Я расследую. Быть может, обнаружится еще кто другой, о ком мы и не подозреваем. Какой-нибудь подстрекатель. Говоришь, он одеждой хвастается?
— Хвастается и смеется...
Мельник отправился восвояси, думая про себя, что хитрость его удалась.
— Не мне его бить, я не могу,— бормотал Гицэ,— пусть другие поколотят!
Мельник был в имении в среду. А в четверг, в обед, жандармский унтер-офицер Гырняцэ прикатил к Воловьему колодцу па паре вороных, запряженных в желтую двуколку, и позвал к себе Митрю. Он приказал ему сесть рядом с ним.
— Зачем? — спросил Митря, поднимая настороженный взгляд на представителя власти.
— Там увидишь.
— Письмо мне откуда-нибудь пришло? — Половину угадал. Вторую половину узнаешь, когда приедешь в участок.
Глаза Митри потускнели. Он чувствовал, что такому бедняку, как он, не приходится ждать шгчего хорошего.
— Господин унтер-офицер,— заговорил Митря,— разрешили бы мне хоть перехватить чего-нибудь, а то голоден как собака. Как говорит наш молдаванин с первой сеялки, у меня в брюхе мыши заночевали.
— Поешь в Малу Сурпат.
— Да ведь тут-то у нас жареная индейка и холодец,— засмеялся Митря.
Жандарм усмехнулся и хлопнул его по плечу.
— Ну ладно, садись в двуколку. У меня и других дел много.
По дороге Митря несколько раз пробовал выпытать хоть что-нибудь у своего спутника. Но усатый жандарм отмалчивался. Митря заговорил о дрофах. Гырняцэ не был охотником, но все же поинтересовался, с каким ружьем ходят на этих птиц. Митря стал расхваливать барина из Хаджиу. Унтер-офицер слегка улыбался, но языка не распускал.
Приехав в Малу Сурпат и войдя в помещение жандармского участка, Гырняцэ крикнул солдату, чтобы тот открыл «гостиную». Не говоря дурного слова и ничем не угрожая, унтер-офицер пригласил Митрю войти, словно дорогого гостя. Митря стиснул зубы так, что у него в голове отдалось, но сдержался.
Он вошел в «гостипую». Несколько голых скамеек, на стене повешен календарь и в тонкой черной рамке — изображепие господаря Влада Цепеша.
— Теперь уж больше так не делают, как в его времена,— пошутил Гырняцэ.— Теперь у нас другие способы. Ты стой здесь у двери, внутри,— приказал он солдату.— Никого не впускать и особенно никого не выпускать.
— Что вам от меня надо? — угрюмо спросил Митря.— Где письмо?
— Нет никакого письма, парнишка. А дело такое, что ты повиниться должен.
— Это в чем же повиниться? Не в чем мне.
— Послушай, Митря, будь благоразумен. Так не отвечают, нехорошо. Смотри, недосчитаешься зубов во рту. А не будешь запираться, отделаешься легко. По-братски тебе советую.
Митря Кокор вздохнул, сверкнув глазами:
— Да что мне говорить-то?
— Полегче, полегче, парнишка, говори со мной по-хорошему.
— Что же говорить? — раздраженно спросил Митря.
— Скажи мне, малец, где ружье? Митря вздрогнул. Жандарм заметил, как он широко открыл глаза и усмехнулся, потом лицо его завяло, будто от безысходной печали.
«Ну что тут отвечать? — тревожно думал Митря.— Признаешься, что украл ружье,— так пужно ведь показать, где его спрятал. А скажешь, что пичего пе знаешь и пичего не брал,— все равно один конец: падают пощечин, будут бить кулаками, палками, шомполом или мокрой веревкой».
Он выкрикнул яростно:
— Ничего не знаю ни про какое ружье. Не нужно мне оно, некого мне убивать. Пустите меня!
— Если признаешься, меньше попадет. Митря Кокор яростно заметался:
— Чье ружье?
— Боярина Кристи. С ним на дроф можно ходить.
— То, из которого он дробью по мальчишкам стрелял, когда они сливы воровали?
— Э, поганец, да ты меня хочешь допрашивать! В господа бога и папихиду! Признавайся, где ружье. А то я с тобой иначе поговорю.
— Не знаю. Оставьте меня! — упрямо твердил парень. Гырняцэ спокойно приказал:
— Арон, свяжи его. Этот младенец выводит меня из себя. Его связали.
— Ну что, скажешь?
— Нечего мне говорить.
Его били кулаками, пока сами не устали. Митря скорчился, уткнувшись подбородком в грудь, и вздрагивал с тихим стоном, идущим как бы из самой глубины его существа.
— Гляди, не хочет признаваться,— удивился унтер-офицер Гырняцэ.— Раздень-ка его да подай мне мокрую веревку.
Жандарм развязал Митрю и стянул с него рубаху. Митря лежал тихо, словно в забытьи. Жандарм вытащил из шкафа веревки и открыл дверь, собираясь идти к колодцу намочить их. Тут Митря неожиданно вскочил, молниеносно ударил его головой в живот, перепрыгнул через него и помчался прочь.
Гырняцэ кинулся за ним, споткнувшись на пороге.
Когда Митря Кокор прыгал через канаву, чтобы выбраться на шоссе, прямо перед ним остановился кабриолет из именья с дедом Триглей на козлах. С сиденья поднялся господин Кристя, чтобы посмотреть, кто это перепрыгнул через канаву, что это за человек: волосы всклокочены, глаза налиты кровью, по голому до пояса телу — кровоподтеки.
Помещик закричал: — Стой! Оставь его, Гырняцэ. Хватит!
— Я дознанье проводил, барин,— пропыхтел Гырняцэ.— Не хочет признаваться.
— В чем признаваться-то? Ружья не крали, его механик почистить взял. Отдай ему рубашку и одежонку. Пусть садится возле Тригли.
Митря застыдился своей наготы. В кабриолете сидела и госпожа Дидина. Ей показалась забавной вся эта комедия, и она пыталась теперь прочесть в глазах стройного подростка хотя бы некоторую радость, что он спасся.
Мурашки пробежали у нее по спине, когда она увидела в его красивых глазах яростную ненависть.
Все же Митря пробормотал благодарность, стараясь не встречаться с ней взглядом. Потом оп сплюнул кровью прямо в пыль, натянул на себя одежонку и пристроился рядом с Триглей.
ГЛАВА ШЕСТАЯ МИЛОСЕРДИЕ ТЕХ, КТО ЖИВЕТ В ГОРЕСТЯХ
Барин вызвал его на вышку.
— Иди,— напутствовал его Тригля,— посмотришь, что он тебе скажет. Будь умным.
Митря глубоко вздохнул и пошел.
Хозяин сидел в мягком кресле, подзорная труба — на столике, ружье — в стороне, прислонено к подоконнику. Пристально посмотрел он на парня, но тот отвел глаза.
— Эй, Митря, посмотри-ка на меня. Слышишь?
— Как не слышать, слышу.
— Смотри на меня!
— Смотрю.
— Скажи, как это с тобой приключилось?
— А откуда я знаю?
— Больно было?
— Чего там больно. Рад был радешепек! Трехносый нахмурился.
— Эй, как ты со мной разговариваешь? Не смотри в угол. Подыми глаза.
— ...рад-радешенек был, что еще хуже не случилось...
— Ах, вот оно что! — ухмыльнулся барин.— Ты умен и хитер, чертенок.
— Ведь я, барин, человек бедный... Хозяин заговорил другим тоном: — Послушай-ка, Митря. И я рад, чао все добром кончилось. Мне бы жалко было потерять такого работника, как ты, да и барыня слово замолвила.
Митря молчал, потупив взгляд.
— Можешь идти,— приказал барин.— Эй, погоди минутку. Говорят, ты язык распустил, болтаешь всякую всячину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Хвастается и смеется...
Мельник отправился восвояси, думая про себя, что хитрость его удалась.
— Не мне его бить, я не могу,— бормотал Гицэ,— пусть другие поколотят!
Мельник был в имении в среду. А в четверг, в обед, жандармский унтер-офицер Гырняцэ прикатил к Воловьему колодцу па паре вороных, запряженных в желтую двуколку, и позвал к себе Митрю. Он приказал ему сесть рядом с ним.
— Зачем? — спросил Митря, поднимая настороженный взгляд на представителя власти.
— Там увидишь.
— Письмо мне откуда-нибудь пришло? — Половину угадал. Вторую половину узнаешь, когда приедешь в участок.
Глаза Митри потускнели. Он чувствовал, что такому бедняку, как он, не приходится ждать шгчего хорошего.
— Господин унтер-офицер,— заговорил Митря,— разрешили бы мне хоть перехватить чего-нибудь, а то голоден как собака. Как говорит наш молдаванин с первой сеялки, у меня в брюхе мыши заночевали.
— Поешь в Малу Сурпат.
— Да ведь тут-то у нас жареная индейка и холодец,— засмеялся Митря.
Жандарм усмехнулся и хлопнул его по плечу.
— Ну ладно, садись в двуколку. У меня и других дел много.
По дороге Митря несколько раз пробовал выпытать хоть что-нибудь у своего спутника. Но усатый жандарм отмалчивался. Митря заговорил о дрофах. Гырняцэ не был охотником, но все же поинтересовался, с каким ружьем ходят на этих птиц. Митря стал расхваливать барина из Хаджиу. Унтер-офицер слегка улыбался, но языка не распускал.
Приехав в Малу Сурпат и войдя в помещение жандармского участка, Гырняцэ крикнул солдату, чтобы тот открыл «гостиную». Не говоря дурного слова и ничем не угрожая, унтер-офицер пригласил Митрю войти, словно дорогого гостя. Митря стиснул зубы так, что у него в голове отдалось, но сдержался.
Он вошел в «гостипую». Несколько голых скамеек, на стене повешен календарь и в тонкой черной рамке — изображепие господаря Влада Цепеша.
— Теперь уж больше так не делают, как в его времена,— пошутил Гырняцэ.— Теперь у нас другие способы. Ты стой здесь у двери, внутри,— приказал он солдату.— Никого не впускать и особенно никого не выпускать.
— Что вам от меня надо? — угрюмо спросил Митря.— Где письмо?
— Нет никакого письма, парнишка. А дело такое, что ты повиниться должен.
— Это в чем же повиниться? Не в чем мне.
— Послушай, Митря, будь благоразумен. Так не отвечают, нехорошо. Смотри, недосчитаешься зубов во рту. А не будешь запираться, отделаешься легко. По-братски тебе советую.
Митря Кокор вздохнул, сверкнув глазами:
— Да что мне говорить-то?
— Полегче, полегче, парнишка, говори со мной по-хорошему.
— Что же говорить? — раздраженно спросил Митря.
— Скажи мне, малец, где ружье? Митря вздрогнул. Жандарм заметил, как он широко открыл глаза и усмехнулся, потом лицо его завяло, будто от безысходной печали.
«Ну что тут отвечать? — тревожно думал Митря.— Признаешься, что украл ружье,— так пужно ведь показать, где его спрятал. А скажешь, что пичего пе знаешь и пичего не брал,— все равно один конец: падают пощечин, будут бить кулаками, палками, шомполом или мокрой веревкой».
Он выкрикнул яростно:
— Ничего не знаю ни про какое ружье. Не нужно мне оно, некого мне убивать. Пустите меня!
— Если признаешься, меньше попадет. Митря Кокор яростно заметался:
— Чье ружье?
— Боярина Кристи. С ним на дроф можно ходить.
— То, из которого он дробью по мальчишкам стрелял, когда они сливы воровали?
— Э, поганец, да ты меня хочешь допрашивать! В господа бога и папихиду! Признавайся, где ружье. А то я с тобой иначе поговорю.
— Не знаю. Оставьте меня! — упрямо твердил парень. Гырняцэ спокойно приказал:
— Арон, свяжи его. Этот младенец выводит меня из себя. Его связали.
— Ну что, скажешь?
— Нечего мне говорить.
Его били кулаками, пока сами не устали. Митря скорчился, уткнувшись подбородком в грудь, и вздрагивал с тихим стоном, идущим как бы из самой глубины его существа.
— Гляди, не хочет признаваться,— удивился унтер-офицер Гырняцэ.— Раздень-ка его да подай мне мокрую веревку.
Жандарм развязал Митрю и стянул с него рубаху. Митря лежал тихо, словно в забытьи. Жандарм вытащил из шкафа веревки и открыл дверь, собираясь идти к колодцу намочить их. Тут Митря неожиданно вскочил, молниеносно ударил его головой в живот, перепрыгнул через него и помчался прочь.
Гырняцэ кинулся за ним, споткнувшись на пороге.
Когда Митря Кокор прыгал через канаву, чтобы выбраться на шоссе, прямо перед ним остановился кабриолет из именья с дедом Триглей на козлах. С сиденья поднялся господин Кристя, чтобы посмотреть, кто это перепрыгнул через канаву, что это за человек: волосы всклокочены, глаза налиты кровью, по голому до пояса телу — кровоподтеки.
Помещик закричал: — Стой! Оставь его, Гырняцэ. Хватит!
— Я дознанье проводил, барин,— пропыхтел Гырняцэ.— Не хочет признаваться.
— В чем признаваться-то? Ружья не крали, его механик почистить взял. Отдай ему рубашку и одежонку. Пусть садится возле Тригли.
Митря застыдился своей наготы. В кабриолете сидела и госпожа Дидина. Ей показалась забавной вся эта комедия, и она пыталась теперь прочесть в глазах стройного подростка хотя бы некоторую радость, что он спасся.
Мурашки пробежали у нее по спине, когда она увидела в его красивых глазах яростную ненависть.
Все же Митря пробормотал благодарность, стараясь не встречаться с ней взглядом. Потом оп сплюнул кровью прямо в пыль, натянул на себя одежонку и пристроился рядом с Триглей.
ГЛАВА ШЕСТАЯ МИЛОСЕРДИЕ ТЕХ, КТО ЖИВЕТ В ГОРЕСТЯХ
Барин вызвал его на вышку.
— Иди,— напутствовал его Тригля,— посмотришь, что он тебе скажет. Будь умным.
Митря глубоко вздохнул и пошел.
Хозяин сидел в мягком кресле, подзорная труба — на столике, ружье — в стороне, прислонено к подоконнику. Пристально посмотрел он на парня, но тот отвел глаза.
— Эй, Митря, посмотри-ка на меня. Слышишь?
— Как не слышать, слышу.
— Смотри на меня!
— Смотрю.
— Скажи, как это с тобой приключилось?
— А откуда я знаю?
— Больно было?
— Чего там больно. Рад был радешепек! Трехносый нахмурился.
— Эй, как ты со мной разговариваешь? Не смотри в угол. Подыми глаза.
— ...рад-радешенек был, что еще хуже не случилось...
— Ах, вот оно что! — ухмыльнулся барин.— Ты умен и хитер, чертенок.
— Ведь я, барин, человек бедный... Хозяин заговорил другим тоном: — Послушай-ка, Митря. И я рад, чао все добром кончилось. Мне бы жалко было потерять такого работника, как ты, да и барыня слово замолвила.
Митря молчал, потупив взгляд.
— Можешь идти,— приказал барин.— Эй, погоди минутку. Говорят, ты язык распустил, болтаешь всякую всячину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42