Это было как раз в это время года. Не хотите ли присесть на парапет, чтобы передохнуть?
Он был для нее немного высоковат, но она только покачала головой в ответ на мою протянутую руку и взобралась на парапет с мальчишеской ловкостью. Когда она благополучно устроилась там, пришла моя очередь. Она сидела, вцепившись руками в край парапета, чуточку подавшись вперед, и смотрела на раскинувшийся ландшафт.
– Трудно даже представить… – наконец пробормотала она.
– Что именно?
– Все это… – Она широким жестом обвела сады с цветущими лилиями и розами, которых сменяли яблони и персики, зеленые поля и древние леса. – Все это, когда здесь шла битва.
– Но ведь битва шла отнюдь не за каждую пядь земли. Во всяком случае, не в том смысле, какой вы сюда вкладываете. Помимо собственно поля боя не следует забывать и о том, что вокруг была расквартирована огромная армия. Фермеры и лавочники, обслуживая ее нужды, нажились на этом в течение «Ста дней» больше, чем могли бы заработать за всю жизнь, не случись здесь того, что случилось.
– Я полагаю, что и женщины определенного сорта тоже не остались внакладе.
Пораженный и сбитый с толку, я искоса взглянул на нее, но не заметил румянца или воинственно задранного подбородка, столь характерного для молодых женщин, желающих произвести шокирующее впечатление. Голос ее прозвучал обыденно и равнодушно, и спустя мгновение, хотя и избегая взглянуть ей в глаза, я вынужден был согласиться:
– Несомненно.
Она повернулась ко мне.
– Послушайте, майор Фэрхерст, ради всего святого, не напускайте на себя столь оскорбленный вид! Полагаю, вы можете писать о таких вещах, но мне непозволительно даже упоминать о них. Я угадала?
– Нет… нет, разумеется, нет. Разве я не принес вам свои извинения за то письмо?
– Вам вовсе не следовало извиняться, это нелепо. Я страшно разозлилась на подруг своей матери, но они, конечно же, ничего не поняли. Но с вами, я думала, по крайней мере совсем необязательно выглядеть сладкоречивой ханжой.
– Вы совершенно правы. Если вы сочли меня шокированным, примите мои извинения. Не мне судить, что вам говорить и что нет.
– Полностью с вами согласна! Мне очень жаль, что я вышла из себя. Ну что, пойдем дальше?
Она спрыгнула с парапета раньше, чем я успел помочь ей, не обращая внимания на пыль, испачкавшую юбки. Я последовал за ней, обнаружив, что передышка уняла ноющую боль в ноге, и теперь я без труда успевал за мисс Дурвард.
В небесах погасли последние искры заката, и воздух стал заметно прохладнее. На городской стене нас обдувал вечерний бриз, и, поскольку проход был достаточно узким, я оказался в непосредственной близости от мисс Дурвард и заметил, что она дрожит. Я охотно предложил бы ей свое пальто, но поступить так сейчас, когда вокруг не бушевал ураган, значило подвергнуть ее любопытным взглядам. Теперь я уже узнал ее получше, поэтому ограничился тем, что предложил:
– Не освежиться ли нам? Кофейня внизу вполне приличное заведение, даже в такой час.
– Ваше предложение очень заманчиво, – согласилась она, поворачивая к ступеням, которые вели вниз. – Я только сообразила, что мы еще не пили чая сегодня.
– Здесь мы вполне наверстаем упущенное, хотя, боюсь, здешний чай не совсем такой, к какому вы привыкли дома. – Мы вошли в кофейню, и я предложил ей стул у столика в углу. – Но здесь подают и кофе. Или, быть может, вы предпочтете бокал вина?
– Бокал вина! Замечательно. Хетти делает вид, что вино ей не нравится, а Джордж, разумеется, вообще не пьет его.
– Теперь, когда я знаю это, мне кажется, он поступил весьма любезно, заказав для меня вино за обедом. Если бы я только знал, что вы присоединитесь ко мне, то принял бы его предложение с большей радостью.
Она одарила меня улыбкой.
– В следующий раз мы так и сделаем.
Появился официант, и я заказал графин красного вина. Как только он отошел к соседнему столику, чтобы обслужить других посетителей, мисс Дурвард достала альбом и принялась рисовать его. А он стоял и терпеливо ждал, когда же клиенты сделают выбор между коньяком и eau-de-vie . Он был высок и очень молод, с характерными для фламандца светлыми волосами, выгоревшими на солнце почти до белизны, в то время как кожа у него загорела, как у фермера. Я обратил внимание на то, что моя гостья набрасывает его фигуру тонкими штрихами, в отличие от растушевки светлых и темных пятен, что имело место, когда она зарисовывала площадь дю Моннэ.
Я заговорил об этом, когда нам подали вино.
– Все зависит оттого, интересует вас игра света и теней или же сам субъект, – ответила мисс Дурвард. Она подняла бокал. – Давайте выпьем, скажем, за Брюссель!
– За Брюссель! – отозвался я, и мы выпили.
Она улыбнулась, потом вдруг прищурилась, глядя на что-то у меня за спиной. Я обернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Официант вышел на крыльцо, подрезая фитиль одной из ламп, освещавших вход в cafe . Когда я снова повернулся к столику, взгляд мисс Дурвард переместился на раскрытый альбом. Она схватила карандаш и быстро, несколькими штрихами, набросала залитый светом профиль официанта, его поднятые над головой руки, его поглощенность выполнением своих обязанностей. Затем она закрыла альбом и откинулась на спинку кресла, не промолвив ни слова, как если бы сам акт перенесения на бумагу того, что она увидела, был в этот момент самым важным.
Спустя какое-то время я поинтересовался:
– Успешной ли была ваша поездка в Стаффордшир? Они кивнула, и слова ручьем полились с ее губ:
– Действительно, она оказалась очень удачной. Нас приняли любезно и радушно. Мистер Веджвуд взял на себя труд оставить предприятия в Этрурии только ради того, чтобы продемонстрировать нам работы своего брата – «солнечные рисунки», как он их называет. Мы с отцом были в полном восторге, хотя разобрать что-либо на них оказалось не так-то просто. Отпечатки следует хранить в темноте, чтобы они не потемнели еще больше, и рассматривать только при свечах. Мистер Веджвуд объяснил, что его брат покрывал бумагу или белую кожу нитратом серебра – в растворе, как вы понимаете, – а затем копируемый объект помещался поверх него, и эту конструкцию выносили на солнце. По его словам, весь процесс занимает всего несколько минут, при условии, что солнце светит достаточно ярко. – Она придвинула свое кресло поближе к столу, оперлась о него локтями и продолжила: – Видите ли, под действием света нитрат серебра тускнеет в тех местах, где его не защищает помещенный на него предмет, и при этом играет роль даже прозрачность каждой части упомянутого объекта.
– Похоже на то, как если бы кто-то поднял давно упавшее яблоко с земли, после которого на траве остается след.
– Да! И разумеется, если трава вновь, подобно бумаге, подвергается воздействию света, то она становится еще темнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Он был для нее немного высоковат, но она только покачала головой в ответ на мою протянутую руку и взобралась на парапет с мальчишеской ловкостью. Когда она благополучно устроилась там, пришла моя очередь. Она сидела, вцепившись руками в край парапета, чуточку подавшись вперед, и смотрела на раскинувшийся ландшафт.
– Трудно даже представить… – наконец пробормотала она.
– Что именно?
– Все это… – Она широким жестом обвела сады с цветущими лилиями и розами, которых сменяли яблони и персики, зеленые поля и древние леса. – Все это, когда здесь шла битва.
– Но ведь битва шла отнюдь не за каждую пядь земли. Во всяком случае, не в том смысле, какой вы сюда вкладываете. Помимо собственно поля боя не следует забывать и о том, что вокруг была расквартирована огромная армия. Фермеры и лавочники, обслуживая ее нужды, нажились на этом в течение «Ста дней» больше, чем могли бы заработать за всю жизнь, не случись здесь того, что случилось.
– Я полагаю, что и женщины определенного сорта тоже не остались внакладе.
Пораженный и сбитый с толку, я искоса взглянул на нее, но не заметил румянца или воинственно задранного подбородка, столь характерного для молодых женщин, желающих произвести шокирующее впечатление. Голос ее прозвучал обыденно и равнодушно, и спустя мгновение, хотя и избегая взглянуть ей в глаза, я вынужден был согласиться:
– Несомненно.
Она повернулась ко мне.
– Послушайте, майор Фэрхерст, ради всего святого, не напускайте на себя столь оскорбленный вид! Полагаю, вы можете писать о таких вещах, но мне непозволительно даже упоминать о них. Я угадала?
– Нет… нет, разумеется, нет. Разве я не принес вам свои извинения за то письмо?
– Вам вовсе не следовало извиняться, это нелепо. Я страшно разозлилась на подруг своей матери, но они, конечно же, ничего не поняли. Но с вами, я думала, по крайней мере совсем необязательно выглядеть сладкоречивой ханжой.
– Вы совершенно правы. Если вы сочли меня шокированным, примите мои извинения. Не мне судить, что вам говорить и что нет.
– Полностью с вами согласна! Мне очень жаль, что я вышла из себя. Ну что, пойдем дальше?
Она спрыгнула с парапета раньше, чем я успел помочь ей, не обращая внимания на пыль, испачкавшую юбки. Я последовал за ней, обнаружив, что передышка уняла ноющую боль в ноге, и теперь я без труда успевал за мисс Дурвард.
В небесах погасли последние искры заката, и воздух стал заметно прохладнее. На городской стене нас обдувал вечерний бриз, и, поскольку проход был достаточно узким, я оказался в непосредственной близости от мисс Дурвард и заметил, что она дрожит. Я охотно предложил бы ей свое пальто, но поступить так сейчас, когда вокруг не бушевал ураган, значило подвергнуть ее любопытным взглядам. Теперь я уже узнал ее получше, поэтому ограничился тем, что предложил:
– Не освежиться ли нам? Кофейня внизу вполне приличное заведение, даже в такой час.
– Ваше предложение очень заманчиво, – согласилась она, поворачивая к ступеням, которые вели вниз. – Я только сообразила, что мы еще не пили чая сегодня.
– Здесь мы вполне наверстаем упущенное, хотя, боюсь, здешний чай не совсем такой, к какому вы привыкли дома. – Мы вошли в кофейню, и я предложил ей стул у столика в углу. – Но здесь подают и кофе. Или, быть может, вы предпочтете бокал вина?
– Бокал вина! Замечательно. Хетти делает вид, что вино ей не нравится, а Джордж, разумеется, вообще не пьет его.
– Теперь, когда я знаю это, мне кажется, он поступил весьма любезно, заказав для меня вино за обедом. Если бы я только знал, что вы присоединитесь ко мне, то принял бы его предложение с большей радостью.
Она одарила меня улыбкой.
– В следующий раз мы так и сделаем.
Появился официант, и я заказал графин красного вина. Как только он отошел к соседнему столику, чтобы обслужить других посетителей, мисс Дурвард достала альбом и принялась рисовать его. А он стоял и терпеливо ждал, когда же клиенты сделают выбор между коньяком и eau-de-vie . Он был высок и очень молод, с характерными для фламандца светлыми волосами, выгоревшими на солнце почти до белизны, в то время как кожа у него загорела, как у фермера. Я обратил внимание на то, что моя гостья набрасывает его фигуру тонкими штрихами, в отличие от растушевки светлых и темных пятен, что имело место, когда она зарисовывала площадь дю Моннэ.
Я заговорил об этом, когда нам подали вино.
– Все зависит оттого, интересует вас игра света и теней или же сам субъект, – ответила мисс Дурвард. Она подняла бокал. – Давайте выпьем, скажем, за Брюссель!
– За Брюссель! – отозвался я, и мы выпили.
Она улыбнулась, потом вдруг прищурилась, глядя на что-то у меня за спиной. Я обернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Официант вышел на крыльцо, подрезая фитиль одной из ламп, освещавших вход в cafe . Когда я снова повернулся к столику, взгляд мисс Дурвард переместился на раскрытый альбом. Она схватила карандаш и быстро, несколькими штрихами, набросала залитый светом профиль официанта, его поднятые над головой руки, его поглощенность выполнением своих обязанностей. Затем она закрыла альбом и откинулась на спинку кресла, не промолвив ни слова, как если бы сам акт перенесения на бумагу того, что она увидела, был в этот момент самым важным.
Спустя какое-то время я поинтересовался:
– Успешной ли была ваша поездка в Стаффордшир? Они кивнула, и слова ручьем полились с ее губ:
– Действительно, она оказалась очень удачной. Нас приняли любезно и радушно. Мистер Веджвуд взял на себя труд оставить предприятия в Этрурии только ради того, чтобы продемонстрировать нам работы своего брата – «солнечные рисунки», как он их называет. Мы с отцом были в полном восторге, хотя разобрать что-либо на них оказалось не так-то просто. Отпечатки следует хранить в темноте, чтобы они не потемнели еще больше, и рассматривать только при свечах. Мистер Веджвуд объяснил, что его брат покрывал бумагу или белую кожу нитратом серебра – в растворе, как вы понимаете, – а затем копируемый объект помещался поверх него, и эту конструкцию выносили на солнце. По его словам, весь процесс занимает всего несколько минут, при условии, что солнце светит достаточно ярко. – Она придвинула свое кресло поближе к столу, оперлась о него локтями и продолжила: – Видите ли, под действием света нитрат серебра тускнеет в тех местах, где его не защищает помещенный на него предмет, и при этом играет роль даже прозрачность каждой части упомянутого объекта.
– Похоже на то, как если бы кто-то поднял давно упавшее яблоко с земли, после которого на траве остается след.
– Да! И разумеется, если трава вновь, подобно бумаге, подвергается воздействию света, то она становится еще темнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133