Жислен перенеслась мыслями в прошлое, когда впервые увидела Ксавье де Шавиньи, совсем тогда была девчонкой. Он поразил ее — и видела-то его раза два, — она безмолвно обожала его, не решаясь приблизиться; в ту пору она еще была напичкана романтическими иллюзиями, это позже она поняла, что представляют собой мужики, в большинстве; а тогда, в юности, ах как она мечтала встретить такого мужчину, как барон. И надо же, его жена, которую он так любил — это знали все, — его Луиза докатилась до того, что чуть ли не гордится своей связью с этим ничтожеством.
Терпеливо внимая подробным описаниям «чудного домика» («восхитительный, но не то, что нужно сейчас»), Жислен вдруг почувствовала страх. Она представила себя самое лет эдак через двадцать. Конечно, она не станет так дурить, она достаточно самокритична, но все равно ужасно.
Ну да, ну да, у нее есть ее работа, а Луизе не пришлось за свою жизнь и пальчиком пошевелить. Но страшное сходство их судеб бросалось в глаза. Луиза была замужем один раз, сама Жислен трижды, это ничего не меняет. Уже лет десять она с трудом терпит своего мужлана Жан-Жака, закрывая глаза на собственное отвращение, на ухмылки знакомых, прекрасно осведомленных — впрочем, как и весь Париж — о последней его модельерше, машинистке, фотомодели. Миляга Жан-Жак, обожающий затащить ее в постель, как только чуял, что она только что переспала с другим. А любовники? Длинная вереница безликих юнцов, ни один из которых так и не сумел ее удовлетворить; хоть кто-нибудь из них любил ее, хоть кто-нибудь просил уйти от Жан-Жака и выйти за него замуж? Да зачем им. Их устраивало, что она мужняя жена: так меньше хлопот.
— …Окна гостиной выходят на море, — донесся до Жислен голосок Луизы, в нем слышалась обида. — Это, конечно, замечательно, но уж слишком много света, чересчур.
Жислен почти ее не слышала, погруженная в свои мысли. «Мне сорок семь, Луизе шестьдесят семь. Я могу послать подальше всех их — Жан-Жаков и прочих кобелей. Я могу работать. И ни от кого не зависеть. Кому нужны эти проклятые мужики? Хоть один из них?»
Решительно настроенная Жислен воспряла было духом. Однако ее решительность через минуту испарилась. Она знала, что лукавит, она совсем не хочет быть независимой, женщина без мужчины — ничто, всеобщая мишень.
Мужчина нужен — сама не ведая как, она мгновенно всем своим нутром ощутила, кто именно ей нужен. Она представила его точно наяву: как же он похож на отца, на кумира ее девических грез… Ну разве она не идиотка? Идиотка и растяпа! Ведь чувствовала, что ее тянет к нему, и ничегошеньки не попыталась предпринять! Она резко опустила вилку, нечаянно звякнув ею о тарелку. Румянец, давно забытый румянец девичьего смущения густо залил ее лицо и шею.
Луиза посмотрела на нее с плохо скрытой злобой.
Бедняжка Жислен, так, значит, у нее уже климакс, подумала она не без желчного удовольствия, — а все молодится, никто не знает толком, сколько ей лет… Луиза решила быть великодушной и сделать вид, что не заметила предательского климактерического румянца.
— Жислен, душенька, так я могу надеяться? Ты сумеешь справиться к маю?
Волнение, вызванное потрясающим открытием, не лишило, однако, Жислен способности постоять за себя. Она усиленно сопротивлялась: нет-нет, такой темп работы нереален, у нее ведь есть и другие заказы. Жислен упиралась до тех пор, пока Луиза — а ей всегда хотелось иметь именно то, что было недоступно, — не сдалась. И тогда уже Жислен соизволила смилостивиться.
— Только ради тебя, дорогая, — с улыбкой сказала Жислен. — Так и быть.
Иметь дело с Луизой было настоящим кошмаром. Она каждую минуту меняла свои прихоти, торговалась из-за каждого су, как последний арабский лавочник. Жислен не обращала внимания. Главное, у нее был теперь entree, изумительно правдоподобный. Теперь она может оставаться на вилле до приезда Эдуарда — она все точно выверила по календарю. А пока она с головой окунулась в работу; дом получится сказочный, загляденье, а не дом, это будет лучший ее дизайн. Виллу она готовила для Эдуарда, а не для его придурочной мамаши: ему обязательно понравится, обязательно — ну и что потом? Что потом — было неизвестно, но в любом случае это могло стать началом.
Она работала не покладая рук, всю неделю работала как одержимая. Она похудела, накупила новых платьев, поменяла прическу и сменила духи. Она стала совсем другой.
Она с упоением вытворяла разные глупости. Позвонила ему домой, надеясь услышать его голос, но трубку взял слуга. Шпионила за ним у подъезда его офисов. Старалась обедать в его излюбленных ресторанчиках и один раз даже видела его — издали. Она часто говорила о нем со своими друзьями: ей приятен был даже звук его имени. В этих разговорах был и другой тайный умысел: она хотела убедиться в том, о чем и сама догадывалась, — Эдуард свободен. Эдуард, которого всегда так домогались и такой всегда одинокий.
За коротенькие семь дней она столько передумала и перечувствовала, что они казались ей чуть ли не годом, хотя, в сущности, ничего не произошло. Но только не для Жислен, она-то стала совсем иной, значит, и Эдуард увидит совсем другую Жислен. Они с Эдуардом старые друзья — весьма недурно для начала. Он ценит ее талант и всегда восхищается ее вкусом; ей стало казаться… да-да, в его обращении с ней всегда был некий оттенок… в общем, что-то было, определенно было… Ах, Эдуард!
И на самом гребне этой волны, которая, точно живая вода, омолодила ее на целых двадцать лет, вдруг случилось это. В один чудесный вечер она возвращалась домой, и неожиданно ее ноги просто приросли к тротуару. На другой стороне улицы она увидела огромные в восемь футов высотой афиши — там был кинотеатр, а с афиш на нее смотрела невероятно красивая девица в белом платье.
Эти безупречно выгнутые брови, крупный рот, эти короткие смоляные волосы и естественность позы, по-современному раскованной. Жислен смутили было цвет и длина волос, но она почти сразу ее узнала.
Девушка из замка на Луаре; девушка в белом платье от Живанши; девушка, на руке которой было бриллиантовое кольцо — подарок Эдуарда. Это ее она видела как-то утром — выходящей под руку с Эдуардом из сомнительного отельчика.
Жислен не могла заставить себя сдвинуться с места. Но нужно было идти; отвернувшись от афиш, она тяжело побрела дальше. В один миг были испорчены и чудесный вечер, и неделя внезапной молодости — все было испорчено.
Примерно на полпути к бульвару Сен-Жермен он обратил внимание на огромные, в восемь футов, афиши — длинный ряд. Он поспешно отвел глаза. «Короткая стрижка. Фильм режиссера Тадеуса Ангелини», — прочел он броскую черную надпись над входом в находившийся тут же кинотеатр. Толпа зрителей дожидалась первого вечернего сеанса, очередь, вытянувшись вдоль фасада кинотеатра, довольно длинным хвостом заворачивала на тротуар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69