Он молчал. А ребенок все думал, как бы украсть денег на коробок спичек и поджечь дом, когда мать будет сидеть одна за прялкой.
Тяжелее всего было зимою. В трубе завывала вьюга. Митря хныкал в темноте, лежа на обрывке циновки. Иногда поздно ночью, когда было совсем темно, кто-то накрывал его одеялом. Митря чувствовал это.
«Это, наверно, тятька,— думал он.— Нет, не тятька, тот ступал бы тяжелее».
— Может, это ангел приходил? — сказал он как-то вслух. Мать подняла его на смех.
— Какой ангел придет к такому дьяволенку, как ты? Однажды он попросил Иордана:
— Тятька, теперь зимой я все больше баклуши бью. Летом то гуси, то поросята, то козы, то в корчму беги, то к батюшке, то пригони корову с пастбища. А зимой дел меньше. Я бы, тятька, в школу пошел. Мне господин учитель говорит, я — как пшеница в бурьяне. А вот если буду учиться, то это словно пшеницу прополют. На святых апостолов мне ведь тринадцать сравняется.
— Слышь, как меньшой говорит! — удивился Иордан. Агапия, подслушав все под дверью, налетела на них, меча глазами молнии.
— Слышала. А сам ты, Иордан, учился грамоте? А я? На что мне эта пакость? И Гицэ не давала ротозейничать! Есть у нас другие дела, и дом, слава богу, полная чаша. Пусть твой последыш возьмется за ум, а коли нет, то как стукну его по башке — так и всажу ее аж до самого брюха. Коли думает, что зимой делать нечего, найду ему дело. Я ему покажу,— допросится плешивый ермолки с жемчугами.
А меньшой не осмелился слово вымолвить, хоть многое у него накипело. Ему так и хотелось крикнуть: «Не матка, а лихорадка!»— но он зажал себе рот ладонью. Она же долго смотрела на него и зло улыбалась,— верно, поняла его.
Прошло и это. Прошла зима, потом весенний разлив Лисы. Крестьяне выехали пахать. Митря взялся за ручку плуга и шагал, согнувшись, по борозде. Он гладил по голове уставших лошадей и разговаривал с ними. Позже с отцом и матерью ходил он окучивать кукурузу. Дома смотреть за хозяйством нанимали старуху.
Дул теплый ветерок, сияло солнце. Мать больше не задевала Мптрю ни единым словом. Казалось, она не замечает его. Все это тоже прошло. На праздник Петра и Павла поехали Иордан с Ага-ппей на телеге в город купить кое-чего.
Мать наказывала Митре:
— Смотри сиди дома. Приглядывай за всем. Слушай, что тебе говорю, а то прокляну. Коль мать проклянет, праха твоего не соберут.
Накапуне лил дождь, и Лиса катила мутные волны. Дождь лил и всю ночь. Утром на несколько часов прояснилось, пока крестьяне добирались до города. Потом снова заклубились облака, и опять на целый день зарядил дождь. Митря сидел один и смотрел в серую даль. По дороге шли люди, покрыв головы мешками, ж рассказывали друг другу, как вздулась река.
— Только бы не снесло мост,— сказал кто-то,— а то отрежет нас от полей.
Беда случилась сразу же после обеда. По мосту торопливо ехали несколько телег, возвращаясь из города. В устои моста бились волны и большие бревна, принесенные потоком. Шаткий мост скрипел по всем швам. Люди хлестали лошадей, спеша добраться до берега. Три телеги проскочили, а телега Иордана и Агапии отстала.
— Погоняй! — завопила женщина.
Иордан подхлестнул лошадей. Они рванулись, но тут же мост рассыпался, словно игрушечный. Бревна, люди, телега, лошади — все смешалось. Крестьяне, те, что успели выбраться па берег, в ужасе закричали, выскочили из телег и бросились к обрыву. Прибежали и другие; кто-то тащил багор, отчаянно им размахивая, словно хотел проткнуть низко нависшее небо.
Утонувших вытащили. Голова Иордана была разбита, вся в крови. Его опустили на высокий берег и рядом положили жену. У Агапии были переломаны ноги, она едва дышала.
1*55
Вдруг веки ее приподнялись, и она неожиданно увидела возле себя Митрю. Мальчик, широко открыв от ужаса глаза, дрожал, лязгая зубами.
Агапия, казалось, что-то шептала ему. Он наклонился к ней и разрыдался.
Мать сунула левую руку за пазуху и вытащила сладкий пряник в виде сердца. Пшенично-медовое сердце, украшенное красным сахаром, казалось окровавленным. Все это длилось одно мгновенье. Агапия умерла, и на лице ее застыла гримаса, похожая на улыбку. Рядом с нею Иордан черными остекленевшими глазами смотрел в беспощадное небо.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗДЕСЬ МЫ ЗНАКОМИМСЯ С ГИЦЭ-МЕЛЬНИКОМ
Мельнику Гицэ было немногим более тридцати лет, но казался он гораздо старше. «От забот и огорчений»,— жаловался он.
Безбородый, с воспаленными веками, был он низкоросл и заплыл жиром. Нос его от цуйки преждевременно покраснел. Гицэ любил выпить и пил аккуратно, по четвертинке каждое утро. «В мельничной пыли,— говорил он,— нельзя без капли горючего, а то зачихаю, словно мотор».
Жена Гицэ, белесая и веснушчатая Станка, была чуть повыше его. Он скажет слово — она десять. Уже на похоронах- родителей она косо посматривала на своего деверя Митрю; потом она все поворачивалась к Гицэ и что-то вдалбливала ему в ухо своим клювом. Глаза у нее были студенистые, рыбьи. Митря, заметив, что она сразу же его невзлюбила, про себя обругал ее.
Поминки справляли в родительском доме. Соседи пили и ели. Митря так и не нашел себе за столом места. Когда он, подцепив со стола какой-то кусок, укрылся в сторонке, чтобы незаметно проглотить его, Станка тут же отыскала мальчика своими белесыми глазами и сморщила нос. «С этой жить будет еще труднее»,— подумал Митря.
Священник прочитал молитву, потом начал рассказывать людям про ад и про рай. Кто, мол, добр на этом свете, тот попадет в лоно Авраамово. Кто зол, тот осужден попасть в ад, чтобы мучили его черти веки вечные. Только дарами и молитвами можно заслужить милосердие божие. Да раскается грешник, да смирится непокорный.
«И в раю места за деньги продаются»,— с усмешкой подумал Митря.
— Видел ты, как ухмылялся этот поганец,— сказала Станка, надвигаясь на мельника лбом, словно хотела его боднуть.— Батюшка про святое рассказывает, а чертенок обгладывает кость, калачом закусывает да зубы скалит. Попадешь ты, Митря, к самому сатане в лапы.
— А я себе проездной билет в рай куплю.
— На какие же это деньги?
— Твоя правда. Туда только богатеи на самолете полетят. Ну, коли нельзя мне в рай, пойду туда, куда ты меня посылаешь. Там, говорят, и музыканты есть, и выпивка каждую неделю.
Невестка всплеснула руками:
— Слышишь, Гицэ, что он говорит?
— Слышу. Да что оп про это знает? — И вдруг окрысился, топнув ногой.— Знаешь ты иль не знаешь?
— Откуда мне знать, я ведь там не бывал. Вот вы там, видно, были и знаете.
— Да и мы не были, умник ты этакий.
— Тогда откуда про рай вам известно?
— Ну, с ним не столкуешься, Гицэ! — закричала Станка.
— Ты ему слово, а он тебе снова. Ты ему — белое, а он тебе — черное.
— Я говорю — брито, а ты — стрижено,— пробормотал Митря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Тяжелее всего было зимою. В трубе завывала вьюга. Митря хныкал в темноте, лежа на обрывке циновки. Иногда поздно ночью, когда было совсем темно, кто-то накрывал его одеялом. Митря чувствовал это.
«Это, наверно, тятька,— думал он.— Нет, не тятька, тот ступал бы тяжелее».
— Может, это ангел приходил? — сказал он как-то вслух. Мать подняла его на смех.
— Какой ангел придет к такому дьяволенку, как ты? Однажды он попросил Иордана:
— Тятька, теперь зимой я все больше баклуши бью. Летом то гуси, то поросята, то козы, то в корчму беги, то к батюшке, то пригони корову с пастбища. А зимой дел меньше. Я бы, тятька, в школу пошел. Мне господин учитель говорит, я — как пшеница в бурьяне. А вот если буду учиться, то это словно пшеницу прополют. На святых апостолов мне ведь тринадцать сравняется.
— Слышь, как меньшой говорит! — удивился Иордан. Агапия, подслушав все под дверью, налетела на них, меча глазами молнии.
— Слышала. А сам ты, Иордан, учился грамоте? А я? На что мне эта пакость? И Гицэ не давала ротозейничать! Есть у нас другие дела, и дом, слава богу, полная чаша. Пусть твой последыш возьмется за ум, а коли нет, то как стукну его по башке — так и всажу ее аж до самого брюха. Коли думает, что зимой делать нечего, найду ему дело. Я ему покажу,— допросится плешивый ермолки с жемчугами.
А меньшой не осмелился слово вымолвить, хоть многое у него накипело. Ему так и хотелось крикнуть: «Не матка, а лихорадка!»— но он зажал себе рот ладонью. Она же долго смотрела на него и зло улыбалась,— верно, поняла его.
Прошло и это. Прошла зима, потом весенний разлив Лисы. Крестьяне выехали пахать. Митря взялся за ручку плуга и шагал, согнувшись, по борозде. Он гладил по голове уставших лошадей и разговаривал с ними. Позже с отцом и матерью ходил он окучивать кукурузу. Дома смотреть за хозяйством нанимали старуху.
Дул теплый ветерок, сияло солнце. Мать больше не задевала Мптрю ни единым словом. Казалось, она не замечает его. Все это тоже прошло. На праздник Петра и Павла поехали Иордан с Ага-ппей на телеге в город купить кое-чего.
Мать наказывала Митре:
— Смотри сиди дома. Приглядывай за всем. Слушай, что тебе говорю, а то прокляну. Коль мать проклянет, праха твоего не соберут.
Накапуне лил дождь, и Лиса катила мутные волны. Дождь лил и всю ночь. Утром на несколько часов прояснилось, пока крестьяне добирались до города. Потом снова заклубились облака, и опять на целый день зарядил дождь. Митря сидел один и смотрел в серую даль. По дороге шли люди, покрыв головы мешками, ж рассказывали друг другу, как вздулась река.
— Только бы не снесло мост,— сказал кто-то,— а то отрежет нас от полей.
Беда случилась сразу же после обеда. По мосту торопливо ехали несколько телег, возвращаясь из города. В устои моста бились волны и большие бревна, принесенные потоком. Шаткий мост скрипел по всем швам. Люди хлестали лошадей, спеша добраться до берега. Три телеги проскочили, а телега Иордана и Агапии отстала.
— Погоняй! — завопила женщина.
Иордан подхлестнул лошадей. Они рванулись, но тут же мост рассыпался, словно игрушечный. Бревна, люди, телега, лошади — все смешалось. Крестьяне, те, что успели выбраться па берег, в ужасе закричали, выскочили из телег и бросились к обрыву. Прибежали и другие; кто-то тащил багор, отчаянно им размахивая, словно хотел проткнуть низко нависшее небо.
Утонувших вытащили. Голова Иордана была разбита, вся в крови. Его опустили на высокий берег и рядом положили жену. У Агапии были переломаны ноги, она едва дышала.
1*55
Вдруг веки ее приподнялись, и она неожиданно увидела возле себя Митрю. Мальчик, широко открыв от ужаса глаза, дрожал, лязгая зубами.
Агапия, казалось, что-то шептала ему. Он наклонился к ней и разрыдался.
Мать сунула левую руку за пазуху и вытащила сладкий пряник в виде сердца. Пшенично-медовое сердце, украшенное красным сахаром, казалось окровавленным. Все это длилось одно мгновенье. Агапия умерла, и на лице ее застыла гримаса, похожая на улыбку. Рядом с нею Иордан черными остекленевшими глазами смотрел в беспощадное небо.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЗДЕСЬ МЫ ЗНАКОМИМСЯ С ГИЦЭ-МЕЛЬНИКОМ
Мельнику Гицэ было немногим более тридцати лет, но казался он гораздо старше. «От забот и огорчений»,— жаловался он.
Безбородый, с воспаленными веками, был он низкоросл и заплыл жиром. Нос его от цуйки преждевременно покраснел. Гицэ любил выпить и пил аккуратно, по четвертинке каждое утро. «В мельничной пыли,— говорил он,— нельзя без капли горючего, а то зачихаю, словно мотор».
Жена Гицэ, белесая и веснушчатая Станка, была чуть повыше его. Он скажет слово — она десять. Уже на похоронах- родителей она косо посматривала на своего деверя Митрю; потом она все поворачивалась к Гицэ и что-то вдалбливала ему в ухо своим клювом. Глаза у нее были студенистые, рыбьи. Митря, заметив, что она сразу же его невзлюбила, про себя обругал ее.
Поминки справляли в родительском доме. Соседи пили и ели. Митря так и не нашел себе за столом места. Когда он, подцепив со стола какой-то кусок, укрылся в сторонке, чтобы незаметно проглотить его, Станка тут же отыскала мальчика своими белесыми глазами и сморщила нос. «С этой жить будет еще труднее»,— подумал Митря.
Священник прочитал молитву, потом начал рассказывать людям про ад и про рай. Кто, мол, добр на этом свете, тот попадет в лоно Авраамово. Кто зол, тот осужден попасть в ад, чтобы мучили его черти веки вечные. Только дарами и молитвами можно заслужить милосердие божие. Да раскается грешник, да смирится непокорный.
«И в раю места за деньги продаются»,— с усмешкой подумал Митря.
— Видел ты, как ухмылялся этот поганец,— сказала Станка, надвигаясь на мельника лбом, словно хотела его боднуть.— Батюшка про святое рассказывает, а чертенок обгладывает кость, калачом закусывает да зубы скалит. Попадешь ты, Митря, к самому сатане в лапы.
— А я себе проездной билет в рай куплю.
— На какие же это деньги?
— Твоя правда. Туда только богатеи на самолете полетят. Ну, коли нельзя мне в рай, пойду туда, куда ты меня посылаешь. Там, говорят, и музыканты есть, и выпивка каждую неделю.
Невестка всплеснула руками:
— Слышишь, Гицэ, что он говорит?
— Слышу. Да что оп про это знает? — И вдруг окрысился, топнув ногой.— Знаешь ты иль не знаешь?
— Откуда мне знать, я ведь там не бывал. Вот вы там, видно, были и знаете.
— Да и мы не были, умник ты этакий.
— Тогда откуда про рай вам известно?
— Ну, с ним не столкуешься, Гицэ! — закричала Станка.
— Ты ему слово, а он тебе снова. Ты ему — белое, а он тебе — черное.
— Я говорю — брито, а ты — стрижено,— пробормотал Митря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42