…Строения, которые она видела прежде, с высоты, очень давно и в другое время года. Туда она шла между клумб, окаймлявших лужайку, которая заросла сорняками, и теперь над снегом торчали только высохшие стебли штокрозы и коровяка. Во дворе стоял серый остов полотняного шезлонга. При виде их Лайлак задумалась, не должна ли она принести сюда какое-нибудь послание или кого-нибудь утешить. Она немного постояла, рассматривая остатки шезлонга и приземистое здание; ни один след не вел по снегу к летней раздвижной двери, наполовину занесенной, и Лайлак впервые вздрогнула от холода, но все же так и не вспомнила, что за послание и кому она должна была доставить, если ей в самом деле это было поручено. Она пошла дальше.
— Оберон, — сказала Софи.
— Нет. Не тот Оберон.
Сама не зная об этом, Лайлак пересекла кладбище; участок земли, где первым был похоронен Джон Дринкуотер, а затем, рядом или поблизости, другие; некоторые были ему знакомы, некоторые нет. Лайлак удивили разбросанные там и сям большие камни с резными надписями, похожие на забытые гигантские игрушки. Она изучала их, переходя от одного к другому и смахивая снег, чтобы рассмотреть печальных ангелов, глубоко врезанные в камень буквы, гранитные шпили, а под ее ногами, под снегом, темными листьями и землей, расслабились скованные окоченением кости, и впалые груди, казалось, приготовились испустить вздох, вольнее сделались позы мертвецов, и в гробу выражавшие напряженное ожидание. Пока над усопшими прохаживалась Лайлак, с ними происходило то же, что происходит со спящим, когда его перестанет мучить кошмар или стихнут посторонние звуки (жалобы кошки или потерянного ребенка): они заснули наконец, сном подлинным и глубоким.
— Вайолет, — проговорила Софи, и из ее глаз полились слезы, обильно и на этот раз без боли, — и Джон, и Харви Клауд, и двоюродная бабушка Клауд. Папа. И отец Вайолет тоже, и Оберон. И Оберон.
Да: и Оберон, тот Оберон. Над покровом земли, ставшим его покровом, Лайлак начала яснее ощущать свою миссию, цель доверенного ей послания. Все вокруг виделось яснее, словно бы пробудившись, она продолжала стряхивать с себя сон. «О да, — сказала она себе, — о да…» Обернувшись, она увидела за темными елями громаду дома, под такой же шапкой снега, без единого огонька в окнах, но того самого, и вскоре обнаружила тропу, туда ведущую, а также дверь, ступеньки и стеклянные дверные ручки, среди которых нужно было выбрать одну.
— И тогда… и теперь, — Лайлак встала в кровати на колени перед Софи, — я должна тебе что-то сказать… Если ничего не забуду.
Парламент
— Значит, я была права, — кивнула Софи. Догорала третья свеча. В комнате воцарилась холодная непроглядная темень. — Осталось совсем мало.
— Пятьдесят два. Считая всех-всех.
— Так мало.
— Это война, — пояснила Лайлак. — Все пропали. А те, что остались, старые. Ты даже вообразить не можешь, какие старые.
— Но почему же? Если они знали, что будет так много жертв?
Лайлак пожала плечами, отводя взгляд. Ей вроде бы не полагалось объяснять, только передать известие и призыв. Она также не могла точно объяснить Софи, что с ней происходило со дня похищения, как она жила; на все вопросы она отвечала, как отвечают дети, поспешно упоминая лица и события, неизвестные собеседнику, в уверенности, что он все поймет, что взрослый человек знаком со всеми обстоятельствами; и, однако, Лайлак отличалась от прочих детей. «Ты знаешь», — нетерпеливо отмахнулась она, когда Софи начала ее расспрашивать, и вернулась к новостям, которые должна была передать: что Война близится к концу, что предстоит мирная конференция, Парламент, куда должны явиться все, кто может, дабы разрешить конфликт и покончить с долгим печальным временем.
Парламент, где все пришедшие встретятся лицом к лицу. Лицом к лицу. Услышав это от Лайлак, Софи ощутила гул в голове и перебой в сердце, будто Лайлак объявила о ее смерти или о чем-то столь же окончательном и невообразимом.
— Ты должна прийти, — говорила Лайлак. — Обязана. Потому что их теперь так мало, Войну надо закончить. Нам нужно заключить Договор, для всех.
— Договор.
— Или все они пропадут. Зима может продолжаться без конца. Они могут это сделать, последнее, что могут.
— О нет, — воскликнула Софи, — нет-нет.
— Все в твоих руках, — заявила Лайлак величественным, грозным тоном, а затем, покончив с торжественным посланием, широко раскинула руки. — Так ты согласна? — спросила она радостно. — Ты придешь? Вы все придете?
Софи притянула к своим губам холодные пальцы Лайлак. Лайлак в этой пыльной зимней комнате, веселая, живая, светящаяся; и эта новость. Софи ощущала себя пустым местом. Если здесь присутствовало привидение, то это была Софи, а не ее дочь.
Ее дочь!
— Но как? — спросила Софи. — Как нам туда добраться?
Во взгляде Лайлак выразился испуг.
— Ты не знаешь?
— Когда-то знала. — К горлу Софи подступили слезы. — Когда-то мне казалось, что я могу найти это место, когда-то… О, зачем ты так долго медлила? — С внезапной острой болью она осознала, что в ней умерли возможности, о которых говорила Лайлак: они не могли не умереть, так как Софи отвергла всякую вероятность того, что Лайлак будет здесь сидеть и говорить о них. Она давно свыклась с жуткой мыслью, что Лайлак мертва или полностью переменилась, но не позволяла себе поверить в старинное предсказание Тейси и Лили — хотя считала годы и даже пыталась определить дату по картам. Усилия потребовались огромные, и заплаченная цена была велика; пытаясь изгнать из воображения этот миг, Софи утратила все свои детские истины, все то, что в общем представлении считалось сказками; потеряла походя даже живые воспоминания об этих повседневных сказках, о приятной безумной атмосфере чуда, которой была окружена. Таким образом она защищала себя; поэтому воображение не ранило ее, — и не убило, а могло бы! — и она, по крайней мере, сумела жить дальше, день за днем. Но сейчас миновало уже слишком много пустых, затененных лет, слишком много, — Я не могу, — сказала Софи. — Не знаю. Не знаю дороги.
— Ты должна, — только и сказала Лайлак.
— Нет. — Софи помотала головой. — Нет, а если бы и была должна, все равно бы боялась. — Страх! Это было самое худшее: боязнь шагнуть за порог этого темного старого дома, боязнь, свойственная привидениям. — Уж очень долго ты медлила. — Софи отерла рукавом кардигана влажный нос. — Слишком долго.
— Но дом — это дверь! — вскричала Лайлак. — Это всем известно. Он отмечен на всех их картах.
— Правда?
— Да-да.
— И отсюда?
Лайлак ответила пустым взглядом.
— Ну да.
— Прости, Лайлак. Видишь ли, у меня была невеселая жизнь…
— А, знаю, — просияла Лайлак. — Карты! Где они?
— Вот. — Софи указала на инкрустированную шкатулку из Хрустального дворца, которая лежала на ночном столике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205