– Хорошо. Сыновьям Сизой Горлицы не нужна лишняя кровь. Но пусть Оленерогие прежде всего сложат оружие.
По знаку своего вождя мужчины складывали у его ног копья, дубинки, кинжалы, несколько коротких луков и пучков стрел. Безоружные опускались на корточки и ждали.
– Все? – спросил Хайюрр.
– Все, Одноухий! – вздохнул старый вождь Оленерогих.
– Тогда слушайте. Лишняя кровь сыновьям Сизой Горлицы не нужна. Но мы не можем вернуться, не отомстив тем, кто пролил кровь моего брата. И мою. Трое мертвы, я знаю. Но если двое оставшихся еще среди живых, они должны быть выданы нам.
– Одноухий – великий воин! Своего четвертого врага он сразил еще там, на Плохой Земле. Он давно погребен. А пятый…
Какая-то пожилая женщина внезапно бросилась к одному из сидящих на корточках, вытащила его и, оттолкнув своего вождя, повалилась вместе со своим пленником в ноги Хайюрру.
– Могучий! Бесстрашный! Великий! – голосила она. – Вот он, пятый! Мой сын! Но он не проливал вашу кровь, не проливал! Взгляни: он еще мальчик! Мужчины взяли его с собой учить. И потом смеялись: никого не схватил, никого не убил, только свой лоб под камень подставил! Великий, пощади! Все возьми, дочь возьми, она маленькая, вырастет – хорошей женой будет! Убей меня, старую, только пощади сына!
Хайюрр опустил глаза. Действительно, мальчишка… тот самый; Сингор тогда удачно ему в лоб засветил, как не помнить! Сжавшись от ужаса и боли, он смотрел снизу вверх огромными блестящими глазами. Трясутся губы, трясется правая рука, поддерживающая левую, окровавленную… Да это тот самый лучник, которому досталась первая стрела Аймика!
Хайюрр бросил через плечо:
– Что скажете, сородичи?
– Убить… Смотри сам… Да ну его!.. Прикончить, и дело с концом! – раздавались голоса. Заключил старый охотник из соседней общины, женатый на сестре Малуты:
– Хайюрр! Нас там с вами не было. Твой брат – тебе решать.
Полюбовавшись какое-то время своей жертвой, Хайюрр кивнул его матери:
– Хорошо. Забирай, лечи. О выкупе еще поговорим.
8
Тропа победителей легка. Сыновья Сизой Горлицы шли бодро, перешучивались, хвастались своими подвигами, обсуждали добычу. Добыча, что и говорить, хороша. Шкуры, и бивни, и добрый кремень. Да еще берестяные короба и туеса, а в одном из них – твердая смола! А в другом – дальние раковины!
Ну и молодки, конечно.
Они тащат добычу своих хозяев и тихонько переговариваются. Для них началась новая жизнь. Полонянки – только из дочерей и сестер Оленерогих (кстати, они, оказывается, вовсе и не Оленерогие; называют себя людьми Сохатого). Хотели еще прихватить и тех, кто вдовами сегодня стали, да их вождь уговорил этого не делать. («С женами и так плохо! Соседей мало; вы жен не даете, только наших отбираете! Как жить будем?!») Порешили в конце концов: дадут им жен люди Сизой Горлицы… если, конечно, хорошенько попросят! («Смотрите только, – смеялись победители, – хорошие дары несите! А то не видать вам наших сестер!»)
Хайюрр прихватил-таки малолетнюю сестренку того молодчика, которому жизнь оставил. Если не себе, то Кайюму подарит; ему на следующее лето уже мужчиной быть. Надо бы Аймику ее отдать, да возьмет ли? Странный он все же…
(И выживет ли Аймик?)
Тропа победителей легка, но победа в этот раз досталась дорогой ценой. Шестеро убитых да раненые. Трое тяжело, и среди них – Аймик. А если бы не трусящий рядом Серко… Только бы выжил.
(А если не выживет…)
Словно кто-то липкий, холодный, насмешливый говорит с ним изнутри. И, стремясь отделаться от этого гнусного голоса, Хайюрр почти подбежал к носилкам, на которых несли его спасителя.
– Ты как, дружище?
(Бледное лицо; запекшаяся кровь на лбу, глаза открыты, но видят ли они?)
– Листья… Убери… листья… Запах… Не могу…
Хайюрр недоуменно огляделся. Никаких листьев сейчас, посреди зимы, не было и в помине.
– Бредит, – проговорил один из несущих Аймика. – С духами говорит. Все о листьях да еще непонятное… Ничего. Авось оклемается.
(А если не оклемается…)
Качалась шкура, качались небо и ветви, нестерпимо болела голова, и каждое неосторожное движение отдавалось новым приступом боли. И приступом тошноты. С великим трудом Аймик перегнул голову через край своего такого неустойчивого ложа и его вырвало. Стало полегче. Ненадолго.
Должно быть, временами он впадал в забытье, но казалось, боль не оставляет его и там. И с открытыми ли, с закрытыми ли глазами – все качались и качались черные ветви на сером небе, падал и падал липкий снег, смешанный с кровью, и выплывала страшная оскаленная харя…
(Влево-вправо, влево-вправо, вперед-назад. И какой-то особенно мучительный толчок. С подковыркой…)
Потом пришел запах.
Сперва еле заметный, то наплывающий, то уходящий куда-то в сторону, вместе с качанием и приступами боли, он постепенно делался все сильнее и сильнее, словно люди, шедшие рядом, зачем-то с головой осыпали его палой листвой. Аймик просит, умоляет убрать эти проклятущие листья, – ведь дышать же нечем. Но его почему-то никто не слушает. Сыпят и сыпят… Может, он уже умер, и хоронят почему-то не в земле, а в листве?
Черная дыра. Глубокая, сужающаяся книзу. Он беззвучно падает в нее, стремительно и невесомо (только голова нестерпимо кружится), а навстречу…
поднимается…
кто-то…
кого нужно задержать, остановить во что бы то ни стало, иначе ЭТО займет его место, и тогда…
СЛУЧИТСЯ ТО, ЧТО УЖЕ БЫЛО КОГДА-ТО.
Стон. Ветви уже не просто качаются – кружатся. Голые, откуда же так воняет прелью? Уберите листья!
Журчит вода. По стенам и где-то там, внизу, в черной глубине. Не просто журчит – разговаривает. Не с ним – с той, кто его ведет сквозь мрак, окутанная нежно-голубым сиянием…
Тени зверей скользят мимо них и сквозь них и оседают на каменных стенах и сводах. Навсегда.
Маленькая девочка в странном одеянии показывает вверх и что-то беззвучно говорит. Мужчина, одетый не менее причудливо, поднимает факел и…
Голубое сияние заливает этих чудаков, и они растворяются, а Та, что несет с собой этот свет, нетерпеливо зовет его. Вот сейчас она обернется, и тогда…
РАДОСТЬ!
Но уже раздаются мерные, страшные удары. Бумм! Буммм! БУМММ!! Прямо по голове.
…Как больно! Снег ложится на лицо, и на том спасибо. Такой холодный… Если бы не эта качка… И еще запах…
На лице водяные брызги; почему-то соленые, и они снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; он стоит на коленях, изо всех сил вцепившись в борта, и кажется, он здесь не один… А вокруг ничего, кроме воды, вздымающейся и опадающей воды да черного взлохмаченного неба, прорезанного молниями…
– Ты как, дружище?
…Кто? Ах да, Хайюрр. Какой-то… Все равно, лишь бы эти листья убрал и дал поспать!
– Хайюрр! Убери наконец эти листья!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134