— Ладно, Элис, ладно, — повторил он и поцеловал ее яростно (она тоже была его!), а потом еще раз — крепко. Элис обняла его со смехом, не зная (так он думал) о его только что принятом решении всего себя принести в жертву, дабы отвратить ее планы, и подарила ему ответный поцелуй.
Как могло произойти, размышляла Дейли Элис, целуя его, что подобные слова, сказанные любимому мужу среди самой темной в году ночи, вызвали в ней не грусть, а радость — наполнили душу счастливым ожиданием? Конец: принять назначенный ей конец Повести, принять навечно, весь без изъятия. Разумеется, из него нельзя исключить Смоки, при том, как глубоко он вплел себя в ткань этой истории. Будет хорошо, так хорошо получить его целиком на руки, как длинное-длинное покрывало, сшитое из лоскутков в надежде и вере, что за последним уколом иголки, за последним стежком, последней вытянутой ниткой внезапно откроется смысл всего этого — что за облегчение! Пока еще время не пришло, но теперь, этой зимой, Элис смогла наконец безоговорочно поверить, что оно близится, оно уже не за горами.
— А может, — сказала она Смоки, который на минуту приостановил свои ласки, — может, это только начало.
Смоки со стоном затряс головой, Элис, рассмеявшись, прижалась к нему.
Когда разговор в кровати смолк, девочка, некоторое время наблюдавшая за движениями покрывала и слушавшая слова, повернулась, чтобы уйти. Она вошла через дверь (которую оставили открытой для кошек) бесшумно, босиком, а потом стояла в тени и потихоньку усмехалась. Смоки и Элис не видели ее из-за горы одеял и покрывал, а нелюбопытные кошки вытаращились на нее, когда она вошла, но тут же вновь погрузились в прерывистую дремоту, лишь время от времени взглядывая на девочку сквозь прищуренные веки. На миг она задержалась в дверях, так как с постели вновь послышались звуки, но разобрать ничего не удавалось, да это и не были слова, а так, шумы, и девочка выскользнула за дверь, в холл.
Света там не было, только слабый блеск снега проникал через створчатое окно в конце помещения, и девочка продвигалась мимо закрытых дверей медленно, как слепая, мелкими шажочками, вытянув вперед руки. Она оборачивалась ко всем встреченным темным прямоугольникам, но каждый раз трясла в раздумье своей светловолосой головой. И только за углом она набрела на арочный проем, улыбнулась, повернула круглую стеклянную ручку и толкнула дверь
Глава вторая
Нет смысла указывать, что замысел глуп, поведение нелепо, имена и манеры, свойственные разным историческим периодам, перепутаны и описанные события невозможны ни в какое время и ни при каких обстоятельствах: стоит ли расточать усилия критика на непобедимое слабоумие, недостатки чересчур очевидные и грубые, чтобы требовалось кому-либо открывать на них глаза.
Джонсон о «Цимбелине»

Софи тоже рано отправилась в постель, но заснула не сразу.
В старой ночной кофточке, стеганой, в узорах, и кардигане поверх нее, Софи устроилась под одеялами поближе к свече, стоявшей на ночном столике; наружу она выставила всего два пальца, в которых держала второй том старинного трехтомного романа.
Когда свеча начала оплывать, Софи вынула из ящика стола другую, зажгла ее от первой, вставила в подсвечник и вздохнула, а затем перевернула страницу. До заключительной свадьбы оставалось еще очень-очень много страниц, а пока только было заперто в старинном шкафу-кабинете завещание и епископская дочь думала о бале. Дверь отворилась, и в комнату Софи вошел ребенок.
Вот так сюрприз
На девочке было только синее платье, без рукавов и пояса. Не выпуская из ладони ручку двери, она сделала шаг вперед. По лицу девочки блуждала улыбка ребенка, который владеет страшным секретом и не знает, как воспримут этот секрет взрослые. Она недвижно стояла в дверях, слабо освещенная свечой, опустив подбородок и не сводя глаз с Софи, которая как камень застыла в постели. Потом девочка произнесла:
— Привет, Софи.
Взгляд ее был таким, какой воображала себе Софи, а возраст соответствовал тому, на котором она остановилась, когда не смогла уже больше наблюдать мысленно за ростом дочери. Пламя свечи дрогнуло на сквозняке, потянувшем из открытой двери, и бросило на ребенка странную тень, отчего Софи на мгновение испугалась, как никогда в жизни, — но это не было привидение. Софи была уверена, что девочка, войдя, обернулась и закрыла за собой дверь. Ни одно привидение не стало бы этого делать.
Сцепив руки за спиной, девочка двинулась к кровати. На ее лице играла та же неуверенная улыбка.
— Угадай, как меня зовут.
Голос ее почему-то поразил Софи больше, чем само появление девочки, и она впервые в жизни поняла, что значит не поверить собственным ушам. Слух свидетельствовал, что ребенок заговорил, но Софи не поверила и даже не представляла себе, что можно ответить. Это было бы похоже на разговор с собой, с какой-то частью своего существа, которая внезапно, необъяснимым образом от нее отделилась, а теперь обращается с вопросом.
Девочка тихонько рассмеялась: происходящее ей нравилось.
— Не можешь. Дать подсказку?
Подсказку! Не призрак, не сон — Софи не спала; и, конечно, не ее дочь, ведь ту у нее украли более четверти века назад, а эта — ребенок. И все же Софи точно знала ее имя. Она поднесла руки к лицу и, закрываясь ими, произнесла шепотом:
— Лайлак.
Судя по виду, девочка была несколько разочарована.
— Да, — кивнула она. — Как ты узнала?
Софи усмехнулась, или всхлипнула, или и то и другое вместе.
— Лайлак, — повторила она.
Лайлак засмеялась и попробовала вскарабкаться к матери на постель, и Софи помимо воли стала ей помогать. Она взяла Лайлак за руку, опасаясь, что, возможно, ощутит свое собственное прикосновение, а тогда… что тогда? Но Лайлак состояла из плоти, прохладной плоти, рука Софи сомкнулась на детском запястье. Чтобы притянуть к себе девочку, с ее ощутимым весом, потребовалась сила; когда колено девочки нажало на кровать, она дрогнула, и все органы чувств сказали Софи, что перед ней Лайлак.
— Ну, — произнесла Лайлак, быстрым движением откидывая со лба золотистую прядь, — ты не удивлена? — Она разглядывала потрясенное лицо Софи. — Почему не поздороваешься, не поцелуешь меня или что-нибудь еще?
— Лайлак, — смогла только повторить Софи, потому что много-много лет запрещала себе единственную мысль, гнала из головы единственную, именно эту, — в результате неотрепетированную — сцену. Минута и ребенок были те, которые возникли бы в воображении Софи, если бы она позволила себе пустить его в ход, но она себе этого не позволяла и теперь оказалась не-подготовлена.
— Ты должна сказать, — посоветовала Лайлак (запомнить все это было непросто, и излагать следовало правильно), — ты должна сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205