– Почему это? – интересуется Шерри.
– Диспут проводили, – объясняет Руби.
– Диспут? – Может, потому Руби и спрашивала его об отце. Может, они Вьетнам обсуждали. Кто-то вспомнил буддистских монахов, кто-то – тех, кто решил принести себя в жертву, покончил, как отец Свенсона, с собой. – На какую же тему?
– Да о деле Микульского.
– О господи, только не это! – стонет Свенсон.
– Тед! – останавливает его Шерри. – Пусть Руби расскажет, ладно?
– Да неужели они отменили занятия и два дня выясняли, причмокнул этот несчастный губами, глядя на греческую статую, или нет?
– Тед, – говорит Шерри твердо, – помолчи, пожалуйста.
– Дело было не только в этом, – говорит Руби. – Он и раньше всякое нес, а эти девушки пришли к нему в кабинет и попросили так не делать, быть посдержаннее, а он все равно…
– Я слышал совсем другое, – возражает Свенсон. – Мне сказали, что дело было в одном-единственном слове. Ням-ням. Уж не знаю…
– Жаль, тебя на этом диспуте не было.
– А ты туда ходила? Ты пошла…
– Это было обязательно, – отвечает Руби. – Я записалась на курс, он называется «Избивающие и избиваемые», преподаватель сказал, нам надо сходить, мы же изучаем личности такого типа и…
Свенсон поверить не может, что это его родная дочь. «Избиваю­щие» – словечко из лексикона Мег Фергюсон. Он таких студентов на смех подымает. Послушала бы ее Анджела…
Ему стыдно – он опять думает об Анджеле, нет, вернее, стыдно ему потому, что он на целых десять минут о ней забыл. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Семья отвлекает тебя от твоих собственных дел, подымает над суетой повседневности. Вот и Свенсон увлекся политиче­ской дискуссией с дочерью настолько, что забыл о своем малоприятном, более того, опасном положении. Его кровиночка, его доченька говорит, что бедолагу за одно словечко надо казнить, а Свенсон, ее обожаемый папочка, залез в постель к самой проблемной студентке курса, да еще со­бирается везти рукопись ее романа своему нью-йоркскому издателю. Бо­лее того, и чувство вины, и страх, все это уходит куда-то при мысли о том, что завтра он встретится с Леном. Начнется новый этап жизни. По­смотрим, куда это приведет.
* * *
Свенсон легко находит ресторан, он приехал на целых полчаса раньше, его пригнал сюда стылый сырой ветер, гуляющий по пустым улицам, ле­дяной ветер, грубый и жесткий, гоняющий по тротуарам мусор, шебуршащий страницами вчерашних газет.
Нет, пожалуй, он явился слишком рано. Может, подождать хотя бы с четверть часика, заглянуть в книжный, а уж потом вернуться в ресто­ран, тогда останется убить совсем немного времени. Только зачем Свен­сону убивать хоть одну минуту? Зачем торчать на холоде, он же не девоч­ка со спичками, в ресторане полно мужчин в роскошных костюмах, мужчин молодых, значительно моложе Свенсона. Людей среднего воз­раста и пожилых на этой планете словно и не осталось. Просто научная фантастика какая-то. Свенсон один уцелел, повезло – его здесь не было, когда город захватили пришельцы; они уничтожили всех мужчин стар­ше тридцати пяти, оккупировали все спортзалы, фитнес-клубы и рестораны. Свенсон – единственный из всего поколения, оставшийся в жи­вых. И что с того? Он все еще здесь.
Он входит и тут же встречается взглядом с женщиной в костюме цве­та голубиного крыла. Она стоит за конторкой, на которой – книга зака­зов, и больше всего похожа на пастора, готовящегося начать проповедь. Да она и в самом деле святая. Женщина перелистывает свою библию и не только находит имя Лена, но и сообщает:
– Вы пришли первым. Желаете пройти за столик? – Она и не думает презирать Свенсона за то, что тот пришел слишком рано.
Остальные посетители давно здесь: они уже заказали себе огромные бифштексы, режут их, забрызгивая соком белоснежные скатерти. Свен­сону кажется, что он совершил путешествие во времени, что он снова в пятидесятых – тогда люди искренне верили, что, поглощая огромные куски плоти убиенных животных, они набираются сил и продлевают жизнь. В конце зала нечто вроде оранжереи, но за окнами видны только клубы дыма: там сидят люди с сигарами – каждый сам себе фабрика, вы­пускающая в атмосферу канцерогенные отходы, а некурящие снаружи наблюдают за отважными курильщиками, которые гордо и неторопли­во отравляют свой организм, совершают акт публичного самоубийства.
Пришельцы и женщин, что ли, похитили? Здесь почти ни одной нет. Ну, как на марокканском базаре. А может, это гей-бар? Да нет, Лен бы так шутить не стал. Да и присутствующие мужчины в большинстве своем оборачиваются поглазеть на округлую задницу дамы, сопровождающей Свенсона к столу.
Появляется официант, интересуется, не желает ли Свенсон выпить. Конечно, с удовольствием. Еще как желает. Стаканчик мерло был бы весьма кстати. Не проходит и минуты, а вино уже подано. Свенсон с на­слаждением отпивает глоток, благословенное тепло разливается по те­лу, накатывает волна оптимизма.
Оказывается, счастье вполне доступная вещь, и приобрести его можно по цене билета Берлингтон – Нью-Йорк. Едва самолет взмыл в воздух, Свенсон сразу понял: проблемы остались на земле. Воображаемые проблемы! Просто фантомы. Вино растекается по жилам, притуп­ляет слух, и гул ресторанного зала уже почти не слышен, и все неуряди­цы кажутся Свенсону мелкими и незначительными. Если Лен спросит, как дела у Руби, он скажет, что она приехала на День благодарения до­мой (ни к чему упоминать, что до того она их визитами не баловала), и они с Шерри очень этому рады, просто счастливы.
Это создает некую картину – отец, мать, дочь, родственники и дру­зья, собравшиеся за праздничным столом с индейкой, бататом и кашта­нами, – которая не вполне соответствует реальности: на самом деле они провели вечер втроем, озадаченные родители и дочь, которая напоми­нает Свенсону зомбированную адептку какого-то культа, о чем он и шеп­нул посреди вечера Шерри. Шерри же сказала, что им грех жаловаться. Руби решила разобраться со своей жизнью. О чем и объявила за ужином. Вполне возможно, что она станет социальным работником, будет зани­маться неблагополучными семьями.
– Перспективное направление, – пошутил тогда Свенсон. Шерри с Руби даже не улыбнулись. А Лен – надо только не забыть это процитировать – обязательно захихикает. Последний штрих, и картинка счастливого семейства готова: мамаша с дочкой, серьезные и от­ветственные, и шутник папаша.
С какой радостью, с каким облегчением женская часть семьи смотре­ла сегодня утром ему вслед: отец-охотник отправлялся на бой с саблезу­бым тигром. В зеркальце заднего вида он разглядел их, заметил, как они стояли обнявшись, и почти что испугался: они, небось, говорят о нем, проявляют заботу, наверняка решили, что поездка в Нью-Йорк к издате­лю пойдет на пользу ему и его издерганной психике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88