– Но вспомни, скольким людям ты облегчил страдания, никому не причинив зла!
Небсехт мучительно застонал и промолвил:
– А старого парасхита я довел до безумия и смерти. После этих слов он долго молчал. Затем глаза его заблестели, и он несколько оживился:
– Только ведь сделал я это не для того, чтобы причинить ему страдания! И жертва его не напрасна! В Сирии, в Мегиддо, я имел возможность работать без помех. Теперь мне известен тот орган, при помощи которого мы думаем. Сердце! Что такое сердце? Сердце у барана и у человека выполняет одну и ту же работу. Оба они приводят в движение колесо жизни, оба бьются сильнее от страха и от радости, ибо чувство страха и радости одинаково у нас и у животных. Но мышление, эта божественная сила, не знающая пределов и дающая нам способность делать верные заключения, заключена в голове, вот здесь, подо лбом, в мозгу!
Силы его иссякли, и он умолк.
Поэт подумал, что Небсехт бредит, и подал ему освежающее питье. А два врача тем временем ходили вокруг его ложа и распевали заклинания. Когда же Небсехт приподнялся, ощутив прилив свежих сил, Пентаур сказал:
– Самой счастливой встречей в твоей жизни была, пожалуй, все же встреча с той очаровательной девушкой, лицо которой, как ты сам мне в свое время признался, помогло тебе открыть орган, способный воспринимать прекрасное. Как истинный герой, пожертвовав собою, ты вырвал ее из объятий смерти. Ты ведь знаешь, что Уарда нашла своих родных? Она счастлива, полна благодарности своему спасителю и хочет еще раз повидать его, прежде чем уехать в дальние края.
– Пусть она войдет, – прошептал Небсехт после некоторого колебания. – Но только я хочу смотреть на нее издали.
Пентаур вышел и вскоре вернулся вместе с Уардой. Зардевшись, со слезами на глазах, девушка остановилась у входа. Врач повернул голову и долго смотрел на нее. А когда он заговорил, в голосе его звучали и мольба и ласка:.
– Прими мою благодарность и… и будь счастлива. Девушка хотела подойти к Небсехту, но он с беспокойством во взгляде предостерегающе поднял забинтованную правую руку:
– Не подходи ближе, – попросил он. – Постой еще мгновение. У тебя слезы на глазах! Я ли их причина, или только мои страдания?
– Ты, ты, добрый и благородный человек, мой друг и спаситель! – горячо сказала Уарда. – Ты, милый, несчастный Небсехт!
Слушая эти слова, врач закрыл глаза. Когда же она умолкла, он еще раз открыл их, долго смотрел на нее с нежностью и восхищением и тихо произнес:
– Довольно! Теперь я хочу умереть!
Уарда вышла из палатки. Пентаур остался возле умирающего, с тоской прислушиваясь к его клокочущему дыханию. Вдруг Небсехт приподнялся:
– Прощай, друг мой! Путешествие начинается… Кто знает, куда?
– Только не в ничто, не в пустоту! – страстно воскликнул Пентаур.
Врач покачал головой:
– Конечно, чем-то ведь я был, а из чего-то не может получиться ничто. Природа бережлива и скупа, она использует даже ничтожно малое. И мной она воспользуется по мере надобности. Она все делает сообразно с мерой и числом; это относится и к моей жизни по ту и эту сторону смерти. Спасения нет. Из каждой вещи будет то, чему положено быть… Нас никто не спрашивает… О моя голова!.. Как только здесь, наверху, мозг сжимается – конец всем мыслям! Если бы я только мог исследовать… исследовать…
Его слова звучали все тише, дыхание прервалось, и через несколько минут глубоко потрясенный Пентаур закрыл ему глаза…
Выйдя из палатки, поэт встретил верховного жреца Амени, который сказал, что ожидал найти его у Небсехта. Пентаур вместе с ним вернулся к ложу умершего. Обычно спокойный и выдержанный, Амени на этот раз был чем-то сильно взволнован. Он скороговоркой прошептал несколько молитв о спасении Небсехта, а затем пригласил Пентаура к себе в палатку.
По дороге он со свойственной ему деликатностью подготовил поэта к ожидавшей его встрече. Эта встреча, как он сказал, могла скорее опечалить его, чем доставить ему радость; во всяком случае она должна была произвести на него глубокое впечатление.
Фиванские судьи были вынуждены приговорить Сетхем, как мать государственного преступника, к ссылке на рудники. Однако это не помешало им, даже без просьбы с ее стороны, разрешить достопочтенной вдове выехать под надзором стражников навстречу фараону и подать ему в момент его вступления на египетскую землю просьбу о помиловании, но только за себя лично, а не за Паакера – об этом она была специально предупреждена. Правда, она села на корабль с тайным намерением просить не за себя, а за сына.
Когда приговор был вынесен, Амени уже не было в Фивах, а то бы он, конечно, вмешался и сообщил судьям правду о рождении Пентаура и Паакера. После того как он отказался от мысли поддержать везира, ему уже не нужно было больше хранить тайну старой Хект.
Из-за повреждения, полученного кораблем во время бури, путешествие Сетхем затянулось, и она добралась до Пелусия уже после прибытия туда фараона. Таким образом, момент для подачи прошения был упущен.
Рукав Нила, впадающий у этого города-крепости в море, был до того забит судами везира и его свиты, лодками и барками людей, приехавших встретить фараона и его войска, что судну вдовы пришлось стать на якорь далеко от города. Сопровождавшему ее домоправителю удалось поговорить с Амени всего лишь несколько часов назад.
Сетхем очень изменилась за это время. Глаза ее, которые еще несколько месяцев назад одним взглядом окидывали все огромное хозяйство в Фивах, глядели теперь с усталым равнодушием, и хотя она была по-прежнему полной, но исчезла прежняя степенность, и она выглядела тяжело больной. Ее губы, произнесшие столько умных слов, были теперь плотно сжаты и шевелились лишь для молитвы или когда кто-нибудь из ее друзей произносил имя ее сына.
Она понимала, что поступок Паакера достоин глубочайшего презрения, и даже не пыталась найти оправдания сыну: материнская любовь прощала ему все и без этого.
При мысли о сыне – а она только о нем и думала днем и ночью – из ее воспаленных глаз текли слезы.
Судно, на котором она плыла, бросило якорь в Пелусии в ту минуту, когда пламя горящего дворца озарило ночное небо. Зарево пожара и крики людей заставили ее выйти на палубу. Тут она услыхала, что горит роскошный дворец, выстроенный везиром для Рамсеса. Сам фараон в опасности, говорили вокруг, а поджог совершили какие-то предатели. Когда же наступил день, то среди звучавших вокруг проклятий до ее ушей все чаще доносились имена ее сына и сестры.
Она ни о чем не спрашивала, ничего не хотела слышать, но подозревала страшную истину. Запершись в своей каюте, она произносила слово «измена» и чувствовала, как ее отяжелевшую от страшных мыслей голову пронизывает нестерпимая боль, а все тело бросает в холод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146