— В ее глазах стояли слезы. Она не могла понять почему.
— Я вижу. Она и вас туда не пускала.
— Су апрендиз дела, ано су? Э поркве-чоро, дига-ме! О сеньор тем о джейто.
— Я не люблю заставлять людей плакать, Эла, — тихо ответил он. Его голос словно ласкал ее. Нет, иначе, сильнее, словно рука, сжимающая ее руку, поддерживающая ее. — Это правда вызвала ваши слезы.
— Су инграта, су ма филья…
— О да, вы неблагодарная, просто ужасная дочь, — сказал он с тихим смехом. — Все эти годы, когда в доме царили хаос и всеобщее пренебрежение, вы удерживали вместе семью вашей матери, без особой помощи с ее стороны, а когда решили продолжить ее дело в науке, она отказалась делиться с вами жизненно важной информацией. Вы не заслуживали ничего, кроме ее любви и доверия, а она в благодарность вышвырнула вас из своей жизни — и на работе, и дома. И только тогда вы вслух сказали при постороннем, что у вас нет больше сил выносить это. М-да, вы — одна из худших женщин, каких я знал.
И она поняла, что смеется над своим самобичеванием. Но ей не хотелось смеяться над собой.
— Не говорите со мной так. Я не ребенок. — Она постаралась вложить в эту фразу как можно больше презрения.
Эндер заметил, и его глаза сразу стали такими холодными.
— Не стоит оскорблять друга.
Нет, не нужно, чтобы он отдалялся от нее. Но удержать злые, колючие слова Эла уже не могла:
— Вы мне не друг.
На секунду она испугалась, что он поверит ей, но улыбка вернулась на его лицо.
— Вы не узнали бы друга, если б встретили.
«Нет, ты ошибаешься, — подумала она. — Одного я вижу». Эла улыбнулась ему в ответ.
— Эла, — спросил он, — вы хороший ксенобиолог?
— Да.
— Вам восемнадцать лет. Уже в шестнадцать вы могли сдать экзамены гильдии. Но вы этого не сделали.
— Мать не позволила мне. Сказала, что я не готова.
— Человек в шестнадцать лет уже не нуждается в разрешении родителей.
— Подмастерье не может — без разрешения мастера.
— Теперь вам восемнадцать, вы уже не подмастерье и можете решать сами.
— Но она остается ксенобиологом Лузитании. Это все еще ее лаборатория. Что, если я сдам экзамен, а она позволит мне войти туда только после своей смерти?
— Она угрожала этим?
— Она достаточно ясно сказала, что я не должна сдавать экзамен.
— Потому что, когда вы перестанете быть подмастерьем, а сделаетесь ее коллегой-ксенобиологом и получите доступ в лабораторию, вы сможете…
— Добраться до рабочих файлов. До запертых файлов.
— Итак, она не даст собственной дочери начать научную карьеру, она сажает ей огромное пятно на репутацию — не готова к сдаче экзамена в восемнадцать лет, — чтобы помешать ей прочитать эти записи.
— Да.
— Почему?
— Мать сошла с ума.
— Нет. Чем бы ни была Новинья, она не сумасшедшая.
— Эла э боба месма, Сеньор Фаланте.
Он расхохотался и лег в траву.
— Ну, расскажите мне, какая она боба.
— Я составлю вам список, Голос. Первое: она не разрешает никаких исследований по Десколаде. Тридцать четыре года назад Десколада чуть не уничтожила эту колонию. Мои дедушка и бабушка, ос Венерадос, Деус ос абенссое, едва сумели остановить эту болезнь. Судя по всему, возбудитель болезни, микроб Десколады, все еще существует: нам приходится принимать лекарство, чтобы эпидемия не началась снова. Они должны были рассказать вам. Если возбудитель проник в организм, приходится всю жизнь потом есть противоядие, даже когда покинешь Лузитанию.
— Да, я знаю об этом.
— Так вот, она не позволяет мне близко подходить к возбудителю Десколады. Похоже, это как-то связано с ее запечатанными файлами. Она закрыла для посторонних все исследования Густо и Сиды. Ни до чего не доберешься.
Голос прищурился:
— Так, это одна треть бобы, а что дальше?
— Это много больше трети. Чем бы там ни был этот треклятый возбудитель, он умудрился адаптироваться и стать паразитом человека всего через десять лет после основания колонии. Десять лет! Он сделал это один раз. И может сделать снова.
— Возможно, она так не думает.
— А у меня что, нет права самой делать выводы?
Он положил руку ей на колено, успокаивая ее.
— Я согласен с вами. Но продолжайте. Вторая причина, по которой она боба.
— Она прекратила все теоретические исследования. Никакой таксономии. Никакого эволюционного моделирования. Если я пробую сделать что-то такое на свой страх и риск, она заявляет, что у меня слишком много свободного времени, и наваливает на меня работу, пока я не сдаюсь. Пока она не решает, что я сдалась.
— А это не так.
— Ксенобиология существует именно для этого. О да, она замечательно умеет создать картошку, где все питательные вещества идут в дело. Просто чудо, что она вывела ту разновидность амаранта, которая снабжает теперь белками всю колонию. И это с площади в десять акров! Но это не наука, а жонглирование молекулами.
— Это выживание.
— Но мы же ничего не знаем. Плывем по поверхности океана. Очень удобно, можно двигаться во все стороны, правда понемногу, только в глубине могут, знаете ли, жить акулы. Вдруг мы окружены акулами, а она просто не желает выяснять, так ли это.
— Третье?
— Она не хочет делиться информацией с зенадорес. Точка. Полный провал. И совершенная чушь собачья. Мы не можем покидать огороженный участок. Это значит, у нас нет ни единого здешнего дерева, которое мы могли бы изучать. Мы ни черта не знаем о флоре и фауне этой планеты, только о тех видах, что когда-то оказались по эту сторону ограды. Одно стадо кабр, лужайка травы капим, немного отличная от степи речная экологическая зона — и все, и больше ничего. Ничего о животных, обитающих в лесу, никакого обмена данными. Мы никогда ничего им не говорим, а если они посылают что-то нам, то стираем их данные, не читая. Она построила вокруг нас стену, через которую нельзя перебраться. Снаружи не проникнешь и изнутри не вылезешь.
— Возможно, у нее есть причины.
— Конечно, есть. У сумасшедших всегда есть причины. Вот вам одна — она ненавидела Либо. Ненавидела. Она не позволяла Миро упоминать его имя в доме, запрещала нам играть с его детьми. Мы с Чиной уже много лет лучшие подруги, но мама не пускает ее в дом и никогда не разрешала мне заходить к ней домой после школы. А когда Миро стал подмастерьем Либо, она целый год не разговаривала с ним и не пускала за общий стол.
Эла поняла: Голос не верит ей, думая, что она преувеличивает.
— Да, да, так оно и было — целый год. С того дня, как он отправился на Станцию Зенадорес и стал подмастерьем Либо. Он вернулся, и она ничего не сказала ему, ни слова, а когда он сел обедать, просто убрала тарелку прямо из-под его носа, убрала и помыла, словно его там вовсе не было. Он просидел весь обед за столом, смотря на нее. А потом отец решил, что Миро груб с матерью, и взбеленился. Приказал ему выйти из столовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Я вижу. Она и вас туда не пускала.
— Су апрендиз дела, ано су? Э поркве-чоро, дига-ме! О сеньор тем о джейто.
— Я не люблю заставлять людей плакать, Эла, — тихо ответил он. Его голос словно ласкал ее. Нет, иначе, сильнее, словно рука, сжимающая ее руку, поддерживающая ее. — Это правда вызвала ваши слезы.
— Су инграта, су ма филья…
— О да, вы неблагодарная, просто ужасная дочь, — сказал он с тихим смехом. — Все эти годы, когда в доме царили хаос и всеобщее пренебрежение, вы удерживали вместе семью вашей матери, без особой помощи с ее стороны, а когда решили продолжить ее дело в науке, она отказалась делиться с вами жизненно важной информацией. Вы не заслуживали ничего, кроме ее любви и доверия, а она в благодарность вышвырнула вас из своей жизни — и на работе, и дома. И только тогда вы вслух сказали при постороннем, что у вас нет больше сил выносить это. М-да, вы — одна из худших женщин, каких я знал.
И она поняла, что смеется над своим самобичеванием. Но ей не хотелось смеяться над собой.
— Не говорите со мной так. Я не ребенок. — Она постаралась вложить в эту фразу как можно больше презрения.
Эндер заметил, и его глаза сразу стали такими холодными.
— Не стоит оскорблять друга.
Нет, не нужно, чтобы он отдалялся от нее. Но удержать злые, колючие слова Эла уже не могла:
— Вы мне не друг.
На секунду она испугалась, что он поверит ей, но улыбка вернулась на его лицо.
— Вы не узнали бы друга, если б встретили.
«Нет, ты ошибаешься, — подумала она. — Одного я вижу». Эла улыбнулась ему в ответ.
— Эла, — спросил он, — вы хороший ксенобиолог?
— Да.
— Вам восемнадцать лет. Уже в шестнадцать вы могли сдать экзамены гильдии. Но вы этого не сделали.
— Мать не позволила мне. Сказала, что я не готова.
— Человек в шестнадцать лет уже не нуждается в разрешении родителей.
— Подмастерье не может — без разрешения мастера.
— Теперь вам восемнадцать, вы уже не подмастерье и можете решать сами.
— Но она остается ксенобиологом Лузитании. Это все еще ее лаборатория. Что, если я сдам экзамен, а она позволит мне войти туда только после своей смерти?
— Она угрожала этим?
— Она достаточно ясно сказала, что я не должна сдавать экзамен.
— Потому что, когда вы перестанете быть подмастерьем, а сделаетесь ее коллегой-ксенобиологом и получите доступ в лабораторию, вы сможете…
— Добраться до рабочих файлов. До запертых файлов.
— Итак, она не даст собственной дочери начать научную карьеру, она сажает ей огромное пятно на репутацию — не готова к сдаче экзамена в восемнадцать лет, — чтобы помешать ей прочитать эти записи.
— Да.
— Почему?
— Мать сошла с ума.
— Нет. Чем бы ни была Новинья, она не сумасшедшая.
— Эла э боба месма, Сеньор Фаланте.
Он расхохотался и лег в траву.
— Ну, расскажите мне, какая она боба.
— Я составлю вам список, Голос. Первое: она не разрешает никаких исследований по Десколаде. Тридцать четыре года назад Десколада чуть не уничтожила эту колонию. Мои дедушка и бабушка, ос Венерадос, Деус ос абенссое, едва сумели остановить эту болезнь. Судя по всему, возбудитель болезни, микроб Десколады, все еще существует: нам приходится принимать лекарство, чтобы эпидемия не началась снова. Они должны были рассказать вам. Если возбудитель проник в организм, приходится всю жизнь потом есть противоядие, даже когда покинешь Лузитанию.
— Да, я знаю об этом.
— Так вот, она не позволяет мне близко подходить к возбудителю Десколады. Похоже, это как-то связано с ее запечатанными файлами. Она закрыла для посторонних все исследования Густо и Сиды. Ни до чего не доберешься.
Голос прищурился:
— Так, это одна треть бобы, а что дальше?
— Это много больше трети. Чем бы там ни был этот треклятый возбудитель, он умудрился адаптироваться и стать паразитом человека всего через десять лет после основания колонии. Десять лет! Он сделал это один раз. И может сделать снова.
— Возможно, она так не думает.
— А у меня что, нет права самой делать выводы?
Он положил руку ей на колено, успокаивая ее.
— Я согласен с вами. Но продолжайте. Вторая причина, по которой она боба.
— Она прекратила все теоретические исследования. Никакой таксономии. Никакого эволюционного моделирования. Если я пробую сделать что-то такое на свой страх и риск, она заявляет, что у меня слишком много свободного времени, и наваливает на меня работу, пока я не сдаюсь. Пока она не решает, что я сдалась.
— А это не так.
— Ксенобиология существует именно для этого. О да, она замечательно умеет создать картошку, где все питательные вещества идут в дело. Просто чудо, что она вывела ту разновидность амаранта, которая снабжает теперь белками всю колонию. И это с площади в десять акров! Но это не наука, а жонглирование молекулами.
— Это выживание.
— Но мы же ничего не знаем. Плывем по поверхности океана. Очень удобно, можно двигаться во все стороны, правда понемногу, только в глубине могут, знаете ли, жить акулы. Вдруг мы окружены акулами, а она просто не желает выяснять, так ли это.
— Третье?
— Она не хочет делиться информацией с зенадорес. Точка. Полный провал. И совершенная чушь собачья. Мы не можем покидать огороженный участок. Это значит, у нас нет ни единого здешнего дерева, которое мы могли бы изучать. Мы ни черта не знаем о флоре и фауне этой планеты, только о тех видах, что когда-то оказались по эту сторону ограды. Одно стадо кабр, лужайка травы капим, немного отличная от степи речная экологическая зона — и все, и больше ничего. Ничего о животных, обитающих в лесу, никакого обмена данными. Мы никогда ничего им не говорим, а если они посылают что-то нам, то стираем их данные, не читая. Она построила вокруг нас стену, через которую нельзя перебраться. Снаружи не проникнешь и изнутри не вылезешь.
— Возможно, у нее есть причины.
— Конечно, есть. У сумасшедших всегда есть причины. Вот вам одна — она ненавидела Либо. Ненавидела. Она не позволяла Миро упоминать его имя в доме, запрещала нам играть с его детьми. Мы с Чиной уже много лет лучшие подруги, но мама не пускает ее в дом и никогда не разрешала мне заходить к ней домой после школы. А когда Миро стал подмастерьем Либо, она целый год не разговаривала с ним и не пускала за общий стол.
Эла поняла: Голос не верит ей, думая, что она преувеличивает.
— Да, да, так оно и было — целый год. С того дня, как он отправился на Станцию Зенадорес и стал подмастерьем Либо. Он вернулся, и она ничего не сказала ему, ни слова, а когда он сел обедать, просто убрала тарелку прямо из-под его носа, убрала и помыла, словно его там вовсе не было. Он просидел весь обед за столом, смотря на нее. А потом отец решил, что Миро груб с матерью, и взбеленился. Приказал ему выйти из столовой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108