Все, в том числе и Ставка, восторгались Луцким прорывом, но на деле Алексеев продолжал саботировать наступление Брусилова. Он не давал ничего сверх ранее обещанного, хотя прекрасно понимал, что сейчас самый момент пустить в прорыв все имеющиеся резервы. Вместе с Алексеевым завистливо молчали главнокомандующие Западным и Северным фронтами Эверт и Куропаткин. Они полностью игнорировали директиву Ставки об общем переходе в наступление. Это уже становилось похоже не на мелочную зависть, а на настоящий заговор.
Новые факты подтверждали подобное предположение. В конце мая Эверт получил разрешение от Алексеева отложить начало главного удара до 4 июня. Брусилов протестовал, но бесполезно. У Эверта и Куропаткина находились все новые и новые причины, якобы препятствующие началу их активных действий. То это были свежие германские части, невесть откуда появившиеся перед их фронтами, то генералам угрожала непогода, то было что-то другое. И у Алексеева, а равно и верховного главнокомандующего, не находилось средств и власти, чтобы призвать к порядку заговорщиков, которые под личиной зависти умело губили плоды всей летней кампании.
Чтобы заставить действовать соседей на своем фланге, Брусилов решился даже на столь необычный шаг, как личное письмо к подчиненному Эверта, командующему 3-й армией Западного фронта генералу Лешу.
«Обращаюсь к вам с совершенно частной личной просьбой в качестве вашего старого боевого сослуживца: помощь вашей армии крайне энергичным наступлением, особенно 31-го корпуса, по обстановке необходима, чтобы продвинуть правый фланг 8-й армии вперед. Убедительно, сердечно прошу быстрей и сильней выполнить эту задачу, без выполнения которой я связан и теряю плоды достигнутого успеха», — писал главкоюз.
Но Эверт и здесь успел навредить общему делу. Он запретил Лешу наступать на Пинском направлении по крайней мере до 4 июня, в то время как германское командование, обеспокоенное развалом австрийского фронта, немедленно начало переброску войск от Вердена и своих резервов, чтобы заткнуть дыру на Луцком и Ковельском направлениях.
Брусилов был крайне возмущен бездействием Ставки, ее потаканием «младенцам в военном деле», как он называл генерала Куропаткина и иже с ним. Он снова решился на беспрецедентный шаг — вежливое по форме, но обвинительное по существу письмо начальнику штаба Ставки, в котором прямо ставил вопрос об измене.
«Глубокоуважаемый Михаил Васильевич! — по-личному обратился Брусилов. — Отказ главкозапа атаковать противника 4 июня ставит вверенный мне фронт в чрезвычайно опасное положение и, может статься, выигранное сражение окажется проигранным. Сделаем все возможное и даже невозможное, но силам человеческим есть предел, потери в войсках весьма значительны, и пополнение необстрелянных молодых солдат и убыль опытных боевых офицеров не может не отозваться на дальнейшем качестве войск. По натуре я скорее оптимист, чем пессимист, но не могу не признать, что положение более чем тяжелое. Войска никак не поймут — да им, конечно, и объяснить нельзя, — почему другие фронты молчат, а я уже получил два анонимных письма с предостережением, что ген.-адъют. Эверт якобы немец и изменник и что нас бросят для проигрыша войны. Не дай бог, чтобы такое убеждение укоренилось в войсках.
Беда еще в том, что в России это примут трагически. Также начнут указывать на измену…
…Повторяю, что я не жалуюсь, духом не падаю, уверен и знаю, что войска будут драться самоотверженно, но есть пределы, перейти которые нельзя, и я считаю долгом совести и присяги, данной мной на верность службы государю императору, изложить вам обстановку, в которой мы находимся не по своей вине. Я не о себе забочусь, ничего не ищу и для себя никогда ничего не просил и не прошу, но мне горестно, что такими разрозненными усилиями компрометируется выигрыш войны, что весьма чревато последствиями, и жаль воинов, которые с таким самоотвержением дерутся, да и жаль, просто академически, возможности проигрыша операции, которая была, как мне кажется, хорошо продумана, подготовлена и выполнена и не закончена по вине Западного фронта ни за что ни про что.
Во всяком случае, сделаем, что сможем. Да будет господня воля. Послужим государю до конца».
Генерал оторвал стальное перо от листа и задумался.
Как закончить письмо? Ставить ли обязательную формулу об уважении и прочем? Наверное, пока еще нет документальных доказательств измены начальника штаба верховного главнокомандующего, следует держать свои подозрения при себе…
Брусилов аккуратно вывел своим четким, как весь его характер, почерком:
«Прошу принять уверения глубокого уважения и полной преданности вашего покорного слуги. А.Брусилов».
Пока чернила сохли, вызвал дежурного офицера приготовить конверт и сургуч. Офицер доложил, что в приемной дожидается Генерального штаба подполковник Сухопаров, прибыл с сообщением из Петрограда.
— Проси! — скомандовал генерал.
Вошел его старый знакомый, ученик по офицерской кавалерийской школе.
— А, голубчик! Входи, входи и здравствуй! — скороговоркой приветствовал Брусилов Сухопарова и попросил: — Погоди маленько, вот только письмо отправлю…
Весь облик главнокомандующего отнюдь не излучал того пессимизма, о котором он сообщал в Ставку Алексееву. Его глаза лучились, лицо словно помолодело.
— Рассказывай, с чем прибыл? — обернулся Брусилов от стола к камину, подле которого устроился Сухопаров.
— Ваше высокопревосходительстве! — встал и вытянулся в струнку подполковник. — Направлен от генерал-квартирмейстерского отдела Генерального штаба для доклада по двум вопросам. Первое. Касательно воздействия ваших побед на европейскую дипломатию. Второе. Для изучения на месте австрийских и германских штабных документов, захваченных вашими доблестными войсками…
— Докладывай, голубчик! — разрешил главнокомандующий. — Только сядь, будь любезен!..
— Имею удовольствие доложить вам реакцию в Италии на Луцкий прорыв… — начал стоя подполковник.
Сухопаров хорошо знал скромность полководца и поэтому не стал называть это наступление тем громким именем, которым уже успела окрестить его вся Россия — «Брусиловским прорывом».
— Садись, голубчик! И рассказывай… — доброжелательно указал на стул подле себя Брусилов и сел сам, приготовившись слушать.
— Известия о большой победе русских над австрийцами вызвали в Италии всеобщее ликование, — начал Сухопаров довольно торжественно, но, заметив скептицизм в глазах Брусилова, продолжал более буднично. — Во многих городах состоялись манифестации и празднества. В Венеции, например, общественные и частные здания украсились флагами, а население города устроило манифестацию в честь России…
— А флаги хоть были российские?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140