– Лучше оставим ее у нас, – сказал Клайв Полли. – Выдадим за свою, пошлем в школу, вступим в Ассоциацию учителей и родителей, и все такое прочее. Вольемся в местную жизнь.
– Я – и вдруг мать! – в изумлении сказала Полли. Это беззаботное создание придерживалось о себе низкого мнения, страдала занижением самооценки, как сказал бы психолог. Почему-то она никогда не верила, что у нее может быть настоящий брак, настоящий муж, а тем более – настоящий ребенок. И вот к своим 28-ми годам она достигла именно того, чего ожидала от жизни. (Примерно в этом возрасте мы убеждаемся, что наш взгляд на себя достаточно верен – или у нас было достаточно лет, чтобы сделать его таким.) Но тут же добавила: – А почему бы и нет? Во всяком случае, не придется беременеть и портить себе фигуру!
Что было странно, поскольку никакой фигуры у нее не было. Но молодые женщины, принимающие большие дозы ЛСД (это была середина семидесятых, самый разгар увлечения ЛСД) – или даже небольшие, вроде бы действительно утрачивают связь с реальностью. Они видят мир таким, каким хотят его видеть, а не таким, каков он на самом деле. Если им благоугодно верить, будто в буфете имеется еда, они не идут ее покупать, имеется она там или нет. Если восемь часов, когда надо укладывать Нелл, наступают не ко времени, значит стрелки показывают семь, Полли голову прозакладывает! Что же, в подобном воспитании есть свои преимущества – веселая беззаботность, «ну и подумаешь!», как жизненная позиция – а также и свои оборотные стороны. Очень рано нужда учит заботиться не только о себе самой, но и о родителях – каким-то образом раздобывать деньги на еду и самой идти в лавку, как ты ни мала; самой ложиться спать, через сколько бы бесчувственных тел тебе ни пришлось при этом перелезть, и засыпать под одурманивающую музыку, а не под сказку. Дети любят порядок, надежность и рутину, а если их им не обеспечивают, то стараются сами создавать их для себя. У Нелл это получалось неплохо.
В деревенской школе лишних вопросов не задавали – если бы количество учащихся сократилось еще на одного ребенка, школу могли вообще закрыть, и при виде Нелл директорские глаза даже заблестели от радости. Про метрику каким-то образом забыли, и крошка Нелл Бичи, дочка Клайва и Полли пошла во второй класс. Естественно, что Полли так и не вступила в Ассоциацию учителей и родителей. Все как-то времени урвать не удавалось – таким потоком шли через ферму краденые вещи в середине увлекавшихся антиквариатом семидесятых годов.
– Мебели, смотри, не трогай.
У тебя игрушки есть,
А хорошенькие глазки пусть по сторонам не смотрят;
Если взрослые играют,
Шепчутся между собой,
Значит время, когда детям надо глохнуть и неметь, – пела Полли на мотив «Семь девчонок на заднем сиденье целуются-милуются с Фредом…», развлекая и просвещая крошку Нелл, пока купала ее в большой белой ванне на львиных лапах, или убаюкивала, уложив в высокую железную кровать с мягким продавленным матрасом и одеялами, пусть пыльными и тонкими, но зато в большом количестве – ведь они были очень полезны, чтобы укутывать мебель, предохраняя ее от повреждений и пряча частности от любопытных глаз. Нелл внимательно следила за Полли, опять обретая доверчивость и выучивая новые правила. Здесь еду давали как придется, и никогда вовремя, но если хотелось есть, ее можно было достать самой из буфета или из холодильника, и никто не шлепал тебя, не бранил и не грозился. Если ты хотела идти в школу в носочках, то должна была отыскать их сама, потому что никто за тебя этого не сделает, и постирать их, если они нужны тебе чистенькие. Ну и хорошо, вот только идти в школу в мокрых носочках было не так уж приятно. Но ведь всегда можно снова убежать, если произойдет что-то такое, что ей очень не понравится. Один раз это удалось. Удастся и во второй.
– Ну, улыбнись же, – упрашивала Полли. – Давай-давай, это ведь шутка! – И не подозревала, что возможность не улыбаться была для Нелл почти роскошью. Но вскоре она перестала нуждаться в упрашиваниях – она улыбалась всем, не в борьбе за выживание, а потому что ей так хотелось, бегала вприпрыжку, когда могла бы идти не торопясь (всегда хороший признак) и вовсе перестала помышлять о побеге. Это был родной дом. Она задумывалась над тем, кто ее настоящие родители, но знала, что спрашивать ни о чем нельзя. На Дальней ферме вопросов не любили. Требовалось просто быть, принимать все как есть. В душе у нее прятались грустинки, и порой она теребила их, точно так же, как раскачивала языком свои молочные зубки, что было и глупо, поскольку это вызывало боль, и разумно, поскольку они сильнее расшатывались, а чем скорее они выпадали, тем было лучше: хотя грызть яблоки на время становилось труднее, зато уже росли новые, крепкие, белые, большие. Вот была Роза, которая мочилась в кровати: она по ней скучала, и как же теперь Роза без нее? Был мужчина и две женщины, все в морщинах, в странном, большом, сумрачном месте – она помнила, как поджаривала хлеб в огне. Она поджаривала хлеб для Полли и Клайва, а иногда и для их друзей, если те не исчезали до завтрака. (Она собирала пустые винные бутылки, аккуратно составляла их и говорила с большой серьезностью: «Тринадцать! Боже ты мой!» – и все смеялись.) Думать долго об огне она избегала: в ее мыслях он внезапно вырывался из-под контроля, и был везде – ревущая гремящая стена, позади которой исчезли трое таких хороших старичков. А до всего этого было что-то вроде нежного пения, от которого она начинала чувствовать себя сразу и грустной и счастливой, но знала твердо, что оно-то и было самым хорошим. Там был ее настоящий дом, давным-давно, далеко-далеко, и она его потеряла навсегда, а где-то внизу сверкало море, а небосвод изгибался вверху, и ветер дул ей в лицо, и все было таким красивым! Наверное, это был рай, думала она.
А теперь – чтение, письмо, арифметика, подружки, болтовня и игры в школе. Открытие заново мира безмятежного, но полного событий. Вначале она была застенчивой, тихой и послушной.
– Какая умница! – сказала мисс Пейн, ее учительница, Полли. – Она делает вам честь! – И Полли просияла.
Со временем она, естественно, стала проказливее и бойчее. Но не скверной, не членом стаи, никогда не присоединялась к мучителям и не позволяла мучить себя – миротворица, с которой хотели дружить все. Учиться было интересно и совсем нетрудно, и она понимала, что это дорога, ведущая вперед. У нее был портативный радиоприемничек, нет, не дешевый, вовсе нет, а из фургона – его ей подарил кто-то из друзей Клайва, и порой она слушала разные беседы и старалась их понять, разобраться в том, что происходит в большом мире далеко отсюда, и вот это было совсем не легко! А когда уставала, то переключалась на эстрадную программу и слушала песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107