Еще до того, как вы прилетели, епископ пытался убедить нас, что вы Сатана. Квим — единственный в нашей семье, кто принял это всерьез. Но если бы епископ сказал нам, что вы Эндер, мы бы забили вас камнями на прассе прямо в день приезда.
— А теперь?
— Теперь мы знаем вас. Отсюда все и идет, не так ли? Даже Квим перестал ненавидеть. Когда по-настоящему хорошо знаешь кого-то, уже не можешь ненавидеть его.
— А может быть, наоборот — нельзя узнать другого, прежде чем перестанешь ненавидеть?
— Это что, круговой парадокс? Дом Кристано говорит, что правду почти всегда можно сказать только круговым парадоксом.
— Я не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к правде, Ольядо. Это просто причина и следствие. Мы никак не можем с ними разобраться. Наука отказывается признавать, что есть причины кроме первопричины. Толкни одну костяшку домино, и все остальные тоже повалятся. Но когда дело доходит до людей, важно только одно — цель, подлинное намерение. То, чего человек по-настоящему хотел. Когда ты добираешься до цели, ты уже не способен ненавидеть человека. Можешь бояться, но не ненавидеть, потому что очень легко отыскать в собственном сердце такие же желания.
— Матери не нравится, что вы Эндер.
— Знаю.
— Но она все равно любит вас.
— Знаю.
— И Квим. На самом деле это забавно. С тех пор как он узнал, что вы Эндер, он любит вас больше.
— Это потому, что он крестоносец, а я погубил свою репутацию, выиграв крестовый поход.
— И я, — сказал Ольядо.
— И ты.
— Вы убили больше народу, чем все тираны вместе взятые.
— Моя мамочка всегда говорила мне: все, что делаешь, делай хорошо.
— Но когда вы Говорили о смерти отца, то заставили меня пожалеть его. Вы помогаете людям любить и прощать друг друга. Как вы могли уничтожить столько миллионов жизней во время Ксеноцида?
— Я считал, что играю в игру. Я не знал, что война настоящая. Это не оправдание, Ольядо. Ведь если бы я и знал, что веду настоящую войну, то все равно сделал бы то же самое. Мы думали, они хотят убить всех нас, и страшно ошибались. Но тогда мы не могли этого знать. — Эндер покачал головой. — Это знал только я. Да. Я хорошо изучил своего врага. Именно поэтому и разгромил Королеву Улья. Я знал ее так хорошо, что полюбил, или полюбил так глубоко, что узнал. Я больше не хотел сражаться с ней. Хотел уйти. Домой. И тогда я взорвал ее планету.
— А сегодня мы отыскали место, где она вернется к жизни, — сказал Ольядо. — Вы уверены, что она не захочет отомстить человечеству, начиная с вас?
— Уверен. Насколько вообще можно быть уверенным.
— Значит, не совсем.
— Достаточно уверен, чтобы возвратить ей то, что отнял, — ответил Эндер. — Верю в это настолько, что готов поверить, будто это правда. Это уже не уверенность, это знание. Факт. На такие вещи ставят свою жизнь.
— Я так и понял. Вы поставили свою жизнь на то, что она такая, как вы думаете.
— Я еще более рискованный тип, Ольядо. Я ведь поставил и твою жизнь, и жизни всех остальных — здесь и везде. И мнения заинтересованных лиц я спрашивать не собираюсь.
— Очень забавно. Если бы я спросил кого угодно, доверит ли он решение, от которого может зависеть судьба человечества, Эндеру, мне ответили бы: «Конечно, нет!» Но если я спрошу, доверятся ли они первому Голосу Тех, Кого Нет, большинство без колебаний ответит: «Да». И никому даже и голову не придет, что это один и тот же человек.
— Действительно забавно.
Они даже не улыбнулись. Потом, после долгой паузы, Ольядо заговорил снова. Его мысли вернулись к самой важной теме.
Я не хочу, чтобы Миро улетал на тридцать лет.
— Допустим, двадцать.
— Через двадцать лет мне исполнится тридцать два. А ему будет столько же, сколько сейчас. Двадцать. На двенадцать лет моложе меня. Если в городе найдется девчонка, согласная выйти замуж за парня с металлическими глазами, у меня будут жена и дети. Он не узнает меня. Я перестану быть его младшим братом. — Ольядо сглотнул. — Это как смерть.
— Нет, — поправил Эндер, — как переход из второй жизни в третью.
— Это тоже смерть.
— Это возрождение, — улыбнулся Эндер. — Пока продолжаешь возрождаться, можно пару раз и умереть.
На следующий день позвонила Валентина. Когда Эндер набирал на терминале код, его руки мелко тряслись. Это не просто послание. Звонок, вызов — полный контакт по анзиблю. Невероятно дорогой, по главное-то не в этом. Ведь по легенде сообщение между Лузитанией и Ста Мирами прервано. Чтобы Джейн пропустила этот вызов, он должен быть чертовски важным. Эндеру пришло в голову, что Валентина в опасности. Звездный Конгресс мог решить, что он замешан в истории с восстанием, и всерьез заняться его связями.
Она постарела. На голограмме лица отчетливо виднелись морщины — следы многих ветреных дней, проведенных на островах и кораблях Трондхейма. Но улыбка осталась прежней, и глаза все так же излучали свет. Сначала Эндер не мог говорить — так поразили его перемены, происшедшие в сестре. Она тоже молчала, глядя на неизменившееся лицо брата, стоявшее перед ней, словно видение из прошлого.
— Ах, Эндер, — вздохнула она. — Я была когда-то такой молодой?
— Будет ли моя старость такой же прекрасной?
Она рассмеялась. Потом заплакала. А он не мог, да и отчего ему было плакать? Он тосковал по ней всего несколько месяцев, а она — двадцать два года.
— Наверное, ты уже слышала о том, что мы не сошлись во мнениях с Конгрессом.
— Подозреваю, что это твоя работа.
— Почва была уже подготовлена, — ответил Эндер. — Но я рад, что меня сюда занесло. Собираюсь остаться.
Она кивнула, вытерла глаза.
— Да. Я так и думала. Я позвонила, чтобы удостовериться. Не хотела рисковать. Пролететь два десятка световых лет, чтобы встретиться с тобой, и обнаружить, что ты уехал…
— Встретиться со мной?
— Эта твоя революция словно пробудила меня от спячки, Эндер. Двадцать лет я занималась семейством, учила студентов, любила мужа, жила в мире сама с собой и никогда не думала, что придется воскресить Демосфена. Но потом поползли слухи о незаконных контактах со свинксами, позже пришло известие о мятеже на Лузитании, люди принялись говорить нечто странное и смешное, и я поняла, что возрождается старая ненависть. Помнишь все эти фильмы о жукерах? Какими жуткими и отвратительными казались нам чужаки! Внезапно всюду стали показывать видеозаписи тел, ну, этих, ксенологов, я не помню, как их зовут. Жуткие снимки. Их втискивают всюду — нагоняют военную лихорадку. А еще эта Десколада… Они кричат о том, что если хоть кто-нибудь выберется с Лузитании на другую планету, то мы все погибнем. Что это самая страшная чума.
— Так и есть, — отозвался Эндер. — Но мы работаем над этим. Мы и носа никуда не высунем, пока не сумеем ее обуздать.
— Правда или нет, Эндер, дважды два равняется война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— А теперь?
— Теперь мы знаем вас. Отсюда все и идет, не так ли? Даже Квим перестал ненавидеть. Когда по-настоящему хорошо знаешь кого-то, уже не можешь ненавидеть его.
— А может быть, наоборот — нельзя узнать другого, прежде чем перестанешь ненавидеть?
— Это что, круговой парадокс? Дом Кристано говорит, что правду почти всегда можно сказать только круговым парадоксом.
— Я не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к правде, Ольядо. Это просто причина и следствие. Мы никак не можем с ними разобраться. Наука отказывается признавать, что есть причины кроме первопричины. Толкни одну костяшку домино, и все остальные тоже повалятся. Но когда дело доходит до людей, важно только одно — цель, подлинное намерение. То, чего человек по-настоящему хотел. Когда ты добираешься до цели, ты уже не способен ненавидеть человека. Можешь бояться, но не ненавидеть, потому что очень легко отыскать в собственном сердце такие же желания.
— Матери не нравится, что вы Эндер.
— Знаю.
— Но она все равно любит вас.
— Знаю.
— И Квим. На самом деле это забавно. С тех пор как он узнал, что вы Эндер, он любит вас больше.
— Это потому, что он крестоносец, а я погубил свою репутацию, выиграв крестовый поход.
— И я, — сказал Ольядо.
— И ты.
— Вы убили больше народу, чем все тираны вместе взятые.
— Моя мамочка всегда говорила мне: все, что делаешь, делай хорошо.
— Но когда вы Говорили о смерти отца, то заставили меня пожалеть его. Вы помогаете людям любить и прощать друг друга. Как вы могли уничтожить столько миллионов жизней во время Ксеноцида?
— Я считал, что играю в игру. Я не знал, что война настоящая. Это не оправдание, Ольядо. Ведь если бы я и знал, что веду настоящую войну, то все равно сделал бы то же самое. Мы думали, они хотят убить всех нас, и страшно ошибались. Но тогда мы не могли этого знать. — Эндер покачал головой. — Это знал только я. Да. Я хорошо изучил своего врага. Именно поэтому и разгромил Королеву Улья. Я знал ее так хорошо, что полюбил, или полюбил так глубоко, что узнал. Я больше не хотел сражаться с ней. Хотел уйти. Домой. И тогда я взорвал ее планету.
— А сегодня мы отыскали место, где она вернется к жизни, — сказал Ольядо. — Вы уверены, что она не захочет отомстить человечеству, начиная с вас?
— Уверен. Насколько вообще можно быть уверенным.
— Значит, не совсем.
— Достаточно уверен, чтобы возвратить ей то, что отнял, — ответил Эндер. — Верю в это настолько, что готов поверить, будто это правда. Это уже не уверенность, это знание. Факт. На такие вещи ставят свою жизнь.
— Я так и понял. Вы поставили свою жизнь на то, что она такая, как вы думаете.
— Я еще более рискованный тип, Ольядо. Я ведь поставил и твою жизнь, и жизни всех остальных — здесь и везде. И мнения заинтересованных лиц я спрашивать не собираюсь.
— Очень забавно. Если бы я спросил кого угодно, доверит ли он решение, от которого может зависеть судьба человечества, Эндеру, мне ответили бы: «Конечно, нет!» Но если я спрошу, доверятся ли они первому Голосу Тех, Кого Нет, большинство без колебаний ответит: «Да». И никому даже и голову не придет, что это один и тот же человек.
— Действительно забавно.
Они даже не улыбнулись. Потом, после долгой паузы, Ольядо заговорил снова. Его мысли вернулись к самой важной теме.
Я не хочу, чтобы Миро улетал на тридцать лет.
— Допустим, двадцать.
— Через двадцать лет мне исполнится тридцать два. А ему будет столько же, сколько сейчас. Двадцать. На двенадцать лет моложе меня. Если в городе найдется девчонка, согласная выйти замуж за парня с металлическими глазами, у меня будут жена и дети. Он не узнает меня. Я перестану быть его младшим братом. — Ольядо сглотнул. — Это как смерть.
— Нет, — поправил Эндер, — как переход из второй жизни в третью.
— Это тоже смерть.
— Это возрождение, — улыбнулся Эндер. — Пока продолжаешь возрождаться, можно пару раз и умереть.
На следующий день позвонила Валентина. Когда Эндер набирал на терминале код, его руки мелко тряслись. Это не просто послание. Звонок, вызов — полный контакт по анзиблю. Невероятно дорогой, по главное-то не в этом. Ведь по легенде сообщение между Лузитанией и Ста Мирами прервано. Чтобы Джейн пропустила этот вызов, он должен быть чертовски важным. Эндеру пришло в голову, что Валентина в опасности. Звездный Конгресс мог решить, что он замешан в истории с восстанием, и всерьез заняться его связями.
Она постарела. На голограмме лица отчетливо виднелись морщины — следы многих ветреных дней, проведенных на островах и кораблях Трондхейма. Но улыбка осталась прежней, и глаза все так же излучали свет. Сначала Эндер не мог говорить — так поразили его перемены, происшедшие в сестре. Она тоже молчала, глядя на неизменившееся лицо брата, стоявшее перед ней, словно видение из прошлого.
— Ах, Эндер, — вздохнула она. — Я была когда-то такой молодой?
— Будет ли моя старость такой же прекрасной?
Она рассмеялась. Потом заплакала. А он не мог, да и отчего ему было плакать? Он тосковал по ней всего несколько месяцев, а она — двадцать два года.
— Наверное, ты уже слышала о том, что мы не сошлись во мнениях с Конгрессом.
— Подозреваю, что это твоя работа.
— Почва была уже подготовлена, — ответил Эндер. — Но я рад, что меня сюда занесло. Собираюсь остаться.
Она кивнула, вытерла глаза.
— Да. Я так и думала. Я позвонила, чтобы удостовериться. Не хотела рисковать. Пролететь два десятка световых лет, чтобы встретиться с тобой, и обнаружить, что ты уехал…
— Встретиться со мной?
— Эта твоя революция словно пробудила меня от спячки, Эндер. Двадцать лет я занималась семейством, учила студентов, любила мужа, жила в мире сама с собой и никогда не думала, что придется воскресить Демосфена. Но потом поползли слухи о незаконных контактах со свинксами, позже пришло известие о мятеже на Лузитании, люди принялись говорить нечто странное и смешное, и я поняла, что возрождается старая ненависть. Помнишь все эти фильмы о жукерах? Какими жуткими и отвратительными казались нам чужаки! Внезапно всюду стали показывать видеозаписи тел, ну, этих, ксенологов, я не помню, как их зовут. Жуткие снимки. Их втискивают всюду — нагоняют военную лихорадку. А еще эта Десколада… Они кричат о том, что если хоть кто-нибудь выберется с Лузитании на другую планету, то мы все погибнем. Что это самая страшная чума.
— Так и есть, — отозвался Эндер. — Но мы работаем над этим. Мы и носа никуда не высунем, пока не сумеем ее обуздать.
— Правда или нет, Эндер, дважды два равняется война.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108