Надо будет позвонить Юлиану вечером или завтра утром...
Федор Ипполитович раскрыл рукопись.
Неторопливо тикали часы, снова и снова повторяя единственную истину, которую они усвоили за двести лет своего существования: зачем куда-то спешить, к чему-то стремиться,— все равно через себя не перепрыгнешь, себя не опередишь, добежишь только до гроба. Суета сует и всяческая суета...
Диссертация, казалось, не противоречила ни часам, ни Экклезиасту.
Ее автор не только не стремился сиять звезду с неба— он не считал нужным даже голову поднять вверх. Добыть ученую степень с наименьшей затратой сил — вот и вся его цель. Ну, а действовал он без промаха.
С десяток лет тому назад в одной из статей, подытоживающих найденное рядовыми врачами гвардейской армии, главным хирургом которой он был, Федор Ипполитович сделал несколько обобщений о применении недавно введенных в клиническую практику сульфамидов и пенициллина при лечении ран и в послеоперационный период. Уже тогда эти обобщения возражений не вызвали; то были истины, вскоре ставшие прописными. Кто первый сказал тут «э!», значения не имело.
Именно этому «э!» будущий диссертант и посвятил .свои способности и полемический пыл. На двухстах с лишним страницах он, легко отбрасывая все им же самим придуманные возражения, ломился в открытые ворота, пытаясь изобразить дело так, будто эта статья — незаурядный научный подвиг выдающегося хирурга: профессор Шостенко, мол, раньше и точнее, чем кто-либо другой, показал, как широко новые препараты будут применяться во всех областях медицины. Прозрачно намекал автор и на то, что эта диссертация также является вкладом в учение об антибиотиках, ибо приводит в стройную систему замечания глубокоуважаемого профессора и доказывает целесообразность такой систематизации. ;
Об интеллектуальном уровне ординатора Фармагея, автора диссертации, можно судить по тому, как молодые пациентки отчаянно кокетничают с ним, притворяясь, что
для них он самый сведущий и интересный среди врачей клиники, и он принимает это за чистую монету.
Медицинский институт Фармагей окончил вместе с Игорем и Друзем. Кандидатский минимум сдал в первый же месяц пребывания тут. А диссертация эта — уже вторая. Первую Самойло Евсеёвич Евецкий, «левая рука» профессора, к защите не рекомендовал. Но, написав вторую, Фармагей, на этот раз поддержанный той же «рукой», умолял профессора первым ознакомиться с этой «скромной попыткой проявить себя на научно-исследовательской ниве».
Что же, такое трудолюбие и настойчивость достойны похвалы.
Правда, трудно без улыбки читать писанину Фармагея. Но это презрительно-снисходительная улыбка. Конечно, повторять в кандидатской диссертации всем известные вещи, чуть ли не на каждой странице расшаркиваться перед теми, от кого зависит допуск диссертации к защите, перед возможными официальными оппонентами,— на такое может отважиться лишь тот, кому терять нечего.
Чтение подобных «работ» следует прерывать на первых же страницах. Так Федор Ипполитович и делал. Несколько раз он отодвигал и эту рукопись.
Но отодвигал не очень решительно. Собственно говоря, ничего страшного в диссертации Фармагея нет. Комплименты легко убрать. И для начинающего исследователя гораздо большее значение имеет не предмет, а метод исследования. Пусть Фармагей возится с чепухой. Но ведь способный исследователь даже на мелочах раскрывает свои способности к экспериментированию, свое умение находить лучшие пути к правильным выводам. В этом отношении Фармагей умнее Игоря.
Вон как широко размахнулся Шостенко-младший. Только что мединститут окончил, а уже вознамерился всю хирургию сразу продвинуть вперед. И не меньше, чем на десятилетие. А закончилась эта дерзость хамскими выходками по отношению к отцу и больничкой на десяток коек в одной из немногих доживающих свой век донбассовских Собачевок. Подумаешь, борец за научный прогресс...
Какие-то надежды подавал и Сергей. Но взвалил он на себя кропотливую и канительную проблему — восстановительная хирургия сосудов. И сразу же запутался в лабиринте артерий, вен и капилляров — до самой, пожалуй, смерти не выберется оттуда. Не исследователь, а потомок того щедринского чиновника, который одним глазом ничего не видел, а другим видел только чепуху.
И не захочешь, а похвалишь Фармагея! Ничего нового он не откроет, но ведь и тылам науки необходимы кадры. Таким, как вот он, Федор Ипполитович Шостенко, намечать трассы, другим — вслед за первыми мостить дороги.
К тому же защита кандидатской диссертации — для института событие со всех точек зрения. И немаловажный плюс для его руководителей: молодых, мол, не затирают! Давненько не было защиты в институте. Почти полтора года...
Одним словом, вопиющие ошибки и нелепости Фармагей с помощью своего руководителя исправит. А о том, чтобы официальные оппоненты не были слишком придирчивы, позаботится, так и быть, сам профессор...
Отложив рукопись Фармагея, профессор увидел, что слева от чернильницы лежат несколько писем,— по-видимому, вчерашняя почта.
Верхнее письмо было из Свердловска, от знатока раневых инфекций. Федор Ипполитович знал о нем давно- еще во время войны оба были озабочены одинаковыми проблемами. На прошлогоднем съезде наконец встретились. Оказалось, что им есть о чем побеседовать и во время перерывов, и по вечерам...
Свердловский коллега писал:
«...Я часто вспоминаю наши беседы. Они разбудили во мне столько новых мыслей,— хватит ли жизни на их осуществление? С особым нетерпением я жду от Вас вестей о том, над какими проблемами Вы трудитесь сейчас. И не могу отказать себе в удовольствии поделиться с Вами тем, в чем посчастливилось мне в последние месяцы. Я делаю это с тем большим удовольствием потому, что. год назад Вы проявили особый интерес к моей работе».
Далее следовал подробный, на две страницы, перечень не только успехов, но и неудач автора письма. Оказывается, он подошел и к тому, над чем Федор Ипполитович собирался поработать сам, да все как-то откладывал — успеется..,
«Вы видите, глубокоуважаемый Федор Ипполитович,— заканчивал письмо свердловчанин,— что большая часть проблем, из-за которых я осмеливаюсь отнимать у Вас время, вызвана нашими прошлогодними беседами. Я буду счастлив узнать Ваше очень ценное для меня мнение о сделанном мною и заранее благодарю за каждое замечание и совет».
Федор Ипполитович машинально пригладил волосы. Он совсем забыл о своих обещаниях свердловскому коллеге... И почти ничего не сделал сам.
Другое письмо, размашисто написанное, было от одного из старых учеников. Врачом ученик этот стал до войны, а в сорок четвертом, на фронте, ему пришлось служить под начальством своего учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Федор Ипполитович раскрыл рукопись.
Неторопливо тикали часы, снова и снова повторяя единственную истину, которую они усвоили за двести лет своего существования: зачем куда-то спешить, к чему-то стремиться,— все равно через себя не перепрыгнешь, себя не опередишь, добежишь только до гроба. Суета сует и всяческая суета...
Диссертация, казалось, не противоречила ни часам, ни Экклезиасту.
Ее автор не только не стремился сиять звезду с неба— он не считал нужным даже голову поднять вверх. Добыть ученую степень с наименьшей затратой сил — вот и вся его цель. Ну, а действовал он без промаха.
С десяток лет тому назад в одной из статей, подытоживающих найденное рядовыми врачами гвардейской армии, главным хирургом которой он был, Федор Ипполитович сделал несколько обобщений о применении недавно введенных в клиническую практику сульфамидов и пенициллина при лечении ран и в послеоперационный период. Уже тогда эти обобщения возражений не вызвали; то были истины, вскоре ставшие прописными. Кто первый сказал тут «э!», значения не имело.
Именно этому «э!» будущий диссертант и посвятил .свои способности и полемический пыл. На двухстах с лишним страницах он, легко отбрасывая все им же самим придуманные возражения, ломился в открытые ворота, пытаясь изобразить дело так, будто эта статья — незаурядный научный подвиг выдающегося хирурга: профессор Шостенко, мол, раньше и точнее, чем кто-либо другой, показал, как широко новые препараты будут применяться во всех областях медицины. Прозрачно намекал автор и на то, что эта диссертация также является вкладом в учение об антибиотиках, ибо приводит в стройную систему замечания глубокоуважаемого профессора и доказывает целесообразность такой систематизации. ;
Об интеллектуальном уровне ординатора Фармагея, автора диссертации, можно судить по тому, как молодые пациентки отчаянно кокетничают с ним, притворяясь, что
для них он самый сведущий и интересный среди врачей клиники, и он принимает это за чистую монету.
Медицинский институт Фармагей окончил вместе с Игорем и Друзем. Кандидатский минимум сдал в первый же месяц пребывания тут. А диссертация эта — уже вторая. Первую Самойло Евсеёвич Евецкий, «левая рука» профессора, к защите не рекомендовал. Но, написав вторую, Фармагей, на этот раз поддержанный той же «рукой», умолял профессора первым ознакомиться с этой «скромной попыткой проявить себя на научно-исследовательской ниве».
Что же, такое трудолюбие и настойчивость достойны похвалы.
Правда, трудно без улыбки читать писанину Фармагея. Но это презрительно-снисходительная улыбка. Конечно, повторять в кандидатской диссертации всем известные вещи, чуть ли не на каждой странице расшаркиваться перед теми, от кого зависит допуск диссертации к защите, перед возможными официальными оппонентами,— на такое может отважиться лишь тот, кому терять нечего.
Чтение подобных «работ» следует прерывать на первых же страницах. Так Федор Ипполитович и делал. Несколько раз он отодвигал и эту рукопись.
Но отодвигал не очень решительно. Собственно говоря, ничего страшного в диссертации Фармагея нет. Комплименты легко убрать. И для начинающего исследователя гораздо большее значение имеет не предмет, а метод исследования. Пусть Фармагей возится с чепухой. Но ведь способный исследователь даже на мелочах раскрывает свои способности к экспериментированию, свое умение находить лучшие пути к правильным выводам. В этом отношении Фармагей умнее Игоря.
Вон как широко размахнулся Шостенко-младший. Только что мединститут окончил, а уже вознамерился всю хирургию сразу продвинуть вперед. И не меньше, чем на десятилетие. А закончилась эта дерзость хамскими выходками по отношению к отцу и больничкой на десяток коек в одной из немногих доживающих свой век донбассовских Собачевок. Подумаешь, борец за научный прогресс...
Какие-то надежды подавал и Сергей. Но взвалил он на себя кропотливую и канительную проблему — восстановительная хирургия сосудов. И сразу же запутался в лабиринте артерий, вен и капилляров — до самой, пожалуй, смерти не выберется оттуда. Не исследователь, а потомок того щедринского чиновника, который одним глазом ничего не видел, а другим видел только чепуху.
И не захочешь, а похвалишь Фармагея! Ничего нового он не откроет, но ведь и тылам науки необходимы кадры. Таким, как вот он, Федор Ипполитович Шостенко, намечать трассы, другим — вслед за первыми мостить дороги.
К тому же защита кандидатской диссертации — для института событие со всех точек зрения. И немаловажный плюс для его руководителей: молодых, мол, не затирают! Давненько не было защиты в институте. Почти полтора года...
Одним словом, вопиющие ошибки и нелепости Фармагей с помощью своего руководителя исправит. А о том, чтобы официальные оппоненты не были слишком придирчивы, позаботится, так и быть, сам профессор...
Отложив рукопись Фармагея, профессор увидел, что слева от чернильницы лежат несколько писем,— по-видимому, вчерашняя почта.
Верхнее письмо было из Свердловска, от знатока раневых инфекций. Федор Ипполитович знал о нем давно- еще во время войны оба были озабочены одинаковыми проблемами. На прошлогоднем съезде наконец встретились. Оказалось, что им есть о чем побеседовать и во время перерывов, и по вечерам...
Свердловский коллега писал:
«...Я часто вспоминаю наши беседы. Они разбудили во мне столько новых мыслей,— хватит ли жизни на их осуществление? С особым нетерпением я жду от Вас вестей о том, над какими проблемами Вы трудитесь сейчас. И не могу отказать себе в удовольствии поделиться с Вами тем, в чем посчастливилось мне в последние месяцы. Я делаю это с тем большим удовольствием потому, что. год назад Вы проявили особый интерес к моей работе».
Далее следовал подробный, на две страницы, перечень не только успехов, но и неудач автора письма. Оказывается, он подошел и к тому, над чем Федор Ипполитович собирался поработать сам, да все как-то откладывал — успеется..,
«Вы видите, глубокоуважаемый Федор Ипполитович,— заканчивал письмо свердловчанин,— что большая часть проблем, из-за которых я осмеливаюсь отнимать у Вас время, вызвана нашими прошлогодними беседами. Я буду счастлив узнать Ваше очень ценное для меня мнение о сделанном мною и заранее благодарю за каждое замечание и совет».
Федор Ипполитович машинально пригладил волосы. Он совсем забыл о своих обещаниях свердловскому коллеге... И почти ничего не сделал сам.
Другое письмо, размашисто написанное, было от одного из старых учеников. Врачом ученик этот стал до войны, а в сорок четвертом, на фронте, ему пришлось служить под начальством своего учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41