– Это всего лишь наши догадки. Он вполне может забрать деньги и скрыться.
Я очень сомневался в этом; думаю, и Сара тоже. Мы оба сосредоточились на еде.
– У тебя нет выбора, Хэнк.
Я вздохнул. История повторялась – мы опять были вынуждены убеждать себя в том, что выбора нет.
– Как бы то ни было, вопрос остается открытым.
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что мы не выясним личность этого парня до тех пор, пока все не кончится.
Сара задумчиво смотрела на Аманду. Малышка подняла ручонки вверх, и казалось, будто она протягивает одну матери, а другую – мне. У меня даже возникло желание ответить ей пожатием. Но я подавил его, зная, что ребенок лишь расплачется.
– Можно позвонить в детройтское отделение ФБР, – предложила Сара. – И спросить агента Бакстера.
– Уже поздно. Офис, должно быть, закрыт.
– Дождемся утра.
– Я встречаюсь с ними в девять. Вряд ли офис откроется раньше.
– Задержи их на какое-то время. Я позвоню в Детройт из дома, а ты перезвонишь мне с работы.
– А если выяснится, что такого агента не существует?
– Тогда ты откажешься от поездки. Скажешь Карлу, что я только что позвонила тебе из дома – заболел ребенок, и тебе нужно срочно вернуться.
– А если существование агента Бакстера подтвердится?
– Ты поедешь с ними и выведешь их к самолету.
Я нахмурился.
– В любом случае мы рискуем, так ведь?
– По крайней мере, все прояснится. Период ожидания закончился. Теперь следует быть готовыми к стремительному развитию событий.
Аманда негромко взвизгнула, словно напомнила о себе. Сара склонилась над люлькой и коснулась руки дочурки. Ужин так и стоял передо мной – холодный и уже несъедобный.
– Скоро мы уедем отсюда, – сказала Сара, скорее в утешение Аманде, нежели мне. – Уедем, и все будет хорошо. Прихватим наши денежки, изменим имена, и никто нас не найдет. – Она оторвалась от ребенка и, чуть улыбнувшись мне, добавила: – Теперь уже ждать осталось недолго.
Вскоре после полуночи я открыл глаза, разбуженный возней Аманды. Обычно перед тем как разразиться безудержным плачем, она в течение нескольких минут тихонько гукала, покряхтывала, икала. Вот и сейчас я услышал эти знакомые звуки, напоминавшие холостой ход автомобильного двигателя, за которыми вскоре должен был последовать пронзительный душераздирающий вопль.
Я выбрался из-под одеяла, прошел босиком через всю комнату и вытащил девочку из колыбельки. Сара спала на животе, и стоило мне ускользнуть, как она тут же притянула к себе мою подушку.
Я постоял возле люльки, укачивая Аманду на руках и нашептывая ей ласковые слова, однако утихомирить ее было не так-то просто; моих увещеваний ей явно было недостаточно, и она оповестила меня об этом, издав громкий утробный звук, похожий на продолжительную отрыжку, так что мне пришлось спешно перенести ее в комнату для гостей, пока дочка не разбудила свою маму. Я взгромоздился вместе с ней на кровать, укутав нас обоих одеялом.
Я начинал находить удовольствие в этих ночных бдениях. Это было единственное время суток, когда я мог наслаждаться близостью ее хрупкого тельца. Днем, когда я прикасался к ней, малышка тут же заливалась плачем, и только по ночам я мог держать дочку на руках, гладить ее личико, нежно целовать в лобик. Только ночью мне удавалось успокоить ее и убаюкать.
Ее постоянный плач угнетал меня, вызывая ощущение собственной вины. Стоило мне остаться с ней наедине, как Аманда тут же закатывалась в крике. Педиатр, наблюдавший девочку, и сам не мог сказать с уверенностью, когда же придет конец этим истерикам, хотя и заверял нас в том, что явление это временное, – так проходит адаптация чувствительной детской психики к окружающей обстановке. К его доводам я относился с пониманием, и все-таки, несмотря на все мои попытки не поддаваться эмоциям, не мог избавиться от двойственного чувства, которое рождали во мне капризы дочери. Испытывая к ней нежность и жалость, я в то же время не мог подавить в себе вспышки отвращения. Мне казалось, что ее плач – не что иное, как проявление дурного характера, врожденной нервозности и раздражительности, и Бог наградил ее этим в наказание мне. Девочка словно отказывалась принимать мою любовь.
Не знаю, чем объяснить, но по ночам эти тревожные симптомы исчезали. Аманда тянулась ко мне, и меня переполняла любовь к ней. Я склонял голову к ее личику и впитывал нежный, душистый аромат ее тельца. Я прижимал малышку к своей груди, и ее ручонки пощипывали мою кожу, ощупывали нос, глаза, уши.
– Шшш, – тихонько приговаривал я и шептал ее имя.
В комнате было холодно и темно. Дверь я оставил открытой, и в ее проеме просматривался холл. Казалось, его голые белые стены светятся в темноте.
Постепенно Аманда начала успокаиваться. Головка ее покачивалась в такт размеренному дыханию, ручонки сжимались в кулачки. Ножками она упиралась мне в грудь.
Я задремал, и дважды мне приснилось, что она уже научилась говорить. Вот она сидит за кухонным столом и ест с ножом и вилкой. Бормочет что-то, издавая глубокие гортанные звуки, устремив взгляд прямо перед собой, словно уставившись в телевизионную камеру. В ее речи мелькают названия цветов – голубой, желтый, оранжевый, лиловый, зеленый, черный; марок автомобилей – «понтиак», «мерседес», «шевроле», «ягуар», «тойота», «фольксваген»; деревьев – клен, слива, ива, дуб, бук, мирт. Мы с Сарой, замерев в удивленном молчании, вслушиваемся в этот лепет. Вдруг она начинает перечислять имена: Педерсон, Сонни, Ненси, Лу, Джекоб… При упоминании имени брата я встаю и влепляю ей пощечину. Каждый раз сон мой заканчивался на этой пощечине – я просыпался от ее звонкого шлепка, – и каждый раз в сознании возникала мысль о том, что, не ударь я девочку, она продолжала бы и дальше перечислять имена. И списку этому не было бы конца.
Когда Аманда совсем затихла, я стал прислушиваться к дыханию дома. Снегопад прошел, и поднялся ветер. Стены поскрипывали под его порывами – так стонет корабль под натиском волн. Когда ветер усиливался, слышно было, как дрожат стекла окон. Почувствовав озноб, я поплотнее укутался в одеяло.
Аманду уже можно было нести обратно в спальню – она засыпала, но я почему-то медлил. Мне хотелось еще немного побыть с ней, такой спокойной, умиротворенной.
Мы сидели на кровати Джекоба. Мысль об этом, непрошеная и неожиданная, оживила в памяти воспоминание о том, как он лежал здесь, пьяный, и я наклонился к нему, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи. Машинально я поднес к носу одеяло и вдохнул, пытаясь уловить запах Джекоба, хотя и понимал, что это нереально.
«Поцелуй Иуды» , – прошептал тогда Джекоб.
За окном раздался шум от проезжавшей мимо снегоуборочной машины; глухо шуршали ее скребки и щетки. Я взглянул на Аманду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Я очень сомневался в этом; думаю, и Сара тоже. Мы оба сосредоточились на еде.
– У тебя нет выбора, Хэнк.
Я вздохнул. История повторялась – мы опять были вынуждены убеждать себя в том, что выбора нет.
– Как бы то ни было, вопрос остается открытым.
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что мы не выясним личность этого парня до тех пор, пока все не кончится.
Сара задумчиво смотрела на Аманду. Малышка подняла ручонки вверх, и казалось, будто она протягивает одну матери, а другую – мне. У меня даже возникло желание ответить ей пожатием. Но я подавил его, зная, что ребенок лишь расплачется.
– Можно позвонить в детройтское отделение ФБР, – предложила Сара. – И спросить агента Бакстера.
– Уже поздно. Офис, должно быть, закрыт.
– Дождемся утра.
– Я встречаюсь с ними в девять. Вряд ли офис откроется раньше.
– Задержи их на какое-то время. Я позвоню в Детройт из дома, а ты перезвонишь мне с работы.
– А если выяснится, что такого агента не существует?
– Тогда ты откажешься от поездки. Скажешь Карлу, что я только что позвонила тебе из дома – заболел ребенок, и тебе нужно срочно вернуться.
– А если существование агента Бакстера подтвердится?
– Ты поедешь с ними и выведешь их к самолету.
Я нахмурился.
– В любом случае мы рискуем, так ведь?
– По крайней мере, все прояснится. Период ожидания закончился. Теперь следует быть готовыми к стремительному развитию событий.
Аманда негромко взвизгнула, словно напомнила о себе. Сара склонилась над люлькой и коснулась руки дочурки. Ужин так и стоял передо мной – холодный и уже несъедобный.
– Скоро мы уедем отсюда, – сказала Сара, скорее в утешение Аманде, нежели мне. – Уедем, и все будет хорошо. Прихватим наши денежки, изменим имена, и никто нас не найдет. – Она оторвалась от ребенка и, чуть улыбнувшись мне, добавила: – Теперь уже ждать осталось недолго.
Вскоре после полуночи я открыл глаза, разбуженный возней Аманды. Обычно перед тем как разразиться безудержным плачем, она в течение нескольких минут тихонько гукала, покряхтывала, икала. Вот и сейчас я услышал эти знакомые звуки, напоминавшие холостой ход автомобильного двигателя, за которыми вскоре должен был последовать пронзительный душераздирающий вопль.
Я выбрался из-под одеяла, прошел босиком через всю комнату и вытащил девочку из колыбельки. Сара спала на животе, и стоило мне ускользнуть, как она тут же притянула к себе мою подушку.
Я постоял возле люльки, укачивая Аманду на руках и нашептывая ей ласковые слова, однако утихомирить ее было не так-то просто; моих увещеваний ей явно было недостаточно, и она оповестила меня об этом, издав громкий утробный звук, похожий на продолжительную отрыжку, так что мне пришлось спешно перенести ее в комнату для гостей, пока дочка не разбудила свою маму. Я взгромоздился вместе с ней на кровать, укутав нас обоих одеялом.
Я начинал находить удовольствие в этих ночных бдениях. Это было единственное время суток, когда я мог наслаждаться близостью ее хрупкого тельца. Днем, когда я прикасался к ней, малышка тут же заливалась плачем, и только по ночам я мог держать дочку на руках, гладить ее личико, нежно целовать в лобик. Только ночью мне удавалось успокоить ее и убаюкать.
Ее постоянный плач угнетал меня, вызывая ощущение собственной вины. Стоило мне остаться с ней наедине, как Аманда тут же закатывалась в крике. Педиатр, наблюдавший девочку, и сам не мог сказать с уверенностью, когда же придет конец этим истерикам, хотя и заверял нас в том, что явление это временное, – так проходит адаптация чувствительной детской психики к окружающей обстановке. К его доводам я относился с пониманием, и все-таки, несмотря на все мои попытки не поддаваться эмоциям, не мог избавиться от двойственного чувства, которое рождали во мне капризы дочери. Испытывая к ней нежность и жалость, я в то же время не мог подавить в себе вспышки отвращения. Мне казалось, что ее плач – не что иное, как проявление дурного характера, врожденной нервозности и раздражительности, и Бог наградил ее этим в наказание мне. Девочка словно отказывалась принимать мою любовь.
Не знаю, чем объяснить, но по ночам эти тревожные симптомы исчезали. Аманда тянулась ко мне, и меня переполняла любовь к ней. Я склонял голову к ее личику и впитывал нежный, душистый аромат ее тельца. Я прижимал малышку к своей груди, и ее ручонки пощипывали мою кожу, ощупывали нос, глаза, уши.
– Шшш, – тихонько приговаривал я и шептал ее имя.
В комнате было холодно и темно. Дверь я оставил открытой, и в ее проеме просматривался холл. Казалось, его голые белые стены светятся в темноте.
Постепенно Аманда начала успокаиваться. Головка ее покачивалась в такт размеренному дыханию, ручонки сжимались в кулачки. Ножками она упиралась мне в грудь.
Я задремал, и дважды мне приснилось, что она уже научилась говорить. Вот она сидит за кухонным столом и ест с ножом и вилкой. Бормочет что-то, издавая глубокие гортанные звуки, устремив взгляд прямо перед собой, словно уставившись в телевизионную камеру. В ее речи мелькают названия цветов – голубой, желтый, оранжевый, лиловый, зеленый, черный; марок автомобилей – «понтиак», «мерседес», «шевроле», «ягуар», «тойота», «фольксваген»; деревьев – клен, слива, ива, дуб, бук, мирт. Мы с Сарой, замерев в удивленном молчании, вслушиваемся в этот лепет. Вдруг она начинает перечислять имена: Педерсон, Сонни, Ненси, Лу, Джекоб… При упоминании имени брата я встаю и влепляю ей пощечину. Каждый раз сон мой заканчивался на этой пощечине – я просыпался от ее звонкого шлепка, – и каждый раз в сознании возникала мысль о том, что, не ударь я девочку, она продолжала бы и дальше перечислять имена. И списку этому не было бы конца.
Когда Аманда совсем затихла, я стал прислушиваться к дыханию дома. Снегопад прошел, и поднялся ветер. Стены поскрипывали под его порывами – так стонет корабль под натиском волн. Когда ветер усиливался, слышно было, как дрожат стекла окон. Почувствовав озноб, я поплотнее укутался в одеяло.
Аманду уже можно было нести обратно в спальню – она засыпала, но я почему-то медлил. Мне хотелось еще немного побыть с ней, такой спокойной, умиротворенной.
Мы сидели на кровати Джекоба. Мысль об этом, непрошеная и неожиданная, оживила в памяти воспоминание о том, как он лежал здесь, пьяный, и я наклонился к нему, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи. Машинально я поднес к носу одеяло и вдохнул, пытаясь уловить запах Джекоба, хотя и понимал, что это нереально.
«Поцелуй Иуды» , – прошептал тогда Джекоб.
За окном раздался шум от проезжавшей мимо снегоуборочной машины; глухо шуршали ее скребки и щетки. Я взглянул на Аманду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106