– Он улыбнулся и осторожно вытащил последний снимок из моих пальцев. – А-а, давайте я угадаю. Это Сесил?
– Откуда вы знаете?
– Моя племянница раньше работала в Холле, когда школа еще была открыта. Она помогала присматривать за ним. У нее в комнате даже висел его снимок. Он всегда казался мне странноватым маленьким человечком. Настоящий беспризорник.
Я удивилась. Внезапно от плиты донеслось яростное шипение и треск, и я буквально подпрыгнула на месте. Эва начала накрывать на стол, потом бросила через плечо:
– Криспин, не захватишь с камина подсвечники?
Я заметила их еще в первый день – четыре подсвечника, коротенькие, серебряные, с вкраплениями бирюзы, а по краю и у основания выложены два ряда серебристых капелек.
– Они великолепны, – сказал Криспин. Он взял в руки тяжелую шелковую салфетку, расшитую цветами, на которой они стояли. – А это вообще просто прелесть. Откуда она у вас?
Эва подняла голову от салата, который заправляла майонезом.
– А-а, она просто валялась здесь, когда мы въехали. Она показалась нам слишком красивой, чтобы взять и выбросить ее.
– Отчего-то эта салфетка кажется мне знакомой. Готов поклясться, это китайский шелк, но цветы на нем вышиты английские. Я бы сказал, она сделана примерно в то же время, что и подсвечники. Вероятнее всего, это салфетка на подушечку, которая лежала на кровати. Жаль, что она так выцвела.
– Одно время она лежала у нас на подоконнике.
– Да, свет способен на такие штуки. Мы стараемся любым способом заманить его в дома в нашем сером и скучном английском климате, а потом возмущаемся последствиями.
– За исключением тех людей, которые с его помощью зарабатывают себе на жизнь, – заявила я. Все посмотрели на меня. – Как Тео и Эва.
– Верно! – воскликнул Тео, поворачиваясь от плиты со сковородкой в руках. – Анна, ты абсолютно права. Итак, где у нас тарелки?
Я смотрела на рыбу на своей тарелке. Она в ответ уставилась на меня мертвым глазом, и я не знала, как к ней подступиться. Да и не хотелось мне этого делать, если честно. Но спрятать целую форель под вилкой невозможно, равно как и нельзя размазать ее по тарелке, а потом сделать вид, что она куда-то подевалась. Я ломала себе голову, как себя вести, как вдруг случайно поймала взгляд Тео. На мгновение мне показалось, что он дружески подмигнул мне, хотя это запросто могла быть игра света, поскольку пламя свечей колебалось и дрожало от сквозняка, тянувшего через раскрытые окна. Затем он опустил голову к своей тарелке и очень медленно воткнул вилку в рыбий бок. Потом, держа нож параллельно столу, разрезал спинку и провел ножом до самого хвоста. Бок форели отделился одним движением, и получилась полоска светло-коричневого мяса, которое выглядело не так уж и отвратительно.
Я попробовала повторить то же самое. У меня вышло не так ловко, как у него, конечно, но в конце концов я справилась. На вкус рыба оказалась не такой уж плохой. На столе было много вина, чтобы запить проглоченный кусок. Но я увидела, как Криспин обмакнул кусочек рыбы в масляный соус, в котором виднелся миндаль, попробовала повторить и обнаружила, что это чертовски вкусно. А летний пудинг вообще оказался выше всяких похвал. И все с этим согласились.
– Варварская английская еда, – заявила Эва. – Если бы в Севилье, когда я была маленькой, мне сказали, что в один прекрасный день я буду есть десерт, приготовленный из сырого хлеба и фруктов, таких кислых, что в них сначала нужно добавить целый килограмм сахара, чтобы можно было взять их в рот, я бы ни за что не поверила. Подумать только, ведь для того, чтобы нарвать абрикосов или миндаля, растущих в соседском саду, мне достаточно было лишь перелезть через стену.
– Это было еще до того, как я приготовил для нее пудинг в первый раз, – вмешался Тео. – Еще немножечко крема, Анна?
Я взяла кувшинчик и обратила внимание, что крем прохладный и гладкий, совсем не похожий на тот, который иногда готовила мать.
– Получается, у тебя не было проблем с английской кухней? – поинтересовался Криспин.
– В общем-то, готовлю в основном я, – сказал Тео. – Но ответ положительный. Да, я вырос на таких вот десертах и пирожных. А есть еще и суп из кислых вишен, который… Одним словом, когда я ем его сейчас, мне кажется, что я снова сижу на кухне за столом в отеле «Франц-Иосиф» в Пеште и смотрю, как готовит мой дедушка.
– Но ведь твоя мать была чешкой, а не венгеркой? – спросил Криспин.
– О да. А одна из бабушек моего отца была полькой. Во мне есть еще и капелька литовской крови, хотя я не помню, откуда она взялась. Я настоящий среднеевропейский полукровка. До войны я мог гостить у своих родственников в любом месте на протяжении от Балтийского до Черного моря. – Он засмеялся. – А вот Эва, в отличие от меня, чистокровная испанка. Все испанцы помешаны на рождении – можно подумать, эти семейства считают себя истинными идальго испанского еврейства.
– А как вы встретились?
– В Испании, – ответила Эва. – Я как раз получила первое большое задание и, соответственно, комиссионные. – Она улыбнулась. – Это был сюжет о монахинях и женском монастыре. После роспуска религиозных орденов он превратился в артиллерийский арсенал, а потом из него решили сделать муниципальный музей.
– А я работал над очерком о последствиях введения военного положения в стране басков, – улыбаясь, сообщил Тео. – До самого закрытия кафе мы спорили о том, как следует поступить со зданиями, которые утратили свое предназначение. В те времена отношение партии к таким вещам было сугубо утилитарным – тебе бы это не понравилось, Криспин! – но Эва рассматривала проблему с точки зрения архитектуры.
– В общем-то, это несколько более трагично по сравнению с бывшим сельским поместьем, превратившимся в школу, – заметил Криспин.
– Вернувшись в Мадрид, я обнаружила, что мужчина, с которым я жила, переехал к другой женщине, – сообщила Эва и вновь наполнила бокалы вином. – Через два дня объявился Тео. Он предложил утешить меня.
– Похоже, ему это удалось, – обронил Криспин. Эва рассмеялась.
– По большей части. Мы поклялись любить друг друга до самой смерти, после чего выбрали страну, в которой могли жить вместе. Но время от времени мы ссоримся, и Тео улетает в Берлин или Гавану, где увивается за какой-нибудь симпатичной маленькой переводчицей. А я решаю съехать отсюда.
– Или журнал «Пари ревью» приглашает Эву в Нью-Йорк запечатлеть какую-нибудь литературную гранд-даму, которая только что опубликовала очередные мемуары о своих сексуальных похождениях с Хемингуэем. Все заканчивается тем, что они с Эвой оказываются в одной постели, и наступает моя очередь подумывать о смене квартиры.
– Это был не Хемингуэй! – возразила Эва. – Это был Пикассо!
И все рассмеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Откуда вы знаете?
– Моя племянница раньше работала в Холле, когда школа еще была открыта. Она помогала присматривать за ним. У нее в комнате даже висел его снимок. Он всегда казался мне странноватым маленьким человечком. Настоящий беспризорник.
Я удивилась. Внезапно от плиты донеслось яростное шипение и треск, и я буквально подпрыгнула на месте. Эва начала накрывать на стол, потом бросила через плечо:
– Криспин, не захватишь с камина подсвечники?
Я заметила их еще в первый день – четыре подсвечника, коротенькие, серебряные, с вкраплениями бирюзы, а по краю и у основания выложены два ряда серебристых капелек.
– Они великолепны, – сказал Криспин. Он взял в руки тяжелую шелковую салфетку, расшитую цветами, на которой они стояли. – А это вообще просто прелесть. Откуда она у вас?
Эва подняла голову от салата, который заправляла майонезом.
– А-а, она просто валялась здесь, когда мы въехали. Она показалась нам слишком красивой, чтобы взять и выбросить ее.
– Отчего-то эта салфетка кажется мне знакомой. Готов поклясться, это китайский шелк, но цветы на нем вышиты английские. Я бы сказал, она сделана примерно в то же время, что и подсвечники. Вероятнее всего, это салфетка на подушечку, которая лежала на кровати. Жаль, что она так выцвела.
– Одно время она лежала у нас на подоконнике.
– Да, свет способен на такие штуки. Мы стараемся любым способом заманить его в дома в нашем сером и скучном английском климате, а потом возмущаемся последствиями.
– За исключением тех людей, которые с его помощью зарабатывают себе на жизнь, – заявила я. Все посмотрели на меня. – Как Тео и Эва.
– Верно! – воскликнул Тео, поворачиваясь от плиты со сковородкой в руках. – Анна, ты абсолютно права. Итак, где у нас тарелки?
Я смотрела на рыбу на своей тарелке. Она в ответ уставилась на меня мертвым глазом, и я не знала, как к ней подступиться. Да и не хотелось мне этого делать, если честно. Но спрятать целую форель под вилкой невозможно, равно как и нельзя размазать ее по тарелке, а потом сделать вид, что она куда-то подевалась. Я ломала себе голову, как себя вести, как вдруг случайно поймала взгляд Тео. На мгновение мне показалось, что он дружески подмигнул мне, хотя это запросто могла быть игра света, поскольку пламя свечей колебалось и дрожало от сквозняка, тянувшего через раскрытые окна. Затем он опустил голову к своей тарелке и очень медленно воткнул вилку в рыбий бок. Потом, держа нож параллельно столу, разрезал спинку и провел ножом до самого хвоста. Бок форели отделился одним движением, и получилась полоска светло-коричневого мяса, которое выглядело не так уж и отвратительно.
Я попробовала повторить то же самое. У меня вышло не так ловко, как у него, конечно, но в конце концов я справилась. На вкус рыба оказалась не такой уж плохой. На столе было много вина, чтобы запить проглоченный кусок. Но я увидела, как Криспин обмакнул кусочек рыбы в масляный соус, в котором виднелся миндаль, попробовала повторить и обнаружила, что это чертовски вкусно. А летний пудинг вообще оказался выше всяких похвал. И все с этим согласились.
– Варварская английская еда, – заявила Эва. – Если бы в Севилье, когда я была маленькой, мне сказали, что в один прекрасный день я буду есть десерт, приготовленный из сырого хлеба и фруктов, таких кислых, что в них сначала нужно добавить целый килограмм сахара, чтобы можно было взять их в рот, я бы ни за что не поверила. Подумать только, ведь для того, чтобы нарвать абрикосов или миндаля, растущих в соседском саду, мне достаточно было лишь перелезть через стену.
– Это было еще до того, как я приготовил для нее пудинг в первый раз, – вмешался Тео. – Еще немножечко крема, Анна?
Я взяла кувшинчик и обратила внимание, что крем прохладный и гладкий, совсем не похожий на тот, который иногда готовила мать.
– Получается, у тебя не было проблем с английской кухней? – поинтересовался Криспин.
– В общем-то, готовлю в основном я, – сказал Тео. – Но ответ положительный. Да, я вырос на таких вот десертах и пирожных. А есть еще и суп из кислых вишен, который… Одним словом, когда я ем его сейчас, мне кажется, что я снова сижу на кухне за столом в отеле «Франц-Иосиф» в Пеште и смотрю, как готовит мой дедушка.
– Но ведь твоя мать была чешкой, а не венгеркой? – спросил Криспин.
– О да. А одна из бабушек моего отца была полькой. Во мне есть еще и капелька литовской крови, хотя я не помню, откуда она взялась. Я настоящий среднеевропейский полукровка. До войны я мог гостить у своих родственников в любом месте на протяжении от Балтийского до Черного моря. – Он засмеялся. – А вот Эва, в отличие от меня, чистокровная испанка. Все испанцы помешаны на рождении – можно подумать, эти семейства считают себя истинными идальго испанского еврейства.
– А как вы встретились?
– В Испании, – ответила Эва. – Я как раз получила первое большое задание и, соответственно, комиссионные. – Она улыбнулась. – Это был сюжет о монахинях и женском монастыре. После роспуска религиозных орденов он превратился в артиллерийский арсенал, а потом из него решили сделать муниципальный музей.
– А я работал над очерком о последствиях введения военного положения в стране басков, – улыбаясь, сообщил Тео. – До самого закрытия кафе мы спорили о том, как следует поступить со зданиями, которые утратили свое предназначение. В те времена отношение партии к таким вещам было сугубо утилитарным – тебе бы это не понравилось, Криспин! – но Эва рассматривала проблему с точки зрения архитектуры.
– В общем-то, это несколько более трагично по сравнению с бывшим сельским поместьем, превратившимся в школу, – заметил Криспин.
– Вернувшись в Мадрид, я обнаружила, что мужчина, с которым я жила, переехал к другой женщине, – сообщила Эва и вновь наполнила бокалы вином. – Через два дня объявился Тео. Он предложил утешить меня.
– Похоже, ему это удалось, – обронил Криспин. Эва рассмеялась.
– По большей части. Мы поклялись любить друг друга до самой смерти, после чего выбрали страну, в которой могли жить вместе. Но время от времени мы ссоримся, и Тео улетает в Берлин или Гавану, где увивается за какой-нибудь симпатичной маленькой переводчицей. А я решаю съехать отсюда.
– Или журнал «Пари ревью» приглашает Эву в Нью-Йорк запечатлеть какую-нибудь литературную гранд-даму, которая только что опубликовала очередные мемуары о своих сексуальных похождениях с Хемингуэем. Все заканчивается тем, что они с Эвой оказываются в одной постели, и наступает моя очередь подумывать о смене квартиры.
– Это был не Хемингуэй! – возразила Эва. – Это был Пикассо!
И все рассмеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133