Я показал, что устройство заржавело, так как, сам знаешь, главное колесо отчего-то торчит наружу, но, по ее мнению, механизм еще работоспособен. Не знаю, откуда она это взяла, но было бы любопытно, правда? После долгих лет. Думаю, нужно попытаться. Почищу его, и посмотрим…
Оберон взглянул на отца. Засмеялся. Открытое, милое, простое лицо. Как могло ему прийти в голову…
— А знаешь, когда я был маленький, я думал, что она движется.
— Что?
— Ей-богу. Думал, что она движется. И надеялся это доказать.
— Ты хочешь сказать, сама собой? Как?
— Не знаю как. Но я думал, что она движется, и вы все это знаете, но не хотите, чтобы я узнал.
Смоки тоже засмеялся.
— Почему? То есть почему бы нам хранить это в секрете? А кроме того, как это возможно? А источник энергии?
— Не знаю, папа. — Оберон продолжал смеяться, но смех его грозил перейти в слезы. — Сама по себе. Не знаю. — Он разогнулся и встал со стула. — Я думал… Черт, мне не вспомнить, почему я придавал этому важность, то есть почему это было важно, но я думал, что выведу вас на чистую воду…
— Что? Что? Но почему же ты не спросил? То есть не задал самый обычный вопрос…
— Папа, неужели ты думаешь, что в этом доме можно задавать обычные вопросы?
— Ну да.
— Что ж, тогда я задам тебе самый обычный вопрос, ладно?
Смоки выпрямился на стуле. Оберон больше не смеялся.
— Давай, — сказал Смоки.
— Ты веришь в фейри?
Смоки окинул взглядом своего высокорослого сына. За все время совместной жизни они не обращались друг к другу лицом, словно склеенные спинами. Они переговаривались не напрямую, а через посредников, или поворачивали головы и произносили слова краешком рта; о выражении лица и намерениях друг друга им приходилось гадать. Время от времени кто-то один резко оборачивался, надеясь застигнуть другого врасплох, но тот все равно оставался у него за спиной и смотрел в противоположную сторону, как в старинном водевиле. Попытки сообщаться, высказывать свои мысли в таком положении требовали слишком много усилий, и оба обычно сдавались. Но теперь Смоки обернулся к отцу лицом: то ли на него повлияло то, что случилось с ним в городе, то ли время ослабило оковы, которые удерживали их вместе и одновременно врозь. Поворачиваюсь потихоньку. И Смоки ничего не оставалось, как тоже повернуться и посмотреть в лицо сыну.
— «Верю»? Ну, не знаю, — сказал он. — Думаю, это слово…
— Нет уж. Только без кавычек.
Оберон стоял перед ним в ожидании, глядя вниз.
— Ну ладно, — сдался Смоки. — Я отвечаю: нет.
— Хорошо! — мрачно-торжествующе кивнул Оберон.
— И никогда не верил.
— Хорошо.
— Разумеется, — продолжал Смоки, — мне не следовало говорить об этом вслух или напрямую расспрашивать, что почем в этом доме; мне не хотелось портить дело тем, что… не присоединяюсь. Поэтому я всегда молчал. Никогда не задавал вопросов. Никогда. В особенности самых обычных. Я надеялся, ты это замечал, потому что мне было непросто.
— Знаю.
Смоки опустил глаза.
— Прости, что обманывал тебя… если я действительно тебя обманывал. Я думал, что это не так. Прости, что все время как бы шпионил за тобой, что пытался проникнуть в тайну… меж тем как все время предполагалось, будто мне она известна, так же как и тебе. — Он вздохнул. — Это не так просто. Постоянно лгать.
— Секундочку, папа…
— Никто, как будто, не имел ничего против. Кроме тебя, наверное. Ладно. Они, судя по всему, тоже не возражали, что я в них не верю; Повесть продолжалась, ничуть не изменившись — так ведь? Но, признаюсь, я немного завидую, во всяком случае — завидовал. Тебе. Потому что ты знал.
— Погоди, папа, послушай.
— Нет, все нормально. — Смоки был готов, если уж на то пошло, посмотреть сыну в лицо. — Только… Мне всегда казалось, что ты — именно ты, а не другие — способен это объяснить. Что ты хотел объяснить, но не мог. Нет, все нормально. — Смоки поднял руку, отвергая увертки и отговорки. — Они — то есть Элис, и Софи, и Тетя Клауд, даже девчонки — говорят все, что можно сказать, но в их словах ни разу не прозвучало объяснения, нужного объяснения. Может, им кажется, что они объясняли, подробно и много раз, но мне не хватает ума понять. Возможно, мне действительно не хватает ума. Но я всегда думал, — сам не знаю почему — что сумею понять тебя и что ты вот-вот проболтаешься…
— Папа…
— И что мы с самого начала повели себя неправильно, так как тебе пришлось хранить секрет и как бы прятаться от меня…
Нет! Нет, нет, нет.
— Честно, мне очень жаль, если ты чувствовал, что я за тобой шпионил, выведывал и все такое, но…
— Папа, папа, пожалуйста, послушай хоть секунду!
— Но если уж мы решили задавать друг другу самые обычные вопросы, то я хотел бы знать, что же тебе…
— Ничего мне не было известно! — Выкрик Оберона заставил Смоки встрепенуться и поднять глаза. Сын, с бешеным огнем во взоре, готовился то ли обличать, то ли исповедоваться.
— Что?
— Ничего мне не было известно! — Внезапно Оберон опустился перед Смоки на колени. Все его детство было поставлено с ног на голову, и ему захотелось залиться смехом умалишенного. — Ничего!
— Тогда почему же ты вечно скрывал?
— Что скрывал?
— То, что тебе было известно. Тайный дневник. И все эти таинственные намеки…
— Папа. Папа. Если мне было известно что-то, о чем ты не знал, пришла бы мне мысль, что старая модель движется, но все об этом молчат? А как насчет «Архитектуры загородных домов», про которую ты мне ничего не хотел объяснять?
— Я? Это ведь ты считал, что в ней разбираешься…
— Ладно, а как насчет Лайдак?
— Что насчет Лайлак?
— Что с ней случилось? Я говорю о дочери Софи. Почему никто мне не сказал? — Он схватил отца за руки. — Что с ней случилось? Куда она исчезла?
— Ну да, — повторил Смоки, раздраженный сверх всякой меры. — Куда она исчезла?
Они уставили друг на друга безумные глаза, в которых светились одни вопросы и никаких ответов, и в тот же миг все поняли. Смоки хлопнул себя по лбу:
— Но как ты мог думать, что я… что я… То есть разве не было сразу видно, что я не знаю…
— Ну, я ломал себе голову. Думал, вдруг ты притворяешься. Но не был уверен. Откуда взяться уверенности? У меня не было случая.
— Тогда почему ты…
— Не произноси этого. Не произноси: почему ты не спросил. Не надо.
— О боже, — рассмеялся Смоки. — Господи.
Оберон, тряся головой, снова опустился на пол.
— Весь этот труд, — сказал он. — Все усилия.
— Думаю, я выпью еще чуточку бренди, если ты сможешь дотянуться до бутылки. — Смоки пытался поймать свой пустой бокал, который куда-то закатился в темноте. Оберон налил ему и себе, и долгое время они сидели молча, обменивались взглядами и посмеивались, качая головой. — Нет, это что-то, — заметил Смоки. — А каково бы было, — добавил он, помолчав, — если бы никто из нас не был посвящен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Оберон взглянул на отца. Засмеялся. Открытое, милое, простое лицо. Как могло ему прийти в голову…
— А знаешь, когда я был маленький, я думал, что она движется.
— Что?
— Ей-богу. Думал, что она движется. И надеялся это доказать.
— Ты хочешь сказать, сама собой? Как?
— Не знаю как. Но я думал, что она движется, и вы все это знаете, но не хотите, чтобы я узнал.
Смоки тоже засмеялся.
— Почему? То есть почему бы нам хранить это в секрете? А кроме того, как это возможно? А источник энергии?
— Не знаю, папа. — Оберон продолжал смеяться, но смех его грозил перейти в слезы. — Сама по себе. Не знаю. — Он разогнулся и встал со стула. — Я думал… Черт, мне не вспомнить, почему я придавал этому важность, то есть почему это было важно, но я думал, что выведу вас на чистую воду…
— Что? Что? Но почему же ты не спросил? То есть не задал самый обычный вопрос…
— Папа, неужели ты думаешь, что в этом доме можно задавать обычные вопросы?
— Ну да.
— Что ж, тогда я задам тебе самый обычный вопрос, ладно?
Смоки выпрямился на стуле. Оберон больше не смеялся.
— Давай, — сказал Смоки.
— Ты веришь в фейри?
Смоки окинул взглядом своего высокорослого сына. За все время совместной жизни они не обращались друг к другу лицом, словно склеенные спинами. Они переговаривались не напрямую, а через посредников, или поворачивали головы и произносили слова краешком рта; о выражении лица и намерениях друг друга им приходилось гадать. Время от времени кто-то один резко оборачивался, надеясь застигнуть другого врасплох, но тот все равно оставался у него за спиной и смотрел в противоположную сторону, как в старинном водевиле. Попытки сообщаться, высказывать свои мысли в таком положении требовали слишком много усилий, и оба обычно сдавались. Но теперь Смоки обернулся к отцу лицом: то ли на него повлияло то, что случилось с ним в городе, то ли время ослабило оковы, которые удерживали их вместе и одновременно врозь. Поворачиваюсь потихоньку. И Смоки ничего не оставалось, как тоже повернуться и посмотреть в лицо сыну.
— «Верю»? Ну, не знаю, — сказал он. — Думаю, это слово…
— Нет уж. Только без кавычек.
Оберон стоял перед ним в ожидании, глядя вниз.
— Ну ладно, — сдался Смоки. — Я отвечаю: нет.
— Хорошо! — мрачно-торжествующе кивнул Оберон.
— И никогда не верил.
— Хорошо.
— Разумеется, — продолжал Смоки, — мне не следовало говорить об этом вслух или напрямую расспрашивать, что почем в этом доме; мне не хотелось портить дело тем, что… не присоединяюсь. Поэтому я всегда молчал. Никогда не задавал вопросов. Никогда. В особенности самых обычных. Я надеялся, ты это замечал, потому что мне было непросто.
— Знаю.
Смоки опустил глаза.
— Прости, что обманывал тебя… если я действительно тебя обманывал. Я думал, что это не так. Прости, что все время как бы шпионил за тобой, что пытался проникнуть в тайну… меж тем как все время предполагалось, будто мне она известна, так же как и тебе. — Он вздохнул. — Это не так просто. Постоянно лгать.
— Секундочку, папа…
— Никто, как будто, не имел ничего против. Кроме тебя, наверное. Ладно. Они, судя по всему, тоже не возражали, что я в них не верю; Повесть продолжалась, ничуть не изменившись — так ведь? Но, признаюсь, я немного завидую, во всяком случае — завидовал. Тебе. Потому что ты знал.
— Погоди, папа, послушай.
— Нет, все нормально. — Смоки был готов, если уж на то пошло, посмотреть сыну в лицо. — Только… Мне всегда казалось, что ты — именно ты, а не другие — способен это объяснить. Что ты хотел объяснить, но не мог. Нет, все нормально. — Смоки поднял руку, отвергая увертки и отговорки. — Они — то есть Элис, и Софи, и Тетя Клауд, даже девчонки — говорят все, что можно сказать, но в их словах ни разу не прозвучало объяснения, нужного объяснения. Может, им кажется, что они объясняли, подробно и много раз, но мне не хватает ума понять. Возможно, мне действительно не хватает ума. Но я всегда думал, — сам не знаю почему — что сумею понять тебя и что ты вот-вот проболтаешься…
— Папа…
— И что мы с самого начала повели себя неправильно, так как тебе пришлось хранить секрет и как бы прятаться от меня…
Нет! Нет, нет, нет.
— Честно, мне очень жаль, если ты чувствовал, что я за тобой шпионил, выведывал и все такое, но…
— Папа, папа, пожалуйста, послушай хоть секунду!
— Но если уж мы решили задавать друг другу самые обычные вопросы, то я хотел бы знать, что же тебе…
— Ничего мне не было известно! — Выкрик Оберона заставил Смоки встрепенуться и поднять глаза. Сын, с бешеным огнем во взоре, готовился то ли обличать, то ли исповедоваться.
— Что?
— Ничего мне не было известно! — Внезапно Оберон опустился перед Смоки на колени. Все его детство было поставлено с ног на голову, и ему захотелось залиться смехом умалишенного. — Ничего!
— Тогда почему же ты вечно скрывал?
— Что скрывал?
— То, что тебе было известно. Тайный дневник. И все эти таинственные намеки…
— Папа. Папа. Если мне было известно что-то, о чем ты не знал, пришла бы мне мысль, что старая модель движется, но все об этом молчат? А как насчет «Архитектуры загородных домов», про которую ты мне ничего не хотел объяснять?
— Я? Это ведь ты считал, что в ней разбираешься…
— Ладно, а как насчет Лайдак?
— Что насчет Лайлак?
— Что с ней случилось? Я говорю о дочери Софи. Почему никто мне не сказал? — Он схватил отца за руки. — Что с ней случилось? Куда она исчезла?
— Ну да, — повторил Смоки, раздраженный сверх всякой меры. — Куда она исчезла?
Они уставили друг на друга безумные глаза, в которых светились одни вопросы и никаких ответов, и в тот же миг все поняли. Смоки хлопнул себя по лбу:
— Но как ты мог думать, что я… что я… То есть разве не было сразу видно, что я не знаю…
— Ну, я ломал себе голову. Думал, вдруг ты притворяешься. Но не был уверен. Откуда взяться уверенности? У меня не было случая.
— Тогда почему ты…
— Не произноси этого. Не произноси: почему ты не спросил. Не надо.
— О боже, — рассмеялся Смоки. — Господи.
Оберон, тряся головой, снова опустился на пол.
— Весь этот труд, — сказал он. — Все усилия.
— Думаю, я выпью еще чуточку бренди, если ты сможешь дотянуться до бутылки. — Смоки пытался поймать свой пустой бокал, который куда-то закатился в темноте. Оберон налил ему и себе, и долгое время они сидели молча, обменивались взглядами и посмеивались, качая головой. — Нет, это что-то, — заметил Смоки. — А каково бы было, — добавил он, помолчав, — если бы никто из нас не был посвящен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205