Дежурный врач предупреждал медсестру мужского отделения: через несколько минут к ней доставят новенького; состояние его можно считать удовлетворительным* ему надо сделать инъекцию морфина, так как из-за болей в брюшной полости он не спал несколько суток. Что с ним делать дальше, об этом Друзь скажет позже.
Новенького санитар привез в половине первого.
Больной лежал на высокой коляске, опираясь на почти,— с любопытством приглядывался ко всему. Он мало был похож на совсем немощного, каким описал его Друзь. Обыкновенный пожилой человек. Правда, давно не бритый. Но еще не седой.
Когда коляска остановилась перед четвертой палатой, новенький попытался сойти с нее самостоятельно, но его подхватили сильные мужские руки, ноги ему поддержала медсестра, и вот он уже в палате, на койке. Сделав новичку инъекцию, Женя осторожно укрыла его, подоткнула одеяло под бока, пожелала спокойной ночи. Но из палаты вышла, лишь когда дыхание больного стало ровнее.
И увидела, что Друзь сидит за ее столиком. Палкой, как костылем, подпер плечо, к уху прижал телефонную трубку.
Женя услышала:
— Как только машина подойдет, позвоните сюда. Раненую разденьте — и сразу в операционную.
Лоб Сергея Антоновича пересекли глубокие морщины. Женю он заметил, лишь когда она подошла к столику.
— А, это вы...— Друзь положил трубку.— Ну как?
— Вы о новеньком? — сухо откликнулась Женя.
Морщины на лбу Друзя стали глубже.
— Повторяю: его зовут Василь Максимович Черемашко. И прошу вас не забывать об этом: больному нельзя ежеминутно напоминать, что он болен.
Женя покраснела. С подобным напоминанием Друзь мог к ней не обращаться. Это было здесь общим правилом. А вот ему» следовало бы знать, что дежурный врач должен встать, когда к нему подходит даже санитарка.
— Василь Максимович уснул,— сказала она.
— Это хорошо...
Друзь подпер голову рукою, закрыл глаза. И Жене начало казаться, что он говорит не ей, а беседует сам с собой.
— Черемашко во что бы то ни стало должен выспаться... Я очень боюсь за него. Привезли его с парезом кишечника, почти в коллапсе. Есть несколько болезней с такими грозными симптомами. Какая же у него?.. Если коллапс наступит снова, справитесь ли вы? С минуты на минуту должны привезти опасно раненную, я буду в операционной, помочь вам не смогу.— Друзь придвинул к Жене клочок бумаги: — Это вам памятка: позвонить Марии Степановне, узнать группу крови Черемашко. И телефон Вадика... извините, Вадима Григорьевича Ковали- шина. Вы его, думаю, знаете.
Еще бы Жене не знать чуть ли не самого навязчивого претендента на ее внимание! С первого ее появления здесь он начал приставать с путаными проповедями на этические, общеобразовательные и общественно-политические темы. И хоть Женя не раз прозрачно намекала — никакой разницы между ним и телеграфным столбом она не видит,— Вадик не терял надежды, что изо всех своих рыцарей она непременно выделит его.
Какие способности разглядел Друзь у Вадика, этого никто в клинике не знает.
— Как только вы увидите,— продолжал дежурный врач, так и не открыв глаз,— что камфора, грелка, кислород не помогают, немедленно вызывайте Вадима Григорьевича и берите у Марии Степановны кровь для переливания. Ковалишин живет недалеко, примчится моментально. Я его предупредил. Он уже не спит и не заснет — всю ночь будет ждать вашего звонка.
Женя возмущенно выпрямилась:
— Сергей Антонович!
— Извините мне эту шутку, Женя. Мне казалось, что Вадику не на что надеяться. Но если вы... я очень рад за вас обоих.— Он открыл глаза и с не очень веселой улыбкой посмотрел на девушку.— Я не думал, что у вас зоркие глаза. Но если вы разглядели в Вадике его настоящую суть...
Неужели Сергею Антоновичу так дорого счастье Вадика? А свое?
— Все будет сделано,— послушно пообещала Женя.
Друзь кивнул, и взгляд его стал отсутствующим. Кажется, не только больной его беспокоит. Взять к себе в палату человека, ничего общего с твоими больными не имеющего,— за такое своевольство его по головке не погладят.
И у Жени вырвалось совсем не то, что она хотела сказать:
— Ну зачем вы положили Черемашко в свою палату?
Друзь нахмурился. Но на Женю взглянул так, будто
перед ним не молоденькая сестра, а человек, способный что-то посоветовать, чем-то помочь.
— Причин много.— Он оперся на стол обоими локтями, словно трудно ему стало сохранять равновесие.— Я боюсь, что завтра... завтра Василь Максимович будет приговорен к смерти.
Девушка отпрянула.
— Приговорен? Кем?
Высказанное вслух им самим, испуганно повторенное Женей, предположение это показалось Друзю совсем ужасным. Он с трудом встал. Остановился против Жени, всей тяжестью навалившись на палку. И заговорил с невеселой иронией:
— Какие же мы с вами робкие и сентиментальные... Пришли вы сюда недавно, но видели здесь, вероятно, не одну смерть. А обо мне и говорить нечего. А испугались мы одинаково... Для вас ведь Василь Максимович чужой человек...
— А для вас?
— Я-—Друзь ссутулился еще больше. И вдруг заторопился:— Правильно, Черемашко надо было поместить
в ваши палаты. Правильно, до Самойла Евсеевича мне далеко, я не гожусь ему и в подмастерья. Правильно, мне завтра влетит. Но я обрадуюсь, если Самойло Евсеевич докажет, что мой поступок своеволие... и возьмет Черемашко к себе... А если не возьмет? А если скажет: лет через двадцать или сто, когда медицина научится воскрешать мертвых, тогда пожалуйста,—что в таком случае?
Женя почувствовала себя не совсем уверенно: вечером сухарь сухарем, готовый удалить с дежурства медсестру за пустяковую неточность в ответе, а ночью с той же сестрой заговорил как с близким другом.
Но то, что он сказал о Евецком, задело Женю.
— Значит, и вы полагаете, что Самойло Евсеевич лечит только тех, кто и без него выздоровеет?
Друзь сердито сдвинул брови.
— Я ничего не полагаю, Женя. Я с радостью отдам Черемашко заведующему нашим отделением, если он скажет «да». Но он так не окажет. Бот увидите... Я точно не знаю, что с Черемашко. Его болезнь очень запущена. Не знаю, переживет ли он завтрашнюю ночь. По-видимому, утром ему придется лечь на операционный стол. Возможно, операция убедит нас, что Василь Максимович безнадежен. Тогда единственное, что мы сможем,— это позаботиться, чтобы он скончался без лишних мук. Ну, а если он уже лежит в моей палате, то эту печальную миссию охотно поручат мне. Кому приятно нести ответственность за то, что первый год новой пятилетки клиника начинает с повышения процента смертности...
Женя по-детски прижала ладони к щекам. Глаза ее стали такими большими, что казалось, на ее лице ничего, кроме них, не осталось.
— Возможно, мои опасения преувеличенны,— подумав, продолжал Друзь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41