А как-то ночью, когда я размышлял о Линсейде и в сотый раз вопрошал себя, как ему удалось заморочить Алисии голову, он вдруг собственной персоной нарисовался в дверях моей хижины. Шагов я не слышал и потому растерялся, прекрасно сознавая, сколь праздным и никчемным сотрудником, наверное, выгляжу в его глазах. Но Линсейд смотрел как-то по-доброму и это окончательно сбило меня с толку.
– Вы не возражаете, если я войду? – спросил Линсейд.
С чего бы мне возражать? И как я могу ему помешать?
– Как дела?
Я хотел сказать правду, но не успел открыть рот, как Линсейд продолжил:
– Не говорите. Постараюсь догадаться. Вы изнываете от скуки, одиночества и своего безволия. И вы подозреваете, что совершили ужасную и дурацкую ошибку.
Его проницательность меня поразила.
– А еще, – добавил Линсейд, – вы не знаете, справитесь ли с работой. Вы даже не знаете, в чем заключается ваша работа. Вы растеряны. Вы пришиблены и напуганы. Вы не понимаете, что вы здесь делаете. Вы даже не понимаете, кто вы сейчас.
Разумеется, он был абсолютно прав, и в иных обстоятельствах его слова встревожили бы меня или разозлили. Вообще-то я не люблю, когда меня видят насквозь, не нравится мне быть банальным, одномерным существом, но сейчас меня согрела мысль, что хоть кто-то меня понимает.
– Не волнуйтесь, – сказал Линсейд. – Все это совершенно нормально.
Мне стало легче оттого, что мои переживания не выходят за рамки заурядного.
– Правда?
– Да. Я вижу, как вы сидите здесь один, ничего не делаете, хотите чем-то заняться, но не знаете, чем именно, и я прекрасно понимаю ваши мучения. Но я вам говорю: ничегонеделание – сейчас самое лучшее для вас занятие. Непросто быть чистым листом бумаги. Освободиться от страхов, желаний, мыслей, стремлений, действий – вот достойная и благородная цель. Если вы преуспеете в этом, то станете полезнейшим членом нашего коллектива.
Я пялился на него, наверняка пялился тупо, и не находил слов.
– Превосходно, – сказал Линсейд. – Вы уже поняли, как важно освободиться от слов, от необходимости отвечать. Вы молодец.
И он ушел. Гений растворился в ночи, а я остался гадать, являются ли его слова высшей мудростью или же бредом сивой кобылы.
9
Непосвященного (а трудно найти человека более непосвященного, чем я, который только-только прибыл в клинику Линсейда) можно простить за незнание разницы между копрофилией, копролалиеи и копрофемией; поэтому позвольте внести ясность.
Копрофилия – буквально “любовь к экскрементам”; и я не знаю, что сказать об этом, кроме как: отвратительное извращение, с которым я не хочу иметь ничего общего.
Остальные два понятия гораздо интереснее и имеют больше отношения к делу.
Копролалия – дословно “фекальная речь”, состояние, немного похожее на синдром Туретта, когда больной не может удержаться от непристойностей, где бы он ни находился: в супермаркете, на исповеди, на концерте Брамса. В некоторых учебниках говорится, что такой человек играет со словами так же, как копрофил играет с фекалиями, так что и это не самая приятная и совсем не сексуальная штука.
А вот копрофемия может в определенных обстоятельствах быть и тем и другим.
Копрофемия заключается в использовании непристойностей как составной части сексуальной игры. В своем крайнем проявлении это – пагубное извращение, когда непристойные слова становятся важнее, нежели сам секс, но в менее выраженной форме – довольно безвредная причуда, усиливающая сексуальное удовольствие.
Но, как я сказал, у меня не было даже отдаленного представления об этих болезнях и различиях между ними; и если бы кто-нибудь сказал мне, что эти различия станут для меня очень важны, я вряд ли поверил бы.
Как бы то ни было, это случилось в пятницу вечером. Завершилась моя первая рабочая неделя, хотя и без работы в строгом смысле этого слова (поскольку я ни хрена не делал); признаться, этот маленький юбилей никак не сказался на атмосфере, царящей в клинике, или на ее деятельности. После разговора с Линсейдом я лег спать – не потому, что устал, а потому, что не смог придумать иного занятия.
Я лежал, безуспешно пытаясь заснуть, поскольку в голове крутились все те же вопросы. Что я здесь делаю? Нужно ли мне признаться? Ну и так далее – и вполне естественно, что постепенно мысли мои обратились к Алисии. Нельзя сказать, что я предавался сексуальным фантазиям, – это было бы слишком просто, слишком однозначно. Я все еще боялся, что выставил себя перед ней полным кретином. Она почему-то захотела, чтобы я работал в клинике, и, дабы затащить меня сюда, пустила в ход все свое обаяние, если, конечно, это слово здесь уместно. Обаяние… разве не отвратительно? Но как только я оказался здесь, от обаяния не осталось и следа. Конечно, это вовсе не означает, что она дурной человек, – но уж точно означает, что я полный идиот. Я был обижен, я чувствовал, что меня использовали, и все же мне хотелось продолжать. А чего еще я мог хотеть? Секса? Любви? Романа? Встречи родственных душ? Почему бы и пет? Я не отказался бы ни от одного из этих вариантов, хоть и сознавал: надеяться на такое или тем паче требовать – большое нахальство с моей стороны. Я вполне бы удовлетворился компанией, дружеским общением, возможностью с кем-нибудь поболтать. В общем, Алисия не выходила у меня из головы – а потом она вдруг оказалась рядом.
Наверное, я все-таки ненадолго заснул, потому что не слышал, как открылась и закрылась дверь, но внезапно обнаружил, что лежу в кромешной темноте и слышу голос Алисии:
– Здесь найдется место еще для одного человека?
И она хихикнула. Из ее голоса исчезли сталь, агрессия и профессиональная бесстрастность, к которым я привык за последние дни. Это была прежняя Алисия, та самая, которую, как мне казалось, я знал.
Я шарил в темноте, нащупывая выключатель, но Алисия сказала:
– Я предпочитаю без света.
В других обстоятельствах подобные слова, наверное, слегка разочаровали бы, но я был так доволен, что она все-таки пришла, так удивился и обрадовался, что у меня и в мыслях не было возражать. Она села на кровать, и я протянул к ней руку. Мои пальцы коснулись груди. Одежды на Алисии не было. Тело было теплым и гладким, я чувствовал, как ритмично пульсирует кровь под кожей. Ладонь моя скользнула по талии, к бедру. Алисия была совершенно голая.
– Ну, хочешь трахнуть меня? – спросила она.
В каком-то смысле это была самая неожиданная фраза, которую я слышал от нее.
– Н-ну… Конечно, – ответил я.
Она выдохнула. Тихий такой, одобрительный звук.
– И ты будешь целовать мне груди, чтобы встали соски, потом займешься моей щелкой, станешь покусывать, прижмешься к ней губами, уткнешься носом, будешь лизать мне клитор, пока у меня там все не намокнет и не начнет капать, и тогда ты возьмешь свою толстую елду и воткнешь ее мне сначала в рот, а затем в мою дырку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92