Ему так нравилось. Он любил делать вид, будто такого дня вообще не существует. И кстати, хотя мне не пришлось сообщить, что Джон Лалли раскаивался в своем обращении с женой, пока она была жива, я могу хотя бы сообщить, не кривя душой, что без нее он чувствовал себя очень одиноко. А потому быстро подыскал ей замену. Со смерти Эвелин не истекло и года, а он уже женился на Марджери Филд, очень милой, деловитой, довольно некрасивой и вполне зрелой студентке, изучавшей Изящные Искусства, которая считала его замечательным, немилосердно поддразнивала и была счастлива отказаться от празднования Рождества в этом году, и в любом году, если таково было его желание. Она занялась перестройкой кухни. Днем Марджери обрадовалась за Джона: из Йоханнесбурга позвонила женщина, покупающая и продающая картины, некая Анджи Уэлбрук, которая хотела бы приехать и «поговорить о работах Джона».
– Анджи Уэлбрук? – сказал Джон Лалли. – Вроде знакомое имя… Нет, не могу вспомнить. Если ей хочется выбрасывать деньги на ветер и лететь сюда, хотя меня давно присвоили мошенники из «Леонардо», пусть летит, дура эдакая!
В тот же рождественский день Нелл и Бренда тайком отправились на Дальнюю ферму и благополучно извлекли жестяного пузатенького мишку Нелл из его тайничка. Нелл отвинтила ему голову, достала изумрудный кулон и зажала его в кулаке.
– Подумайте обо мне сейчас, – сказала она вслух, – кто бы вы ни были и где бы вы ни были, как я сейчас думаю о вас! – И примерно в ту же минуту Отто по своему скандинавскому обычаю предложил тост, и его жена и гости встали и подняли бокалы.
– За нашу крошку Нелл, которой мы лишились, – сказал Отто, дедушка Нелл. – На Небесах ли она или на земле. И пусть память о Нелл напомнит нам, как должны мы дорожить теми, кто с нами, пока они еще с нами.
Ну да, конечно, это же было Рождество, время, когда только естественно думать о близких, которых нет с нами по той или иной причине, так что, пожалуй, никакое это не совпадение.
ВОЗВРАЩЕНИЕ АНДЖИ
Мы, читатель, очень много слышим о биологических часах, которые тикают, отсчитывая годы нашей жизни, пригодные для деторождения, – на мой взгляд, слышим мы о них чересчур много – и поэтому преисполняемся тревоги без всякой на то надобности. Доктора укоризненно покачивают головами, глядя на нас, если нам за 30 и мы подумываем о первом ребенке, а если нам за 40, то они даже самое желание забеременеть словно бы рассматривают как нечто омерзительное и безрассудное. Но наука, открывающая перед нами риск, которому подвергается primagravida (это мы с вами, читатель, забеременевшие впервые в возрасте сверх 25 лет), убеждает меня мой врач, сумеет определить неполноценность зародыша по причине возраста отца или матери и удалить его. С другой стороны, мне очень повезло с моим врачом – его матери было 46, когда он родился, и он безусловно не желает, чтобы в свое время от его рождения воздержались – как и все его пациенты. На днях он рассказал мне о женщине-враче в Париже, которая, немножко пожонглировав гормонами, родила абсолютно здорового ребенка в 60, а потому мужайтесь, сестры! У вас есть сколько угодно времени, чтобы принять решение иметь – или не иметь. Мне даже в этом смысле жаль Анджи – но только в этом! – которая хотела ребенка от Клиффорда, и вот ей уже заметно за сорок, а его все нет и нет, и ее охватывает отчаяние, естественное для женщин, которые, чувствуя, что их время на исходе, забывают парижских женщин-врачей и предпочитают не иметь ребенка в 60, большое-пребольшое спасибо!
Когда Хелен и Клиффорд вновь вступили в брак, Анджи ощутила себя дико несчастной, бросила своего бледного кавалера-любовника Сильвестра и вернулась в Йоханнесбург, чтобы открыть там филиал «Леонардо». Куда ни кинь, ей принадлежала значительная часть акций фирмы, и помешать ей правление не могло, хотя директоров пугал ее вкус, и они страшились вреда, который она, женщина, могла нанести престижу «Леонардо». Кроме акций «Леонардо» она унаследовала и десять золотых отцовских приисков, которыми управляла, не считаясь с гражданскими правами своих черных рабочих и служащих. Она была всегда занята, ее уважали, ею восхищались, и никто ее не любил. Она жила среди безумной роскоши, и ей все надоело. Будь она помягче и подобрее, то, может быть, обрела бы удовлетворение, устраивая выставки знаменитейших европейских картин, обогащая и возвышая довольно-таки мишурную культуру белых африканцев – но Анджи не была ни мягкой, ни доброй. Если посетителям галереи не нравилась картина, она презирала их вкус, а если нравилась, она презирала картину, которая нравилась людям, которых она презирала. Выиграть в игре с самой собой она не могла. Она тайно спала со своим дворецким – черным африканцем, и это тоже было ужасно: она презирала его за то, что он прельстился ею, зная, что совсем не прельстительна. Чем больше она презирала его, тем больше презирала себя, и наоборот. А впрочем, все это мы уже про Анджи знаем, да и вообще такие дилеммы обычны.
И вот в один до зелени скучный день Рождества, когда разговоры вокруг плавательного бассейна приелись до невозможности, и прохладительный напиток из коньяка с мятой лег на желудок так тяжело, что она ощутила свой возраст, а 18-летняя девчонка имела наглость состроить глазки ее дворецкому, на что злодей, она готова была поклясться, показал свои белые-белые зубы в ответной улыбке – в такой день, когда, живи она в Древнем Риме, Анджи приказала бы обезглавить пяток рабов, или же на Юге США – высечь до полусмерти и распродать их семьи в разные руки, она решила, что пора испортить жизнь кое-каким людям.
Для начала она внесет смуту в сознание своих компатриотов и купит парочку-другую сюрреалистов. Отправится в Англию и вышибет Джона Лалли из липких лап Клиффорда, а если ей придется в процессе расторгнуть несколько контрактов, ну что же, тем хуже. Клиффорд обрадуется драке. Она не думала, что ей придется приложить так уж много усилий, чтобы заманить его в постель. Хоть раз приходилось? Стоило надеть побольше золота и действительно драгоценных камней, как он капитулировал. Она полагала, что Хелен с ее сладенькими ужимками ему давно приелась. Иначе и быть не может!
– Я ненавижу тебя, Хелен, – сказала Анджи вслух. Хелен была пассивна, и неверна, и небрежничала с любовью Клиффорда – и она имела эту любовь. И более того – она имела детей от Клиффорда.
– Вам что-нибудь подать, мэм? – заботливо осведомился Том, дворецкий. Он испытывал к Анджи самые добрые чувства. Ему было жаль ее, несчастную, холодную, никому не принадлежащую.
– Нет, бой, – злобно сказала она. – Видеть тебя больше не желаю. Ты уволен!
И он был уволен. В Йоханнесбурге черные не предъявляют белым претензии за необоснованное увольнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Анджи Уэлбрук? – сказал Джон Лалли. – Вроде знакомое имя… Нет, не могу вспомнить. Если ей хочется выбрасывать деньги на ветер и лететь сюда, хотя меня давно присвоили мошенники из «Леонардо», пусть летит, дура эдакая!
В тот же рождественский день Нелл и Бренда тайком отправились на Дальнюю ферму и благополучно извлекли жестяного пузатенького мишку Нелл из его тайничка. Нелл отвинтила ему голову, достала изумрудный кулон и зажала его в кулаке.
– Подумайте обо мне сейчас, – сказала она вслух, – кто бы вы ни были и где бы вы ни были, как я сейчас думаю о вас! – И примерно в ту же минуту Отто по своему скандинавскому обычаю предложил тост, и его жена и гости встали и подняли бокалы.
– За нашу крошку Нелл, которой мы лишились, – сказал Отто, дедушка Нелл. – На Небесах ли она или на земле. И пусть память о Нелл напомнит нам, как должны мы дорожить теми, кто с нами, пока они еще с нами.
Ну да, конечно, это же было Рождество, время, когда только естественно думать о близких, которых нет с нами по той или иной причине, так что, пожалуй, никакое это не совпадение.
ВОЗВРАЩЕНИЕ АНДЖИ
Мы, читатель, очень много слышим о биологических часах, которые тикают, отсчитывая годы нашей жизни, пригодные для деторождения, – на мой взгляд, слышим мы о них чересчур много – и поэтому преисполняемся тревоги без всякой на то надобности. Доктора укоризненно покачивают головами, глядя на нас, если нам за 30 и мы подумываем о первом ребенке, а если нам за 40, то они даже самое желание забеременеть словно бы рассматривают как нечто омерзительное и безрассудное. Но наука, открывающая перед нами риск, которому подвергается primagravida (это мы с вами, читатель, забеременевшие впервые в возрасте сверх 25 лет), убеждает меня мой врач, сумеет определить неполноценность зародыша по причине возраста отца или матери и удалить его. С другой стороны, мне очень повезло с моим врачом – его матери было 46, когда он родился, и он безусловно не желает, чтобы в свое время от его рождения воздержались – как и все его пациенты. На днях он рассказал мне о женщине-враче в Париже, которая, немножко пожонглировав гормонами, родила абсолютно здорового ребенка в 60, а потому мужайтесь, сестры! У вас есть сколько угодно времени, чтобы принять решение иметь – или не иметь. Мне даже в этом смысле жаль Анджи – но только в этом! – которая хотела ребенка от Клиффорда, и вот ей уже заметно за сорок, а его все нет и нет, и ее охватывает отчаяние, естественное для женщин, которые, чувствуя, что их время на исходе, забывают парижских женщин-врачей и предпочитают не иметь ребенка в 60, большое-пребольшое спасибо!
Когда Хелен и Клиффорд вновь вступили в брак, Анджи ощутила себя дико несчастной, бросила своего бледного кавалера-любовника Сильвестра и вернулась в Йоханнесбург, чтобы открыть там филиал «Леонардо». Куда ни кинь, ей принадлежала значительная часть акций фирмы, и помешать ей правление не могло, хотя директоров пугал ее вкус, и они страшились вреда, который она, женщина, могла нанести престижу «Леонардо». Кроме акций «Леонардо» она унаследовала и десять золотых отцовских приисков, которыми управляла, не считаясь с гражданскими правами своих черных рабочих и служащих. Она была всегда занята, ее уважали, ею восхищались, и никто ее не любил. Она жила среди безумной роскоши, и ей все надоело. Будь она помягче и подобрее, то, может быть, обрела бы удовлетворение, устраивая выставки знаменитейших европейских картин, обогащая и возвышая довольно-таки мишурную культуру белых африканцев – но Анджи не была ни мягкой, ни доброй. Если посетителям галереи не нравилась картина, она презирала их вкус, а если нравилась, она презирала картину, которая нравилась людям, которых она презирала. Выиграть в игре с самой собой она не могла. Она тайно спала со своим дворецким – черным африканцем, и это тоже было ужасно: она презирала его за то, что он прельстился ею, зная, что совсем не прельстительна. Чем больше она презирала его, тем больше презирала себя, и наоборот. А впрочем, все это мы уже про Анджи знаем, да и вообще такие дилеммы обычны.
И вот в один до зелени скучный день Рождества, когда разговоры вокруг плавательного бассейна приелись до невозможности, и прохладительный напиток из коньяка с мятой лег на желудок так тяжело, что она ощутила свой возраст, а 18-летняя девчонка имела наглость состроить глазки ее дворецкому, на что злодей, она готова была поклясться, показал свои белые-белые зубы в ответной улыбке – в такой день, когда, живи она в Древнем Риме, Анджи приказала бы обезглавить пяток рабов, или же на Юге США – высечь до полусмерти и распродать их семьи в разные руки, она решила, что пора испортить жизнь кое-каким людям.
Для начала она внесет смуту в сознание своих компатриотов и купит парочку-другую сюрреалистов. Отправится в Англию и вышибет Джона Лалли из липких лап Клиффорда, а если ей придется в процессе расторгнуть несколько контрактов, ну что же, тем хуже. Клиффорд обрадуется драке. Она не думала, что ей придется приложить так уж много усилий, чтобы заманить его в постель. Хоть раз приходилось? Стоило надеть побольше золота и действительно драгоценных камней, как он капитулировал. Она полагала, что Хелен с ее сладенькими ужимками ему давно приелась. Иначе и быть не может!
– Я ненавижу тебя, Хелен, – сказала Анджи вслух. Хелен была пассивна, и неверна, и небрежничала с любовью Клиффорда – и она имела эту любовь. И более того – она имела детей от Клиффорда.
– Вам что-нибудь подать, мэм? – заботливо осведомился Том, дворецкий. Он испытывал к Анджи самые добрые чувства. Ему было жаль ее, несчастную, холодную, никому не принадлежащую.
– Нет, бой, – злобно сказала она. – Видеть тебя больше не желаю. Ты уволен!
И он был уволен. В Йоханнесбурге черные не предъявляют белым претензии за необоснованное увольнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107