— Может быть, может быть… — пробормотал Маттео.
— Однако неужели мы можем допустить, чтобы этот ребенок спокойно вырос? Ведь в этом случае он — и никто другой — без жалости сбросит меня, да и всех остальных, с трона. А ведь никому не захочется потерять власть, понимаешь? Я отдал приказ убить этого ребенка, точнее, настоятельно посоветовал кормилице сделать это. Если она не сможет этого осуществить — что ж, отправить в лучший мир маленького мальчика не так уж и трудно. И еще — я хочу, чтобы ты знал: лично я ничего не имею против ребенка, просто он родился не в то время и не в том месте. Я не могу оставить его в живых — от этого хуже будет всем. Не нужно далеко ходить за примером: сейчас ни одно восхождение на престол не обходится без крови. А представь себе, что произойдет, если один человек, пусть и богоравный — пусть даже сам бог — попытается подмять под себя не один город, не два, а всю Империю. Всю. Он же утопит страну в крови. Подозреваю, что один, два, может и три, города перейдут в его руки без сопротивления, но остальные добровольно не согласятся на это. Если ребенок начнет свое победоносное шествие, Империю охватит хаос. После того как ему удастся подчинить все города, порядок восстановится, но прежде пройдет далеко не один год. Не один год, полный человеческих слез и боли. Я не имею права допустить это, даже если потом станет лучше, чем было при правлении Великих Змеев. Пусть уж мир останется таким, каков есть. Я не хочу отдавать Империю богоравному. Одно существо не имеет права властвовать над целой страной. Я не стану подвергать Империю опасности. Не стану, разорви Райгар вас всех на куски!
Стиснув кулаки, Маттео вскочил и принялся расхаживать вокруг стола. Паррот продолжал неподвижно сидеть, перебирая разбросанные бумаги, а затем, тихо, но внятно выговаривая слова, отрезал:
— Можешь думать обо мне что хочешь, но я умываю руки. Я не желаю быть причастным к убийству богоравного, что бы ты мне ни говорил, хотя в словах твоих, несомненно, и есть доля истины. Это, впрочем, не оправдает тебя, если ты приложишь руку к смерти ребенка Кефры.
Советник, замерев, наклонился и тяжелым взглядом окинул Паррота.
— Я не в силах повлиять на твое решение, — сказал казначей. — И все же прошу тебя подумать еще раз.
Маттео ударил ладонью о ладонь, прерывая разговор. Он не нуждался в словоизлияниях Паррота, особенно теперь, когда соглашаться с его словами совсем не хотелось. Советник понимал, что казначей высказал сугубо личное мнение, и не собирался его разубеждать, но злобствовал от этого еще больше.
— Ребенок умрет, — вновь повторил Маттео. — Но я не хочу, чтобы ты подсказывал мне, что следует делать. И предупреждаю: если ты еще хоть раз посмеешь возразить мне — следующая голова, которая полетит, будет твоей. И я не шучу, учти это.
Паррот помрачнел, но не ответил. Советник видел, чего стоило казначею молчание, и в то же время получал от этого явное удовольствие. Паррот не стал отвечать. Вздохнув, он одним движением сгреб на край стола все листы и свитки и положил на освободившееся место несколько бумаг, извлеченных из футляра на поясе. Затем, обмакнув перо в чернильницу, стоящую тут же, протянул его Маттео.
— Подпишите, господин, — сдержанно сказал казначей, искоса взглянув на Советника.
— Что это? — поинтересовался Маттео, принимая из рук Паррота перо и придвигая бумаги к себе.
— Поскольку Дагмара теперь нет, то подпись придется ставить вам. Здесь несколько подготовленных им указов, касающихся поставок продовольствия и дополнительного вооружения войску. Думаю, аннулировать их было бы нецелесообразно, поскольку написаны эти указы со знанием дела, и их исполнение существенно облегчило бы жизнь воинам.
Машинально кивнув, Маттео сжал перо в пальцах и несколько раз поставил свою размашистую подпись под ровными мелкими строчками, в которых, тем не менее, свободно можно было разобрать каждое слово. Подождав немного, пока чернила подсохнут, Паррот свернул листы и торопливо спрятал их обратно в футляр, плотно закрыв его крышкой.
В дверь настойчиво постучали. Маттео подошел и, дернув ручку, шагнул за порог, почти столкнувшись с мужчиной, одетым в одежды дворянина.
— Чего тебе? — высокомерно спросил Маттео, смерив мужчину взглядом. Тот, однако, был настолько взвинчен, что не обратил внимания на настроение Советника.
— Господин, у дворца собрались горожане, они требуют вас. Нам не хотелось бы разгонять людей, не получив приказа лично от вас…
— Идиот! — рявкнул Маттео. — Подумать только, с какими людьми приходится работать! Если бы вы хоть пальцем тронули хотя бы одного горожанина — я перевешал бы вас всех. Я не для того стремился занять трон, чтобы в первые же часы получить клеймо правителя глупого и жестокого. Иди и передай кому следует, что скоро я выйду и лично выступлю перед горожанами. Пусть воздержатся пока от излишнего проявления чувств.
Воин, кивнув, почти тут же исчез, оставив Маттео одного. Советник, постояв на пороге, повернулся и вновь прошел к Парроту. Тот продолжал сидеть за столом, а его взгляд то и дело пробегал по сваленным в кучу бумагам. Пальцы казначея теребили перо, которым он машинально выводил на чистом обороте одного из листов какие-то цифры. Даже бездумно Паррот продолжал решать, кому и сколько следует выделить денег, — что ни говори, но в этом он был профессионалом до мозга костей и ни дня не мог прожить без своей работы. Впрочем, успевал Паррот и многое другое, притом не в ущерб своей основной деятельности. Как помощнику в городских делах, ему не было цены, и это было единственное, за что Маттео уважал своего казначея.
— О чем ты думаешь заявить горожанам? — спросил Паррот, чуть склонив голову. Он слышал все, о чем говорил Советник, и интерес в его голосе звучал совершенно неподдельный.
— Об этом можешь не беспокоиться, — уверенно заявил Маттео и не добавил больше ни слова, считая, что тема разговора исчерпана.
— Разумеется, — сказал Паррот, — я не сомневался что обращение к жителям Мэсфальда давно тобою продумано. Но считаю, что полезным было бы объявить о публичной казни этого наемника, Вазгера, которого Зариан предложил в качестве убийцы. Надо объявить его предателем интересов Мэсфальда — это лишь укрепит наши позиции. Только представь, первый день на троне ознаменуется разоблачением врага города — это лучшая рекомендация твоей проницательности и решимости.
Слова казначея заставили Маттео призадуматься. Паррот рассуждал вполне здраво, к его словам стоило прислушаться.
Маттео кивнул и, подойдя к одной из полок, заглянул за занавеску, сделав это скорее машинально, нежели сознательно. Затем, вскинув брови, протянул руку и снял с полки внушительную бутыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149