Дом и Дона Кристанес, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагра собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.
Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.
— Очень красиво, — сказал епископ.
Босквинья обернулась к Дому Кристано.
— Узнаете?
Он покачал головой:
— Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.
Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:
— Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?
Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.
— Я не знаю, зачем мы здесь собрались.
Босквинья повернулась на стуле:
— Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?
— Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.
Босквинья улыбнулась:
— Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Звездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.
— Конечно, нет, — отозвался епископ Перегрино. — Мы же колония.
— Мы даже не колония, — возразила Босквинья. — Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.
Епископ нахмурился:
— Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?
— О, — сказала Босквинья, — еще один шовинист.
— У Церкви есть права, даже Звездный Кодекс…
— Не кричите на меня. Я тут ни при чем.
— Вы не предупредили меня.
— Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, — они сделали бы вид, что отступают, потом вернулись бы тайком, а я не смогла бы сделать то, что сделала.
— Что именно?
— Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через анзибль.
Дом Кристано хмыкнул:
— Такие номера противозаконны, госпожа мэр.
— Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого пока не ловила — парочка файлов, каждый раз когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.
— Когда прибыл Голос Тех, Кого Нет, — вставил епископ Перегрино.
«М-да, для епископа день появления Голоса явно стал памятной датой, он даже время от нее отсчитывает», — раздраженно подумала Босквинья.
— Три дня назад, — сказала она, — по анзиблю запустили программу наблюдения. Очень, надо сказать, интересную программу. — Она нажала на клавишу, и картина в воздухе изменилась. Теперь на схеме остались только высшие уровни, вернее, только их часть. — Они просмотрели все, что имело хоть какое-то отношение к ксенологам и ксенобиологам Милагра. Программа просто игнорировала нашу защиту, как будто ее там и вовсе не было. Все, что касается открытий, и все, что касается личной жизни. И да, епископ Перегрино, тогда я тоже подумала, да и сейчас так считаю, что это имеет непосредственное отношение к Голосу.
— Но он не может пользоваться таким влиянием в Звездном Конгрессе, — забеспокоился епископ.
Дом Кристано покачал головой:
— Сан-Анжело однажды записал… в своем личном дневнике… Его никто не читает, кроме нас, Детей Разума Христова…
Епископ с неожиданной живостью повернулся к нему:
— Значит, у Детей Разума хранятся тайные записи Сан-Анжело!
— Они не засекречены, — ответила Дона Кристан. — Просто они довольно скучны. Его дневники может прочесть всякий, но только у нас хватает терпения.
— А написал он вот что, — продолжил Дом Кристано. — «Голос Эндрю существенно старше, чем кажется. Намного старше Звездного Конгресса и, в своем роде, обладает большим могуществом».
— Да он же совсем мальчишка! — фыркнул епископ. — Ему же сорока нет!
— Ваши глупые споры только отнимают у нас время, — рявкнула Босквинья. — Я созвала всех сюда, потому что положение критическое. Кстати, я оказываю вам услугу, потому что сама уже приняла меры, необходимые для блага Лузитании.
Все замолчали.
Босквинья вернула в воздух над терминалом первоначальное изображение.
— Сегодня утром, во второй раз за неделю, программа подала сигнал тревоги. К нам снова полезли через анзибль, но это уже не та тихая наблюдательная программа, с которой я столкнулась три дня назад. Они читают все, со скоростью переброса. Отсюда следует, что все наши файлы копируются и записываются в компьютеры других планет. Одновременно каталоги изменяются таким образом, что единственной команды по анзиблю будет достаточно, чтобы начисто стереть все — до последнего файла — из памяти наших компьютеров.
Мэр успела заметить, что епископ Перегрино совершенно ошарашен, а вот Дети Разума Христова — нет.
— Но зачем? — взвыл епископ. — Уничтожить наши файлы… Но так поступают только с мятежниками, только если нация или планета подняла восстание, которое надо подавить, но…
— Я вижу, — сказала Босквинья, повернувшись к Детям Разума, — вы тоже подозрительны и одержимы шовинизмом.
— Боюсь, — ответил Дом Кристано, — наш шовинизм еще хуже вашего. Мы тоже вовремя обнаружили вмешательство и, естественно, тут же отправили копии наших файлов — это нам дорого обошлось — в монастыри Детей Разума на других планетах. Они попытаются возвратить нам записи, если наши погибнут. Однако, если власти решат обращаться с нами как с восставшей колонией, из этого плана ничего не выйдет. Сейчас мы срочно распечатываем все наши файлы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.
— Очень красиво, — сказал епископ.
Босквинья обернулась к Дому Кристано.
— Узнаете?
Он покачал головой:
— Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.
Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:
— Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?
Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.
— Я не знаю, зачем мы здесь собрались.
Босквинья повернулась на стуле:
— Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?
— Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.
Босквинья улыбнулась:
— Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Звездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.
— Конечно, нет, — отозвался епископ Перегрино. — Мы же колония.
— Мы даже не колония, — возразила Босквинья. — Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.
Епископ нахмурился:
— Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?
— О, — сказала Босквинья, — еще один шовинист.
— У Церкви есть права, даже Звездный Кодекс…
— Не кричите на меня. Я тут ни при чем.
— Вы не предупредили меня.
— Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, — они сделали бы вид, что отступают, потом вернулись бы тайком, а я не смогла бы сделать то, что сделала.
— Что именно?
— Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через анзибль.
Дом Кристано хмыкнул:
— Такие номера противозаконны, госпожа мэр.
— Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого пока не ловила — парочка файлов, каждый раз когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.
— Когда прибыл Голос Тех, Кого Нет, — вставил епископ Перегрино.
«М-да, для епископа день появления Голоса явно стал памятной датой, он даже время от нее отсчитывает», — раздраженно подумала Босквинья.
— Три дня назад, — сказала она, — по анзиблю запустили программу наблюдения. Очень, надо сказать, интересную программу. — Она нажала на клавишу, и картина в воздухе изменилась. Теперь на схеме остались только высшие уровни, вернее, только их часть. — Они просмотрели все, что имело хоть какое-то отношение к ксенологам и ксенобиологам Милагра. Программа просто игнорировала нашу защиту, как будто ее там и вовсе не было. Все, что касается открытий, и все, что касается личной жизни. И да, епископ Перегрино, тогда я тоже подумала, да и сейчас так считаю, что это имеет непосредственное отношение к Голосу.
— Но он не может пользоваться таким влиянием в Звездном Конгрессе, — забеспокоился епископ.
Дом Кристано покачал головой:
— Сан-Анжело однажды записал… в своем личном дневнике… Его никто не читает, кроме нас, Детей Разума Христова…
Епископ с неожиданной живостью повернулся к нему:
— Значит, у Детей Разума хранятся тайные записи Сан-Анжело!
— Они не засекречены, — ответила Дона Кристан. — Просто они довольно скучны. Его дневники может прочесть всякий, но только у нас хватает терпения.
— А написал он вот что, — продолжил Дом Кристано. — «Голос Эндрю существенно старше, чем кажется. Намного старше Звездного Конгресса и, в своем роде, обладает большим могуществом».
— Да он же совсем мальчишка! — фыркнул епископ. — Ему же сорока нет!
— Ваши глупые споры только отнимают у нас время, — рявкнула Босквинья. — Я созвала всех сюда, потому что положение критическое. Кстати, я оказываю вам услугу, потому что сама уже приняла меры, необходимые для блага Лузитании.
Все замолчали.
Босквинья вернула в воздух над терминалом первоначальное изображение.
— Сегодня утром, во второй раз за неделю, программа подала сигнал тревоги. К нам снова полезли через анзибль, но это уже не та тихая наблюдательная программа, с которой я столкнулась три дня назад. Они читают все, со скоростью переброса. Отсюда следует, что все наши файлы копируются и записываются в компьютеры других планет. Одновременно каталоги изменяются таким образом, что единственной команды по анзиблю будет достаточно, чтобы начисто стереть все — до последнего файла — из памяти наших компьютеров.
Мэр успела заметить, что епископ Перегрино совершенно ошарашен, а вот Дети Разума Христова — нет.
— Но зачем? — взвыл епископ. — Уничтожить наши файлы… Но так поступают только с мятежниками, только если нация или планета подняла восстание, которое надо подавить, но…
— Я вижу, — сказала Босквинья, повернувшись к Детям Разума, — вы тоже подозрительны и одержимы шовинизмом.
— Боюсь, — ответил Дом Кристано, — наш шовинизм еще хуже вашего. Мы тоже вовремя обнаружили вмешательство и, естественно, тут же отправили копии наших файлов — это нам дорого обошлось — в монастыри Детей Разума на других планетах. Они попытаются возвратить нам записи, если наши погибнут. Однако, если власти решат обращаться с нами как с восставшей колонией, из этого плана ничего не выйдет. Сейчас мы срочно распечатываем все наши файлы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108