В известном смысле она такой и была.)
Все три с детства овладели иглой и постоянно совершенствовали свое мастерство, обучаясь все более тонкому, недоступному профанам рукоделью: плетению кружев, шитью шелком, вышивке шерстью по ткани. Тейси осваивала все первой, беря уроки у двоюродной бабушки Клауд и у своей собственной бабушки, и обучала потом Лили, а та — Люси. Когда они, собравшись вместе, шили и пороли (это происходило часто в многоугольной музыкальной комнате, в окна которой в любое время года светило солнце), их разговоры представлялись подобием календаря, где были отмечены будущие события в жизни окружающих (как ожидаемые, так и необъявленные): похороны, помолвки, прощания, прибавления в семействе. Они вязали узлы, обрезали нити, они знали все; дошло до того, что ни одно печальное или счастливое событие не происходило без ведома сестер и лишь редкие — без их присутствия. Последние казались не вполне завершенными, не прошедшими утверждения. Но отъезд единственного брата на встречу с судьбой и юристами они не пропустили.
— Вот, — сказала Тейси, вынимая из притороченной к велосипеду корзины пакетик в голубой, как лед, бумаге, — возьми. Открой этот пакет, когда доберешься до Города. — Она коснулась губами щеки Оборона.
— Возьми, — сказала Лили. Ее подарок был обернут в зеленую, как мята, бумагу. — Открой этот пакет, когда о нем подумаешь.
— Возьми, — сказала Люси. Ее пакет был в белой упаковке. — Открой этот пакет, когда захочешь вернуться домой.
Ошеломленно кивая, Оберон собрал подарки и сунул их в свой багаж. Девушки больше не сказали о них ни слова, только посидели немного с Обероном и Смоки на веранде. В воздухе носилась неубранная палая листва, набиваясь под сиденья плетеных стульев (их надо бы снести в подвал, подумал Смоки; этим всегда занимался Оберон; по коже Смоки пробежал холодок предчувствия или потери, но он отнес его на счет хмурой ноябрьской погоды). Оберон, достаточно юный и одинокий, чтобы вообразить, будто ему удастся ускользнуть из дому потихоньку, не привлекая ничьего внимания, сидел в напряженной позе и наблюдал, как светлеет небо. Потом он хлопнул себя по коленям, поднялся на ноги, пожал руку отцу, поцеловал сестер, дал обещание писать и зашагал наконец к югу через шумное море листьев, направляясь к перекрестку, где можно было остановить автобус. На четверых, наблюдавших его уход, он не оглянулся.
— Ну ладно, — кивнул Смоки, которому припомнилось, как сам он, приблизительно в возрасте Оберона, отправился в Город, — ему предстоят приключения.
— Целая куча. — подтвердила Тейси.
— Будет забавно. Наверно. Помню…
— Вначале, — сказала Лили.
— Недолго, — подхватила Люси. — Но вначале, по крайней мере, забавно.
— Папа, — (Тейси заметила, что Смоки дрожит), — бога ради, нечего сидеть здесь едва одетым.
Он встал, кутаясь в банный халат. Днем придется унести в дом мебель с веранды, пока на летних стульях не взгромоздились — ни к селу ни к городу — сугробы.
Друг Доктора
Перемещая фокус зрения, Джордж Маус наблюдал из ниши в Старом Каменном Заборе, как Оберон шел наискосок по Старому Пастбищу, срезая путь к Медоубруку. Луговой Мышонок в той же нише, покусывая травинку и мрачно размышляя, наблюдал бредущего к нему человека, под сапогами которого трещали ветки и шуршали палые листья. До чего же у них большие и неуклюжие ножищи! Обутые ноги, шире и крепче, чем были встарь у Бурого Медведя! У них было всего по две ноги, да и появлялись они у дома Лугового Мышонка нечасто и поодиночке, а потому он относился к ним лучше, чем к разрушительнице Корове, чудищу, которое его преследовало. Когда Оберон подошел ближе, подобравшись едва ли не вплотную к нише, где примостился Луговой Мышонок, тот очень удивился. Он узнал того самого мальчика, который приходил однажды с Доктором — другом прапрадедушки Лугового Мышонка. Тот самый мальчик, которого видел Луговой Мышонок, когда был совсем крохой. Мальчик, опершись руками в свои голые исцарапанные колени, заглядывал в их семейный дом, меж тем как Доктор записывал мемуары прапрадедушки, которые приобрели такую славу не только среди поколений Луговых Мышей, но и в Огромном Мире тоже! Родственные чувства возобладали над природной робостью, и Луговой Мышонок высунул нос из ниши в стене и попытался поздороваться. «Мой прапрадедушка был знаком с Доктором!» — выкрикнул он. Однако парнишка прошел мимо.
Доктор умел разговаривать с животными, но мальчик, судя по всему, нет.
Пастух в Бронксе
Пока Оберон стоял на перекрестке, по щиколотку утопая в ворохе золотых листьев, а Смоки задумался перед компанией своих воспитанников, которые не могли понять, почему он вдруг умолк с мелом у доски на полпути от подлежащего к сказуемому, Дейли Элис под своим стеганым лоскутным одеялом (да! Джордж Маус был изумлен широтой и длительностью своих Ментальных Связей) видела сон о том, как ее сын Оберон, живший теперь в Городе, звонит, чтобы рассказать о себе.
«Некоторое время я был пастухом в Бронксе, — говорил бестелесный и по-прежнему скрытый голос, — но с наступлением ноября продал стадо». Слушая его рассказ, она видела Бронкс: зеленые, с низкой травой, волны холмов, чистый, пронизываемый ветрами воздух в низинах, влажные облака над самой землей. Она словно бы присутствовала, пока он пас здесь стадо, шла по едва заметным следам и черным пятнам помета вдоль изъезженных дорог к пастбищу, внимала жалобному блеянию, вдыхала запах отсыревшей туманным утром шерсти. Живая картина! Элис видела, как ее сын (говоривший с ней по телефону) стоял с посохом в руках на мысу и смотрел в море, и на запад, откуда приближалась непогода, и на юг, через реку, на темный лес и поросшие этим лесом острова. Она думала и гадала…
Осенью Оберон сменил кожаные штаны и гамаши на приличный черный костюм, а вместо посоха взял в руку тросточку. Не имея перед собой ясной цели, он все же направился с собакой Спарком (с которой Оберон предпочел не расставаться, хотя хорошую пастушескую собаку у него бы купили вместе со стадом) вдоль реки Гарлем-ривер к переправе (близ 137-й стрит). У древнего-предревнего паромщика была красивая правнучка, смуглая, как кофейное зерно, и серая плоскодонка, издававшая стуки и стоны. Пока паром вдоль каната двигался к причалу, Оберон стоял на носу. Спарк выскочил на берег первым, Оберон заплатил паромщику и, не оглядываясь, ступил в Дикий Лес. Близился вечер; солнце, тускло-желтые лучи которого тут и там проницали облака, выглядело таким холодным и безжизненным, что Оберон едва не пожелал, чтобы оно закатилось совсем.
Углубившись в лес, он отказался от этого желания. Между парком Сент-Николас и Соборной аллеей он как-то не там свернул, и ему пришлось карабкаться по каменным, изрисованным лишайником, уступам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Все три с детства овладели иглой и постоянно совершенствовали свое мастерство, обучаясь все более тонкому, недоступному профанам рукоделью: плетению кружев, шитью шелком, вышивке шерстью по ткани. Тейси осваивала все первой, беря уроки у двоюродной бабушки Клауд и у своей собственной бабушки, и обучала потом Лили, а та — Люси. Когда они, собравшись вместе, шили и пороли (это происходило часто в многоугольной музыкальной комнате, в окна которой в любое время года светило солнце), их разговоры представлялись подобием календаря, где были отмечены будущие события в жизни окружающих (как ожидаемые, так и необъявленные): похороны, помолвки, прощания, прибавления в семействе. Они вязали узлы, обрезали нити, они знали все; дошло до того, что ни одно печальное или счастливое событие не происходило без ведома сестер и лишь редкие — без их присутствия. Последние казались не вполне завершенными, не прошедшими утверждения. Но отъезд единственного брата на встречу с судьбой и юристами они не пропустили.
— Вот, — сказала Тейси, вынимая из притороченной к велосипеду корзины пакетик в голубой, как лед, бумаге, — возьми. Открой этот пакет, когда доберешься до Города. — Она коснулась губами щеки Оборона.
— Возьми, — сказала Лили. Ее подарок был обернут в зеленую, как мята, бумагу. — Открой этот пакет, когда о нем подумаешь.
— Возьми, — сказала Люси. Ее пакет был в белой упаковке. — Открой этот пакет, когда захочешь вернуться домой.
Ошеломленно кивая, Оберон собрал подарки и сунул их в свой багаж. Девушки больше не сказали о них ни слова, только посидели немного с Обероном и Смоки на веранде. В воздухе носилась неубранная палая листва, набиваясь под сиденья плетеных стульев (их надо бы снести в подвал, подумал Смоки; этим всегда занимался Оберон; по коже Смоки пробежал холодок предчувствия или потери, но он отнес его на счет хмурой ноябрьской погоды). Оберон, достаточно юный и одинокий, чтобы вообразить, будто ему удастся ускользнуть из дому потихоньку, не привлекая ничьего внимания, сидел в напряженной позе и наблюдал, как светлеет небо. Потом он хлопнул себя по коленям, поднялся на ноги, пожал руку отцу, поцеловал сестер, дал обещание писать и зашагал наконец к югу через шумное море листьев, направляясь к перекрестку, где можно было остановить автобус. На четверых, наблюдавших его уход, он не оглянулся.
— Ну ладно, — кивнул Смоки, которому припомнилось, как сам он, приблизительно в возрасте Оберона, отправился в Город, — ему предстоят приключения.
— Целая куча. — подтвердила Тейси.
— Будет забавно. Наверно. Помню…
— Вначале, — сказала Лили.
— Недолго, — подхватила Люси. — Но вначале, по крайней мере, забавно.
— Папа, — (Тейси заметила, что Смоки дрожит), — бога ради, нечего сидеть здесь едва одетым.
Он встал, кутаясь в банный халат. Днем придется унести в дом мебель с веранды, пока на летних стульях не взгромоздились — ни к селу ни к городу — сугробы.
Друг Доктора
Перемещая фокус зрения, Джордж Маус наблюдал из ниши в Старом Каменном Заборе, как Оберон шел наискосок по Старому Пастбищу, срезая путь к Медоубруку. Луговой Мышонок в той же нише, покусывая травинку и мрачно размышляя, наблюдал бредущего к нему человека, под сапогами которого трещали ветки и шуршали палые листья. До чего же у них большие и неуклюжие ножищи! Обутые ноги, шире и крепче, чем были встарь у Бурого Медведя! У них было всего по две ноги, да и появлялись они у дома Лугового Мышонка нечасто и поодиночке, а потому он относился к ним лучше, чем к разрушительнице Корове, чудищу, которое его преследовало. Когда Оберон подошел ближе, подобравшись едва ли не вплотную к нише, где примостился Луговой Мышонок, тот очень удивился. Он узнал того самого мальчика, который приходил однажды с Доктором — другом прапрадедушки Лугового Мышонка. Тот самый мальчик, которого видел Луговой Мышонок, когда был совсем крохой. Мальчик, опершись руками в свои голые исцарапанные колени, заглядывал в их семейный дом, меж тем как Доктор записывал мемуары прапрадедушки, которые приобрели такую славу не только среди поколений Луговых Мышей, но и в Огромном Мире тоже! Родственные чувства возобладали над природной робостью, и Луговой Мышонок высунул нос из ниши в стене и попытался поздороваться. «Мой прапрадедушка был знаком с Доктором!» — выкрикнул он. Однако парнишка прошел мимо.
Доктор умел разговаривать с животными, но мальчик, судя по всему, нет.
Пастух в Бронксе
Пока Оберон стоял на перекрестке, по щиколотку утопая в ворохе золотых листьев, а Смоки задумался перед компанией своих воспитанников, которые не могли понять, почему он вдруг умолк с мелом у доски на полпути от подлежащего к сказуемому, Дейли Элис под своим стеганым лоскутным одеялом (да! Джордж Маус был изумлен широтой и длительностью своих Ментальных Связей) видела сон о том, как ее сын Оберон, живший теперь в Городе, звонит, чтобы рассказать о себе.
«Некоторое время я был пастухом в Бронксе, — говорил бестелесный и по-прежнему скрытый голос, — но с наступлением ноября продал стадо». Слушая его рассказ, она видела Бронкс: зеленые, с низкой травой, волны холмов, чистый, пронизываемый ветрами воздух в низинах, влажные облака над самой землей. Она словно бы присутствовала, пока он пас здесь стадо, шла по едва заметным следам и черным пятнам помета вдоль изъезженных дорог к пастбищу, внимала жалобному блеянию, вдыхала запах отсыревшей туманным утром шерсти. Живая картина! Элис видела, как ее сын (говоривший с ней по телефону) стоял с посохом в руках на мысу и смотрел в море, и на запад, откуда приближалась непогода, и на юг, через реку, на темный лес и поросшие этим лесом острова. Она думала и гадала…
Осенью Оберон сменил кожаные штаны и гамаши на приличный черный костюм, а вместо посоха взял в руку тросточку. Не имея перед собой ясной цели, он все же направился с собакой Спарком (с которой Оберон предпочел не расставаться, хотя хорошую пастушескую собаку у него бы купили вместе со стадом) вдоль реки Гарлем-ривер к переправе (близ 137-й стрит). У древнего-предревнего паромщика была красивая правнучка, смуглая, как кофейное зерно, и серая плоскодонка, издававшая стуки и стоны. Пока паром вдоль каната двигался к причалу, Оберон стоял на носу. Спарк выскочил на берег первым, Оберон заплатил паромщику и, не оглядываясь, ступил в Дикий Лес. Близился вечер; солнце, тускло-желтые лучи которого тут и там проницали облака, выглядело таким холодным и безжизненным, что Оберон едва не пожелал, чтобы оно закатилось совсем.
Углубившись в лес, он отказался от этого желания. Между парком Сент-Николас и Соборной аллеей он как-то не там свернул, и ему пришлось карабкаться по каменным, изрисованным лишайником, уступам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205