Однако разъяснением Южного фронта предписывались расстрелы“. Мобилизованные казаки, что составляют главную массу в корпусе, ненавидят как его, так и всех политических работников, знакомых им по своим деяниям в их родных станицах. Ларин и теперь назначен членом РВС корпуса. Озлобленные на казаков, эти политические работники переносят на меня, думая, что неуспех их среди красноармейцев происходит от моего влияния.
Стремясь восстановить авторитет партии, люди эти прибегают ко всевозможным мерам и, впадая из крайности в крайность, окончательно дискредитировали и себя, и дела, коим они служат. Самое лучшее для социального равновесия – это уход всех политических работников из корпуса и замена их новыми людьми с более развитым политическим кругозором. Если Казачий отдел согласится с моим выводом, то мне было бы желательно, чтобы один из членов Реввоенсовета был бы от отдела, так как корпус почти казачий, или из уроженцев Дона. Я видел радостные лица казаков, что пришли с запада, когда они увидели тов. Кузюбердина. Это показатель знаменательный для нашего грозного временя, и понимая их психологию, их именем позволю выдвинуть его кандидатуру. Экстренным поездом прошу выслать обмундирование и обувь. Не допускайте, чтобы люди остались раздетыми еще больше 10 дней. Начнутся холода, и ручаться за их покой нельзя, да это и могут спровоцировать, а я так всего боюсь, ибо материал горюч... Пришлите мне казачьи брюки. Умереть хочу все-таки в них».
Но уже 22 августа на митинге резкий и бескомпромиссный Миронов, не видя помощи от Казачьего отдела ВЦИК, назвал его «собачьим отделом» и «червеобразным отростком слепой кишки».
А Казачий отдел ВЦИК, в свою очередь, откликнулся на это постановлением: «...Не желая иметь ничего общего с врагом Советской России, исключает Миронова из членов отдела».
Будто глухая завеса прикрыла все входы и выходы вокруг несформированного Донского корпуса и его командира Филиппа Козьмича Миронова. Инспектирующие и проверяющие сходились на одном – немедленно удалить из политотделов дивизий страшных ревкомовцев, которые проводили расказачивание, и дать полную инициативу таланту и организаторским способностям Миронова. Но троцкисты плотной стеной встали на его пути, а то еще, чего доброго, по своей горячности этот правдолюбец может добраться и до их персональных голов. А Миронов и вправду не мог им простить уничтожения казаков, восстания северных округов и теперешнего задерживания с формированием корпуса. А ведь надо было спешить – революция в опасности и промедление смерти подобно...
8 августа 1919 года Миронов телеграфировал в Казачий отдел ВЦИК: «Мне доподлинно известно через преданных мне людей, входящих, одновременно в организацию политработников, что политотдел сообщил о расформировании еще не сформированного корпуса, или, де, мол, будет „Григорьевщина“. С такой подлостью я мириться не могу и останусь всегда Мироновым. Мое политическое воззрение можно видеть из телеграммы от 24 июня гражданину Ленину, Троцкому и Южному фронту. Еще раз заявляю, что Деникин и буржуазия мои смертные враги, но моими друзьями не смогут быть и люди, вызвавшие поголовное восстание на Дону своими зверствами. Перед лицом трудящихся масс пролетариата и крестьянства заявляю, что я боролся и буду бороться за социализацию средств производства и за социализм.
Прошу открытой политики со мной и скорейшего формирования корпуса, в который чьей-то рукой приостановлен совершенно приток людей и который так жадно ожидается красноармейцами Южного фронта... Как честный гражданин и старый революционер, докладываю, что организация корпуса окончательно проваливается...
Комкор Миронов».
Комиссар Донского корпуса Е. Ефремов информировал Казачий отдел ВЦИК: «Видя скверное настроение Миронова, неопределенность положения и политику кумовства политического отдела под руководством Рогачева, я пошел к тов. Миронову. Он был не в духе. Мне хотелось узнать, что он думает. „Тов. Ефремов, – говорит он мне. – Вы, коммунисты, скажите ради создателя, почему не даете определенных отпоров и людей для формирования. Если вы мне не верите, скажите прямо, я уйду, не буду мешать, но не держите меня в заключении и неизвестности. Меня услали на Западный фронт – это была ссылка, я смирился! Теперь позвали меня и в результате ссылка опять, в Саранск? Вот что делают коммунисты. Я знаю, кто это делает. Кажется, остается только застрелиться...“ На одном собрании, собранном политическим отделом дивизии, произошел грандиозный скандал, в котором некрасивую, скажу, мерзкую роль, сыграл т. Рогачев и другие хоперские коммунисты. Все это произошло в присутствии Миронова. Скандал в конце концов принял характер скандала с тов. Мироновым. На это собрание следует обратить серьезное внимание, оно окончательно раскололо даже политических работников на две стороны и положило окончательную пропасть между Мироновым и политотделом. Назрел серьезный конфликт. Я встревожился и решил ехать в Козлов. Предварительно для ознакомления с настроениями и мыслями тов. Миронова я зашел к нему. Он был мрачен. Возмущался, вспоминая прошедшее собрание, и волновался. Я успокаивал его и сказал, что понимаю все, что здесь делается, еду в центр и постараюсь там разъяснить создавшее положение. Миронов спрашивает: „Вы куда? В РВС Южного фронта? Ничего не выйдет! и т. д. К Ленину надо!“ Я уехал в Козлов – тов. Миронов оказался прав, я успеха не имел... Революционные массы казачества и крестьянства, чувствуя к себе недоверчивое отношение политотдела, пошли за Мироновым. Политотдел во главе с тов. Рогачевым не понял масс, не смог привлечь массы на свою сторону, оттолкнул их от себя, и массы бросились к Миронову...»
Тогдашнее смятение, в какой-то даже мере затуманенное, но яростное состояние Миронова можно сравнить с состоянием вольной гордой птицы, которую поймали в небе и закрыли в клетке. Она, не понимая своей унизительной участи, стремится вырваться, бьется о железные прутья клетки – и ломает их. А без крыльев ей уже никогда не взлететь и не увидеть под собой голубой земли...
Честный, твердый, искренний Миронов не может дальше выдерживать провокационных уловок политотдельцев и пишет приказ-воззвание по Донскому корпусу: «22 августа 1919 года, г. Саранск, Пензенской губ.
Честные граждане Российской Республики. Город Козлов, где находился штаб Южного фронта, эвакуируется, Красная Армия под натиском деникинских полчищ, лишенная моральных устоев, отходит, как отходит она на Западном фронте под натиском польских легионов.
Кольцо вокруг русской революции, после страшных человеческих жертв, принесенных на ее алтарь, суживается. Земле и воле грозит смертельная опасность, которой не миновала венгерская революция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Стремясь восстановить авторитет партии, люди эти прибегают ко всевозможным мерам и, впадая из крайности в крайность, окончательно дискредитировали и себя, и дела, коим они служат. Самое лучшее для социального равновесия – это уход всех политических работников из корпуса и замена их новыми людьми с более развитым политическим кругозором. Если Казачий отдел согласится с моим выводом, то мне было бы желательно, чтобы один из членов Реввоенсовета был бы от отдела, так как корпус почти казачий, или из уроженцев Дона. Я видел радостные лица казаков, что пришли с запада, когда они увидели тов. Кузюбердина. Это показатель знаменательный для нашего грозного временя, и понимая их психологию, их именем позволю выдвинуть его кандидатуру. Экстренным поездом прошу выслать обмундирование и обувь. Не допускайте, чтобы люди остались раздетыми еще больше 10 дней. Начнутся холода, и ручаться за их покой нельзя, да это и могут спровоцировать, а я так всего боюсь, ибо материал горюч... Пришлите мне казачьи брюки. Умереть хочу все-таки в них».
Но уже 22 августа на митинге резкий и бескомпромиссный Миронов, не видя помощи от Казачьего отдела ВЦИК, назвал его «собачьим отделом» и «червеобразным отростком слепой кишки».
А Казачий отдел ВЦИК, в свою очередь, откликнулся на это постановлением: «...Не желая иметь ничего общего с врагом Советской России, исключает Миронова из членов отдела».
Будто глухая завеса прикрыла все входы и выходы вокруг несформированного Донского корпуса и его командира Филиппа Козьмича Миронова. Инспектирующие и проверяющие сходились на одном – немедленно удалить из политотделов дивизий страшных ревкомовцев, которые проводили расказачивание, и дать полную инициативу таланту и организаторским способностям Миронова. Но троцкисты плотной стеной встали на его пути, а то еще, чего доброго, по своей горячности этот правдолюбец может добраться и до их персональных голов. А Миронов и вправду не мог им простить уничтожения казаков, восстания северных округов и теперешнего задерживания с формированием корпуса. А ведь надо было спешить – революция в опасности и промедление смерти подобно...
8 августа 1919 года Миронов телеграфировал в Казачий отдел ВЦИК: «Мне доподлинно известно через преданных мне людей, входящих, одновременно в организацию политработников, что политотдел сообщил о расформировании еще не сформированного корпуса, или, де, мол, будет „Григорьевщина“. С такой подлостью я мириться не могу и останусь всегда Мироновым. Мое политическое воззрение можно видеть из телеграммы от 24 июня гражданину Ленину, Троцкому и Южному фронту. Еще раз заявляю, что Деникин и буржуазия мои смертные враги, но моими друзьями не смогут быть и люди, вызвавшие поголовное восстание на Дону своими зверствами. Перед лицом трудящихся масс пролетариата и крестьянства заявляю, что я боролся и буду бороться за социализацию средств производства и за социализм.
Прошу открытой политики со мной и скорейшего формирования корпуса, в который чьей-то рукой приостановлен совершенно приток людей и который так жадно ожидается красноармейцами Южного фронта... Как честный гражданин и старый революционер, докладываю, что организация корпуса окончательно проваливается...
Комкор Миронов».
Комиссар Донского корпуса Е. Ефремов информировал Казачий отдел ВЦИК: «Видя скверное настроение Миронова, неопределенность положения и политику кумовства политического отдела под руководством Рогачева, я пошел к тов. Миронову. Он был не в духе. Мне хотелось узнать, что он думает. „Тов. Ефремов, – говорит он мне. – Вы, коммунисты, скажите ради создателя, почему не даете определенных отпоров и людей для формирования. Если вы мне не верите, скажите прямо, я уйду, не буду мешать, но не держите меня в заключении и неизвестности. Меня услали на Западный фронт – это была ссылка, я смирился! Теперь позвали меня и в результате ссылка опять, в Саранск? Вот что делают коммунисты. Я знаю, кто это делает. Кажется, остается только застрелиться...“ На одном собрании, собранном политическим отделом дивизии, произошел грандиозный скандал, в котором некрасивую, скажу, мерзкую роль, сыграл т. Рогачев и другие хоперские коммунисты. Все это произошло в присутствии Миронова. Скандал в конце концов принял характер скандала с тов. Мироновым. На это собрание следует обратить серьезное внимание, оно окончательно раскололо даже политических работников на две стороны и положило окончательную пропасть между Мироновым и политотделом. Назрел серьезный конфликт. Я встревожился и решил ехать в Козлов. Предварительно для ознакомления с настроениями и мыслями тов. Миронова я зашел к нему. Он был мрачен. Возмущался, вспоминая прошедшее собрание, и волновался. Я успокаивал его и сказал, что понимаю все, что здесь делается, еду в центр и постараюсь там разъяснить создавшее положение. Миронов спрашивает: „Вы куда? В РВС Южного фронта? Ничего не выйдет! и т. д. К Ленину надо!“ Я уехал в Козлов – тов. Миронов оказался прав, я успеха не имел... Революционные массы казачества и крестьянства, чувствуя к себе недоверчивое отношение политотдела, пошли за Мироновым. Политотдел во главе с тов. Рогачевым не понял масс, не смог привлечь массы на свою сторону, оттолкнул их от себя, и массы бросились к Миронову...»
Тогдашнее смятение, в какой-то даже мере затуманенное, но яростное состояние Миронова можно сравнить с состоянием вольной гордой птицы, которую поймали в небе и закрыли в клетке. Она, не понимая своей унизительной участи, стремится вырваться, бьется о железные прутья клетки – и ломает их. А без крыльев ей уже никогда не взлететь и не увидеть под собой голубой земли...
Честный, твердый, искренний Миронов не может дальше выдерживать провокационных уловок политотдельцев и пишет приказ-воззвание по Донскому корпусу: «22 августа 1919 года, г. Саранск, Пензенской губ.
Честные граждане Российской Республики. Город Козлов, где находился штаб Южного фронта, эвакуируется, Красная Армия под натиском деникинских полчищ, лишенная моральных устоев, отходит, как отходит она на Западном фронте под натиском польских легионов.
Кольцо вокруг русской революции, после страшных человеческих жертв, принесенных на ее алтарь, суживается. Земле и воле грозит смертельная опасность, которой не миновала венгерская революция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136