– Насколько я понимаю, в те дни вы не морочили себе голову соисканием всевозможных премий и наград, – предположил Криспин.
Я ровным счетом ничего не понимала, а потом вдруг до меня дошло, о чем они говорят. Во-первых, они не хранили верность друг другу – оба занимались сексом с другими и, похоже, ничего не имели против, даже шутили на эту тему. И во-вторых, Эва была одной из «этих» дамочек.
Я уставилась на нее. В комнате горели свечи, отчего глаза ее казались темными и блестящими, а зеленый шелк платья походил на воду, скрывающую в себе ее живость. Она была намного старше моей матери, но я легко могла представить себе, как мужчины сходят по ней с ума и как она добивается любви мужчины – Тео например. О да, я вполне могла представить себе это. Но как ее могли интересовать женщины? Как она вообще могла прикасаться к другой женщине?
– Есть две вещи, которые невозможно угадать в отношении нового мужчины, – заявила Эва. – Насколько он пьян и когда он собирается кончить. Что ты на это скажешь, Криспин?
– Да, – согласился тот, потягиваясь в кресле. – Для этого требуется узнать мужчину получше. Хотя в том, что касается степени его опьянения – или собственной, если на то пошло, – то есть один несомненный индикатор, а, Тео?
Тео улыбнулся и поднялся на ноги.
– Вероятно, ты прав. Криспин, прошу простить меня. По-моему, я должен проводить Анну домой.
– Разумеется, – воскликнул Криспин. Мне показалось, что он совсем не так пьян, как хочет казаться. Он встал, обошел столик, подошел, положил мне руку на плечо и поцеловал в щеку, точно так же, как раньше целовал Эву. – Спокойной ночи, Анна. Прошу вас, не стесняйтесь и обязательно заглядывайте ко мне в галерею, когда будете в наших краях в следующий раз. Я буду очень рад увидеть вас снова. И пожалуйста, дайте мне знать, если наткнетесь на что-либо интересное в тех письмах.
– Хорошо, – пообещала я.
– Анна, я так рада, что ты заглянула к нам сегодня вечером, – сказала Эва. – Завтра я улетаю в Мадрид, вернусь во вторник. Тео знает, что нужно сделать, если ты захочешь поработать. Тогда и увидимся.
Я попрощалась со всеми, и Тео проводил меня вниз.
– Я вполне дойду сама, честно, – обернулась я к нему.
– Я знаю. Но мне все равно хочется проводить тебя хотя бы немного. Кроме того, мы столько съели и выпили, что небольшая прогулка на свежем воздухе пойдет мне на пользу.
На улице было тепло, но к вечеру поднялся небольшой ветерок, и, ощущая его прохладное дыхание на своих щеках, я вдруг поняла, что мне очень жарко. Небо было ясным, особенно по сравнению с прошлыми ночами, но темнее деревьев, которые вздымались у нас над головами, отчего звезды то появлялись, то вновь пропадали за колышущейся густой листвой.
– Ты не обидишься, если я извинюсь перед тобой за наш сегодняшний разговор там, наверху? – спросил Тео мгновением позже. Под ногами у нас мягко шуршали сосновые иголки и трава.
– Нет. Я имею в виду, вам не за что извиняться. Я хочу сказать, что я не обиделась.
– Очень хорошо. Я боялся… В общем, честно говоря, глядя на тебя, нелегко все время помнить о том, что ты очень молода.
– Даже когда меня не обслужили в баре? Он рассмеялся.
– Это тебя все еще раздражает, не так ли?
– Вроде как. Немного. Хотя нет, наверное.
– Но сегодня ты явно чувствовала себя неловко.
– Я… это как раз то… я в этом не очень-то разбираюсь.
– Придумано очень много правил по поводу того, кому и с кем нельзя спать ни в коем случае. Некоторые из них действительно необходимы: молодежь, конечно же, нужно оберегать и защищать. Но многие попросту излишни. И даже когда в законе ничего не говорится на этот счет, les bourgeois полагают, что невежество его компенсирует, предотвратит занятия сексом, которые нарушают… которые угрожают придуманным ими правилам. Поэтому они молчат.
– Но это вовсе не означает, что мы не знаем, о чем они говорят при этом, – заметила я, думая о том, о чем нельзя было не говорить, когда кто-нибудь из девочек в школе начинал встречаться с мальчиками. И о том, что сказала Белль. Неужели мать действительно звонила Рею? И что она ему рассказала? Я тряхнула головой, чтобы прогнать эту мысль, и сказала: – Э-э… Криспин… он…
– Гомосексуалист? Да. Тебя это беспокоит?
– Нет… только… до сих пор я знала всего одного такого человека.
– То есть была уверена насчет одного. Устаревшие стереотипы умирают медленно. И Эва бисексуальна. Она любит женщин так же, как и мужчин.
– Я… я думала, такие люди… я думала, они любят или одних, или других.
Мы дошли до ворот на игровой площадке.
– Эва бы сказала, что в сексе очень мало прямолинейных личностей.
– А что сказали бы вы?
Он остановился и положил руку на ограду.
– Я бы сказал… я бы сказал, что математика любви бросает вызов арифметике. – Он открыл для меня ворота. Когда я прошла в них, он дотронулся до моего плеча: – Доброй ночи, Анна. И приятных снов.
Комнаты мисс Дурвард и моя находились в противоположных концах коридора. Она упорно хранила молчание, и я был немало удивлен тем, что, когда мы добрались до верхней площадки лестницы, она негромко сказала:
– Простите меня, майор, я вовсе не хотела оскорбить вас.
– Прошу вас, не извиняйтесь. Я не обиделся и не чувствую себя оскорбленным. Напротив, я тронут вашей заботой. – Я коснулся ее руки. – Доброй ночи, мисс Дурвард.
– Доброй ночи, майор, – ответила она. – Желаю вам приятных снов.
Развернувшись, она быстрым шагом направилась к своей комнате.
Охватившее меня отчаяние было столь сильным, что только когда я добрался до своей комнаты и зажег свечу, чтобы раздеться, то вспомнил о письмах, которые передала мне Катрийн. Три действительно были лишь счетами от лавочников, еще одно пришло от знакомого, который приглашал меня сыграть в карты. Я взглянул на дату – этот день давно миновал, так долго это письмо шло ко мне из Брюсселя. Последнее, как я заметил, было из Англии, и, приглядевшись повнимательнее, я узнал руку приходского священника.
Оно было кратким. У управляющего Стеббинга случился удар, и хотя непосредственной угрозы его жизни пока не было, он не мог более заниматься моими делами. Мои арендаторы и старшие слуги в силу своего разумения и способностей кое-как справлялись с текущими хлопотами с помощью пастора и соседей, но для меня выхода не было: с приближением сбора урожая долг призывал меня вернуться в Керси.
Двести пятьдесят ударов под бой барабана. Между каждым ударом барабан успевает пробить десять раз. Этого времени достаточно для того, чтобы почувствовать боль и проникнуться ожиданием следующего удара. Впереди еще триста пятьдесят ударов плетью, если он не лишится чувств. Рядом стоит врач, держа руку на пульсе солдата, и кивком головы разрешает продолжать. Солдаты полка, выстроенные, как на параде, в две шеренги, чтобы наблюдать за наказанием и усвоить урок, не видят лица Уота Бейли, они лишь слышат его крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133