Армер и Ата выхаживают его, не убоявшегося этого чудовища, а все остальное в горячечном бреду привиделось.
Да-да; знакомые звуки, и покашливание такое знакомое, и бормотание себе под нос. А главное – этот запах: дым, и травы, и смола… И это пахучее изголовье, что добрые сны навевает…
И все же он не решался открыть глаза до тех пор, пока не услышал прямо над собой знакомый и чуть насмешливый голос:
– Давай, Нагу-волчонок, приходи в себя! Я же вижу: ты уже не спишь.
В первый миг почудилось: так оно и есть – прежний Армер-колдун. А потом понял: НЕТ!
И со стоном снова опустил веки. …И все же этот худой, жилистый старик был прежним Армером. Его лучистые, смеющиеся глаза нисколько не постарели, не говоря уже о голосе.
– Ну что? Опять тебя Армер выхаживает? Вот только как звать-то тебя теперь, Нагу-волчонок?
(Ах да! Он же после Посвящения хотел быть настоящим сыном Тигрольва. Пришел за Атой, а мужское свое имя никому не назвал, даже Армеру. И Ате-то только после свадьбы сказал, как у сыновей Тигрольва принято…)
Чувствуя, что губы расплываются в улыбке, он выпростал из-под медвежьей шкуры правую руку (левая почему-то плохо слушалась) и, коснувшись руки своего старого друга, проговорил:
– Аймик.
5
Аймику казалось: он очень быстро идет на поправку. «Не так уж быстро, – объяснял Армер. – Мне дважды к Духам летать пришлось, тебя выпрашивать да отвоевывать. Хорошо, покровители у тебя сильные. И то хорошо, что медведь был не оборотень – обыкновенный шатун… хотя и неурочный».
Как бы то ни было, а дня через два после того, как в себя пришел, Аймик уже и вставать понемногу начал, а потом и наружу выходить, правда опираясь на плечо своего старого друга. Все бы ничего, только рука, побывавшая в медвежьей пасти, временами совсем отказывалась шевелиться. Армер пользовал ее особо: наговорами, примочками да растирайием. Говорил, что к весне будет в порядке.
«Не беспокойся, из лука будешь стрелять не хуже прежнего», – говорил он. Аймик кивал головой в знак согласия, сам же думал:
«А для чего мне теперь это умение? Я дошел. Кто мне ближе, чем они, дети Волка? Неужели Инельга?..»
Впрочем, в стойбище детей Волка мысли об Инельге как-то гасли сами собой. А о том дальнем предке Айми-ка, бывшем здесь когда-то ее женихом, и вовсе не хотелось думать: еще, чего доброго, снова странные сны станут возвращаться. Здесь, в жилище Армера, на него нахлынуло отрочество. Нахлынуло с такой силой, что и жилище, и само стойбище казались теми же самыми, – хотя Аймик прекрасно понимал, что это не так. И ощущал он себя не столько Аймиком (и уж конечно не Вестником!), сколько Нагу-волчонком, особенно во снах, в которых вдруг откидывался полог и входила Ата. Но не девочка Ата, а та, которую он оставил навсегда в стойбище детей Сизой Горлицы. Она приходила снова и снова, и Аймик уже не был уверен: только ли во сне приходила она? Все было как прежде, а может быть, и лучше, чем прежде. И когда иссякали силы, они говорили и никак не могли наговориться. Всякий раз поутру он пытался, но никак не мог вспомнить, о чем так долго говорил со своей первой женой?
«Я останусь здесь до конца. До Тропы Мертвых. Не прогонит же меня Армер?» – так думал Аймик и все прочнее утверждался в своем решении. Но с Армером пока говорил только о текущих делах. И Армер ни о чем его не расспрашивал и ничего не рассказывал.
Потом стали наведываться общинники, знакомиться с необычным гостем. Первым пришел вождь, и Аймик, увидев перед собой совсем молодого мужчину, испытал жестокое разочарование: он почему-то был уверен, что вождем здесь будет его друг Йорр.
«А где Йорр?» – не выдержав, спросил он после у Армера.
«А-Туук, – поправил его Армер, – уже давно ушел по Ледяной Тропе в Землю Предков. Такие, как он, долго не живут».
Встав на ноги окончательно, Аймик принялся бродить по стойбищу – искать прошлое. Пусть без следа канет, как плохой сон, его Избранничество, его Вестничество, все эти Могучие, Неведомые, Бессмертные… Он сделал то, чего они добивались, и хочет дожить оставшиеся годы как простой охотник, там, где прошли его лучшие дни. Жаль только, никого из прежних друзей-приятелей словно и не осталось. Старики, конечно, были, но Аймик их не узнавал, и они, вдоволь наслушавшись его рассказов, теперь равнодушно отворачивались от чужака.
(«Это ваши, колдунские дела. Что нам до них?») Было немного обидно: ну почему даже Старые не хотят понять, что никакой он не колдун, а такой же, как они? Что только этим он и счастлив – наконец-то нашел сам себя, наконец-то понял: здесь, и только здесь все, что ему нужно. Не случайно даже эта легкая обида не гасила радость обретения утраченного.
К тому же были дети. Уж они-то слушали пришельца разинув рты, ходили за ним след в след, забыв о сугробах, в которых можно барахтаться и кувыркаться, об обледенелом склоне, с которого так весело лететь вниз, растянувшись на куске шкуры… Рассказы о непонятных «горах», о непредставимой «Великой Воде», о могучих колдунах, которым служат волки, которым лошади безропотно подставляют свои хребты, заменяли все.
И Аймик чувствовал себя спокойным и воистину счастливым. Все вернулось. Даже Ата.
И знакомый голос, приходящий не извне – изнутри, соглашался:
«Да, все вернулось. Все мечтают вернуться к Началу и сделать его неизменным, но дается это немногим. Избранным. Это – твоя награда. Живи и радуйся». И теперь этот голос не внушал отвращения.
Так длилось до конца зимы. С Армером он теперь общался не по-прежнему, не как младший и старший; старость их уравняла и сгладила разницу в возрасте. Пожалуй, одно казалось немного странным: хозяин был неизменно дружелюбен и приветлив, гость отзывчив, но разговаривали они так, словно и не было за плечами прожитой жизни, словно расстались они всего день или два назад. Впрочем, Аймику это нравилось. Никого из прежних друзей не осталось? Что ж, зато остался Армер, и жилище его – такое же, как прежде…
И до занятий своего друга Аймику не было никакого дела.
Только однажды…
– Аймик, почему ты снял мои обереги?
– ?!
На ладони Армера лежали палочки, перехваченные какими-то сухими стеблями… Кажется, чесноком. (Ах да, совсем забыл.)
– Ата просила. Сказала – иначе ей трудно приходить. Армер больше не сказал ничего.
6
А потом почернел снег, и покалеченная рука стала слушаться хозяина почти как прежде – только к перемене погоды давала о себе знать ломота в суставах и нытье зарубцевавшихся ран. Армер не раз предлагал своему гостю испытать лук, но Аймик неизменно отказывался, почти с отвращением поглядывая в угол, где без дела покоилось оружие, подобранное и заботливо принесенное его спасителями.
Почерневший снег осел, съежился и изошел водами; от черной земли по утрам поднимался пар;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Да-да; знакомые звуки, и покашливание такое знакомое, и бормотание себе под нос. А главное – этот запах: дым, и травы, и смола… И это пахучее изголовье, что добрые сны навевает…
И все же он не решался открыть глаза до тех пор, пока не услышал прямо над собой знакомый и чуть насмешливый голос:
– Давай, Нагу-волчонок, приходи в себя! Я же вижу: ты уже не спишь.
В первый миг почудилось: так оно и есть – прежний Армер-колдун. А потом понял: НЕТ!
И со стоном снова опустил веки. …И все же этот худой, жилистый старик был прежним Армером. Его лучистые, смеющиеся глаза нисколько не постарели, не говоря уже о голосе.
– Ну что? Опять тебя Армер выхаживает? Вот только как звать-то тебя теперь, Нагу-волчонок?
(Ах да! Он же после Посвящения хотел быть настоящим сыном Тигрольва. Пришел за Атой, а мужское свое имя никому не назвал, даже Армеру. И Ате-то только после свадьбы сказал, как у сыновей Тигрольва принято…)
Чувствуя, что губы расплываются в улыбке, он выпростал из-под медвежьей шкуры правую руку (левая почему-то плохо слушалась) и, коснувшись руки своего старого друга, проговорил:
– Аймик.
5
Аймику казалось: он очень быстро идет на поправку. «Не так уж быстро, – объяснял Армер. – Мне дважды к Духам летать пришлось, тебя выпрашивать да отвоевывать. Хорошо, покровители у тебя сильные. И то хорошо, что медведь был не оборотень – обыкновенный шатун… хотя и неурочный».
Как бы то ни было, а дня через два после того, как в себя пришел, Аймик уже и вставать понемногу начал, а потом и наружу выходить, правда опираясь на плечо своего старого друга. Все бы ничего, только рука, побывавшая в медвежьей пасти, временами совсем отказывалась шевелиться. Армер пользовал ее особо: наговорами, примочками да растирайием. Говорил, что к весне будет в порядке.
«Не беспокойся, из лука будешь стрелять не хуже прежнего», – говорил он. Аймик кивал головой в знак согласия, сам же думал:
«А для чего мне теперь это умение? Я дошел. Кто мне ближе, чем они, дети Волка? Неужели Инельга?..»
Впрочем, в стойбище детей Волка мысли об Инельге как-то гасли сами собой. А о том дальнем предке Айми-ка, бывшем здесь когда-то ее женихом, и вовсе не хотелось думать: еще, чего доброго, снова странные сны станут возвращаться. Здесь, в жилище Армера, на него нахлынуло отрочество. Нахлынуло с такой силой, что и жилище, и само стойбище казались теми же самыми, – хотя Аймик прекрасно понимал, что это не так. И ощущал он себя не столько Аймиком (и уж конечно не Вестником!), сколько Нагу-волчонком, особенно во снах, в которых вдруг откидывался полог и входила Ата. Но не девочка Ата, а та, которую он оставил навсегда в стойбище детей Сизой Горлицы. Она приходила снова и снова, и Аймик уже не был уверен: только ли во сне приходила она? Все было как прежде, а может быть, и лучше, чем прежде. И когда иссякали силы, они говорили и никак не могли наговориться. Всякий раз поутру он пытался, но никак не мог вспомнить, о чем так долго говорил со своей первой женой?
«Я останусь здесь до конца. До Тропы Мертвых. Не прогонит же меня Армер?» – так думал Аймик и все прочнее утверждался в своем решении. Но с Армером пока говорил только о текущих делах. И Армер ни о чем его не расспрашивал и ничего не рассказывал.
Потом стали наведываться общинники, знакомиться с необычным гостем. Первым пришел вождь, и Аймик, увидев перед собой совсем молодого мужчину, испытал жестокое разочарование: он почему-то был уверен, что вождем здесь будет его друг Йорр.
«А где Йорр?» – не выдержав, спросил он после у Армера.
«А-Туук, – поправил его Армер, – уже давно ушел по Ледяной Тропе в Землю Предков. Такие, как он, долго не живут».
Встав на ноги окончательно, Аймик принялся бродить по стойбищу – искать прошлое. Пусть без следа канет, как плохой сон, его Избранничество, его Вестничество, все эти Могучие, Неведомые, Бессмертные… Он сделал то, чего они добивались, и хочет дожить оставшиеся годы как простой охотник, там, где прошли его лучшие дни. Жаль только, никого из прежних друзей-приятелей словно и не осталось. Старики, конечно, были, но Аймик их не узнавал, и они, вдоволь наслушавшись его рассказов, теперь равнодушно отворачивались от чужака.
(«Это ваши, колдунские дела. Что нам до них?») Было немного обидно: ну почему даже Старые не хотят понять, что никакой он не колдун, а такой же, как они? Что только этим он и счастлив – наконец-то нашел сам себя, наконец-то понял: здесь, и только здесь все, что ему нужно. Не случайно даже эта легкая обида не гасила радость обретения утраченного.
К тому же были дети. Уж они-то слушали пришельца разинув рты, ходили за ним след в след, забыв о сугробах, в которых можно барахтаться и кувыркаться, об обледенелом склоне, с которого так весело лететь вниз, растянувшись на куске шкуры… Рассказы о непонятных «горах», о непредставимой «Великой Воде», о могучих колдунах, которым служат волки, которым лошади безропотно подставляют свои хребты, заменяли все.
И Аймик чувствовал себя спокойным и воистину счастливым. Все вернулось. Даже Ата.
И знакомый голос, приходящий не извне – изнутри, соглашался:
«Да, все вернулось. Все мечтают вернуться к Началу и сделать его неизменным, но дается это немногим. Избранным. Это – твоя награда. Живи и радуйся». И теперь этот голос не внушал отвращения.
Так длилось до конца зимы. С Армером он теперь общался не по-прежнему, не как младший и старший; старость их уравняла и сгладила разницу в возрасте. Пожалуй, одно казалось немного странным: хозяин был неизменно дружелюбен и приветлив, гость отзывчив, но разговаривали они так, словно и не было за плечами прожитой жизни, словно расстались они всего день или два назад. Впрочем, Аймику это нравилось. Никого из прежних друзей не осталось? Что ж, зато остался Армер, и жилище его – такое же, как прежде…
И до занятий своего друга Аймику не было никакого дела.
Только однажды…
– Аймик, почему ты снял мои обереги?
– ?!
На ладони Армера лежали палочки, перехваченные какими-то сухими стеблями… Кажется, чесноком. (Ах да, совсем забыл.)
– Ата просила. Сказала – иначе ей трудно приходить. Армер больше не сказал ничего.
6
А потом почернел снег, и покалеченная рука стала слушаться хозяина почти как прежде – только к перемене погоды давала о себе знать ломота в суставах и нытье зарубцевавшихся ран. Армер не раз предлагал своему гостю испытать лук, но Аймик неизменно отказывался, почти с отвращением поглядывая в угол, где без дела покоилось оружие, подобранное и заботливо принесенное его спасителями.
Почерневший снег осел, съежился и изошел водами; от черной земли по утрам поднимался пар;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134