Узкие, извилистые каналы с белыми лебедями образовывали как бы контуры рисунков, а очерченные ими фигуры оттенялись растениями разной величины, формы и цвета. Фон составляли ласкающие взор зеленые лужайки, и на этом фоне гармонично выделялись пестрые цветочные клумбы и группы кустарника, а древние диковинные деревья, доставленные в Египет из Аравии еще кораблями царицы Хатшепсут, придавали всей этой картине строгость и достоинство.
На листьях, на цветах, на траве – всюду сверкали сейчас светлые капли, так как совсем недавно сад был полит свежей водой из пруда, расположенного возле самого дома Бент-Анат.
Прямо напротив сада воды Нила обтекали остров, на котором зеленели священные дубравы Амона.
С балкона Бент-Анат был хорошо виден некрополь на другом берегу: аллеи сфинксов, ведущие от пристани к огромному зданию храма Аменхотепа III с его колоссами, величайшими в Фивах, к Дому Сети и храму Хатшепсут; длинные дома бальзамировщиков и густо застроенные улицы Города Мертвых; еще дальше на запад – Ливийские горы с их бесчисленными гробницами, а позади них, скрытая горами, широкая дуга долины царских усыпальниц.
Обе женщины молча смотрели на запад.
А солнце все ниже клонилось к горизонту. Вот оно коснулось его, затем исчезло за цепью гор, и едва только небо покрылось краской, похожей на расплавленное золото, гранат и аметист, как изо всех храмов полились звуки вечерних гимнов. Обе женщины опустились на колени и, спрятав лица в гирляндах роз, обвивавших перила балкона, замерли в страстной молитве.
Когда они поднялись, ночь уже раскинула над землей свой полог, потому что сумерки в Фивах очень коротки. Лишь кое-где еще светились на небе розовые облачка, но и они таяли с каждой минутой и исчезли совсем, когда взошла вечерняя звезда.
– Мне теперь так хорошо, – промолвила Бент-Анат, глубоко вздохнув. – А в твою душу тоже вернулся покой?
Неферт отрицательно покачала головой.
Царевна подвела ее за руку к скамье, опустилась сама рядом с ней и заговорила снова:
– Твоему бедному сердцу нанесли рану, отравили твое прошлое, и тебя страшит теперь будущее. Позволь мне быть с тобой откровенной – пусть даже тебе от этого будет больно. Ты больна, а мне хочется тебя вылечить. Согласна ли ты выслушать меня?
– Говори, – тихо вымолвила Неферт.
– Говорить не мое дело, я люблю действовать, – продолжала Бент-Анат. – И мне кажется, я знаю, чего тебе не хватает, а раз так, я попытаюсь тебе помочь. Ты любишь своего мужа, но долг разлучил тебя с ним, и ты чувствуешь себя покинутой и одинокой. Иначе и быть не может. Однако те, кого люблю я – мой отец и мои братья, – тоже ведь ушли на войну, мать моя давно умерла, а несколько недель назад смерть унесла и верную женщину, которую отец оставил со мной. Взгляни на этот опустевший город, где я живу. Кто же из нас более одинок – ты или я?
– Я! – ответила Неферт. – Ничье одиночество не может сравниться с одиночеством женщины, когда она разлучена с мужем, а сердце ее рвется к нему.
– Уверена ли ты в любви Мена? – спросила Бент-Анат. Неферт прижала руку к сердцу и только кивнула головой.
– Он вернется, а с ним вернется и твое счастье!
– Надеюсь, – произнесла Неферт слабым голосом.
– А кто надеется, – подхватила Бент-Анат, – тот владеет счастьем в будущем. Скажи мне: поменялась ли бы ты судьбой с богами, пока Мена был вместе с тобой? Нет! Ну, тогда ты богата сверх меры, потому что самые блаженные воспоминания о прошлом тоже принадлежат тебе. А что такое настоящее? Я говорю, и вот его уже нет! И я спрашиваю тебя: о каких блаженных минутах могу я вспоминать? На какое счастье в будущем имею я право надеяться?
– Ты не любишь, – возразила Неферт. – Подобно луне, ты, холодная и спокойная, идешь своим путем. Правда, тебе не удалось изведать высшее счастье, зато ты не знаешь и горечи страдания.
– Какого страдания? – спросила Бент-Анат.
– Страдания сердца, сжигаемого пламенем Сохмет! – отвечала Неферт.
Царевна долго задумчиво смотрела в пол, потом живо взглянула на подругу и воскликнула:
– Ты заблуждаешься! Я знаю, что такое любовь и тоска по любимому человеку. Однако если ты ждешь радостного дня, чтобы снова надеть на себя то украшение, которое принадлежит тебе по праву, то моя драгоценность принадлежит мне не больше, чем та жемчужина, тусклое сияние которой я вижу на глубоком морском дне.
– Ты любишь? – радостно воскликнула Неферт. – О, тогда я благодарю Хатор за то, что она коснулась наконец и твоего сердца. Дочери Рамсеса не нужно звать ныряльщиков, чтобы они выловили ей жемчужину со дна морского. Стоит ей лишь кивнуть, как жемчужина всплывет сама и ляжет на песок у ее стройных ножек.
Бент-Анат рассмеялась и, поцеловав Неферт в лоб, сказала:
– Ах, как такие разговоры волнуют тебя, оживляют твой ум, развязывают твой язык! Когда две струны одинаково настроены и музыкант ударяет по одной, начинает звучать и другая – так говорил мне мой учитель музыки. Я думаю, ты готова слушать меня до утра, если я стану тебе рассказывать о своей любви. Но не для этого мы вышли на балкон. Послушай меня! Я столь же одинока, как и ты, и люблю не так счастливо, как ты; из Дома Сети грозят мне тяжкими испытаниями, но, несмотря на это, меня не покидает непоколебимая энергия и радость жизни.
– Мы ведь такие разные, – сказала Неферт, с упреком взглянув на подругу.
– Пожалуй, – согласилась Бент-Анат. – Но ведь обе мы молоды, обе мы женщины, обе хотим счастья. Я рано лишилась матери, и никто не направлял меня. Окружающие начали мне повиноваться уже в те годы, когда я сама больше всего нуждалась в руководстве. Тебя же воспитала твоя мать. Она гордилась своей хорошенькой дочкой, когда ты была еще совсем ребенком, и позволяла тебе играть и мечтать, – это ведь так идет прелестной девочке! – не ограждая тебя от дурных наклонностей. Но вот к тебе посватался Мена. Ты горячо его полюбила, но за четыре долгих года он был твоим едва несколько лун. Мать твоя оставалась с тобой, и ты почти не замечала, как она вместо тебя управляет твоим собственным домом и несет на себе все тяготы хозяйства. У тебя была большая игрушка, и ей посвящала ты все свое время – это были думы о Мена, бесконечные грезы о твоем далеком возлюбленном. Я знаю это, Неферт! Все, что ты на протяжении двадцати лун видела, слышала, чувствовала, было полно им и только им одним; что ж, это неплохо. Вон та роза, что вьется по моему балкону, радует наши взоры, но если бы садовник не подстригал ее чуть ли не каждый день, не подвязывал ее пальмовым волокном, то на этой почве, на которой все растет так быстро, она неудержимо устремилась бы ввысь и скоро закрыла бы все окна и двери, так что я сидела бы в темноте. Накинь этот платок на плечи – уже падает роса – и слушай дальше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
На листьях, на цветах, на траве – всюду сверкали сейчас светлые капли, так как совсем недавно сад был полит свежей водой из пруда, расположенного возле самого дома Бент-Анат.
Прямо напротив сада воды Нила обтекали остров, на котором зеленели священные дубравы Амона.
С балкона Бент-Анат был хорошо виден некрополь на другом берегу: аллеи сфинксов, ведущие от пристани к огромному зданию храма Аменхотепа III с его колоссами, величайшими в Фивах, к Дому Сети и храму Хатшепсут; длинные дома бальзамировщиков и густо застроенные улицы Города Мертвых; еще дальше на запад – Ливийские горы с их бесчисленными гробницами, а позади них, скрытая горами, широкая дуга долины царских усыпальниц.
Обе женщины молча смотрели на запад.
А солнце все ниже клонилось к горизонту. Вот оно коснулось его, затем исчезло за цепью гор, и едва только небо покрылось краской, похожей на расплавленное золото, гранат и аметист, как изо всех храмов полились звуки вечерних гимнов. Обе женщины опустились на колени и, спрятав лица в гирляндах роз, обвивавших перила балкона, замерли в страстной молитве.
Когда они поднялись, ночь уже раскинула над землей свой полог, потому что сумерки в Фивах очень коротки. Лишь кое-где еще светились на небе розовые облачка, но и они таяли с каждой минутой и исчезли совсем, когда взошла вечерняя звезда.
– Мне теперь так хорошо, – промолвила Бент-Анат, глубоко вздохнув. – А в твою душу тоже вернулся покой?
Неферт отрицательно покачала головой.
Царевна подвела ее за руку к скамье, опустилась сама рядом с ней и заговорила снова:
– Твоему бедному сердцу нанесли рану, отравили твое прошлое, и тебя страшит теперь будущее. Позволь мне быть с тобой откровенной – пусть даже тебе от этого будет больно. Ты больна, а мне хочется тебя вылечить. Согласна ли ты выслушать меня?
– Говори, – тихо вымолвила Неферт.
– Говорить не мое дело, я люблю действовать, – продолжала Бент-Анат. – И мне кажется, я знаю, чего тебе не хватает, а раз так, я попытаюсь тебе помочь. Ты любишь своего мужа, но долг разлучил тебя с ним, и ты чувствуешь себя покинутой и одинокой. Иначе и быть не может. Однако те, кого люблю я – мой отец и мои братья, – тоже ведь ушли на войну, мать моя давно умерла, а несколько недель назад смерть унесла и верную женщину, которую отец оставил со мной. Взгляни на этот опустевший город, где я живу. Кто же из нас более одинок – ты или я?
– Я! – ответила Неферт. – Ничье одиночество не может сравниться с одиночеством женщины, когда она разлучена с мужем, а сердце ее рвется к нему.
– Уверена ли ты в любви Мена? – спросила Бент-Анат. Неферт прижала руку к сердцу и только кивнула головой.
– Он вернется, а с ним вернется и твое счастье!
– Надеюсь, – произнесла Неферт слабым голосом.
– А кто надеется, – подхватила Бент-Анат, – тот владеет счастьем в будущем. Скажи мне: поменялась ли бы ты судьбой с богами, пока Мена был вместе с тобой? Нет! Ну, тогда ты богата сверх меры, потому что самые блаженные воспоминания о прошлом тоже принадлежат тебе. А что такое настоящее? Я говорю, и вот его уже нет! И я спрашиваю тебя: о каких блаженных минутах могу я вспоминать? На какое счастье в будущем имею я право надеяться?
– Ты не любишь, – возразила Неферт. – Подобно луне, ты, холодная и спокойная, идешь своим путем. Правда, тебе не удалось изведать высшее счастье, зато ты не знаешь и горечи страдания.
– Какого страдания? – спросила Бент-Анат.
– Страдания сердца, сжигаемого пламенем Сохмет! – отвечала Неферт.
Царевна долго задумчиво смотрела в пол, потом живо взглянула на подругу и воскликнула:
– Ты заблуждаешься! Я знаю, что такое любовь и тоска по любимому человеку. Однако если ты ждешь радостного дня, чтобы снова надеть на себя то украшение, которое принадлежит тебе по праву, то моя драгоценность принадлежит мне не больше, чем та жемчужина, тусклое сияние которой я вижу на глубоком морском дне.
– Ты любишь? – радостно воскликнула Неферт. – О, тогда я благодарю Хатор за то, что она коснулась наконец и твоего сердца. Дочери Рамсеса не нужно звать ныряльщиков, чтобы они выловили ей жемчужину со дна морского. Стоит ей лишь кивнуть, как жемчужина всплывет сама и ляжет на песок у ее стройных ножек.
Бент-Анат рассмеялась и, поцеловав Неферт в лоб, сказала:
– Ах, как такие разговоры волнуют тебя, оживляют твой ум, развязывают твой язык! Когда две струны одинаково настроены и музыкант ударяет по одной, начинает звучать и другая – так говорил мне мой учитель музыки. Я думаю, ты готова слушать меня до утра, если я стану тебе рассказывать о своей любви. Но не для этого мы вышли на балкон. Послушай меня! Я столь же одинока, как и ты, и люблю не так счастливо, как ты; из Дома Сети грозят мне тяжкими испытаниями, но, несмотря на это, меня не покидает непоколебимая энергия и радость жизни.
– Мы ведь такие разные, – сказала Неферт, с упреком взглянув на подругу.
– Пожалуй, – согласилась Бент-Анат. – Но ведь обе мы молоды, обе мы женщины, обе хотим счастья. Я рано лишилась матери, и никто не направлял меня. Окружающие начали мне повиноваться уже в те годы, когда я сама больше всего нуждалась в руководстве. Тебя же воспитала твоя мать. Она гордилась своей хорошенькой дочкой, когда ты была еще совсем ребенком, и позволяла тебе играть и мечтать, – это ведь так идет прелестной девочке! – не ограждая тебя от дурных наклонностей. Но вот к тебе посватался Мена. Ты горячо его полюбила, но за четыре долгих года он был твоим едва несколько лун. Мать твоя оставалась с тобой, и ты почти не замечала, как она вместо тебя управляет твоим собственным домом и несет на себе все тяготы хозяйства. У тебя была большая игрушка, и ей посвящала ты все свое время – это были думы о Мена, бесконечные грезы о твоем далеком возлюбленном. Я знаю это, Неферт! Все, что ты на протяжении двадцати лун видела, слышала, чувствовала, было полно им и только им одним; что ж, это неплохо. Вон та роза, что вьется по моему балкону, радует наши взоры, но если бы садовник не подстригал ее чуть ли не каждый день, не подвязывал ее пальмовым волокном, то на этой почве, на которой все растет так быстро, она неудержимо устремилась бы ввысь и скоро закрыла бы все окна и двери, так что я сидела бы в темноте. Накинь этот платок на плечи – уже падает роса – и слушай дальше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146