буду все отрицать до последнего вздоха. Если ты кому-нибудь скажешь, я назову тебя лжецом, скажу, что ты все выдумал, сочинил себе болезненную фантазию. Ясно?
– Ясно, – ответил я.
– Хорошо, – сказала она уже мягче, свернулась клубком, прижалась ко мне, снова стала нежной, ласковой, быть может даже любящей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92