— Ты это, погоди, не выходи, устроим им сейчас! — невнятно буркнул Ворон и вышел из джипа. После чего он открыл мою дверцу, со всевозможными ужимками практически вынес из джипа и крепко обнял. Потом подумал и начал лобызать щечку, одновременно поглаживая меня по спинке и пониже спинки.
— На окно не смотри, главное, — прошипел он, — пусть урод облезет.
— Ты все-таки добрый и хороший, — прочувствованно шепнула я. — Только мать уже запомнила твои номера и завтра придет к тебе с требованием на мне жениться — ты меня только что скомпрометировал.
Ворон отшатнулся и недоверчиво спросил:
— Ты пошутила?
— Увы, нет, — вздохнула я. — Ты иди, я тебя прикрою уж как — нибудь.
— Ну ладно, позвонишь как соберешься обратно, а я поехал, — Ворон наскоро потрепал меня по плечу и быстренько отчалил.
А я пошла сдаваться.
Кухня встретила меня гробовым молчанием.
— Так, — оживленно сказала я, меня зовут Магдалина Константиновна, прошу любить и жаловать.
Тетка в белой блузке с халой на голове разомкнула губы и изумленно сказала :
— Магдалина?
— Ага, — весело согласилась я, — в честь библейской проститутки.
— Оно и видно, — невежливо выдавила тетка, слегка качнув головой в сторону окна.
— Но можно просто Машей, — великодушно разрешила я.
Мать, обычно языкастая, наконец открыла рот, чтобы изречь:
— Маняша, познакомься, это Анна Константиновна и ее сын Николай.
— Очень приятно, — радостно улыбнулась я.
На минуту я мать пожалела, однако потом вспомнила, что выдать меня за Николяшу — было ее идеей. Все равно сейчас она будет синеть, бледнеть, но на людях мне скандала не закатит, а к концу вечера я что — нибудь придумаю, чтобы мне от нее не сильно попало.
— А что это вы тут сидите? — бодро сказала я. — Кухня маленькая, нам будет тесно, да и вообще в Европе принимать гостей на кухне считается дурным тоном! Мать, давай — ка в гостиную перебазируемся!
Мать молча встала и мы пошли в гостиную, раскладывать стол. Николяша, увязавшийся за нами, глядел, как мы пыхтели, раздвигая тяжелые дубовые створки, помочь даже не попытался. Наконец мы с этим справились и я принялась споро таскать салаты из кухни в гостиную.
— А вы были в Европе? — светски проблеял Николяша, когда я пробегала мимо него с селедкой под шубой. — Что — то вы про порядки в Европе упоминали.
— Я бы не стала утверждать, что всю Европу прошла, — я поставила селедку на стол и почесала за ухом. — В Германию и Швейцарию меня не пустили — на таможне анашу заначенную нашли. А так — в Швеции была, шведы очень нетемпераментные, жуть, хуже только латыши и финны, во Франции винишко пила с клошарами под мостом, мило там, в Дании мне правда совсем не понравилось — за курево там несусветные деньги дерут. Зато в Амстердаме три раза была — там наркотики и гомосексуализм узаконены. Класс!
— Маняша! — тонко вскрикнула мать.
— А что это за молодой человек вас привез? — слегка кашлянув, осведомилась Анна Константиновна.
— А вы его что, не знаете? — вытаращила я глаза.
Матери переглянулись и синхронно покачали головами :
— Нет.
— Так это ж Ворон, крутой товарищ, — закатила я глаза. — Я только знаю про шесть человек, которых он пришил, а так наверняка больше.
— Ты шутишь? — нервно спросила мать.
Я уселась за стол, неинтеллигентно ковырнула ложкой салат прямо из салатницы, и помотала головой.
— Но почему же он не в тюрьме? — с ужасом спросила Анна Константиновна.
— Вы его джип видели? — спросила я, прожевав салат.
Матери опять синхронно кивнули.
— Девяносто девять тысяч долларов, самолет, а не машина! И он не последние деньги за нее отдал, кто ж его посадит? — рассудительно сказала я. — Салатик — прелесть, кстати. Мама, тебе положить?
— Да я чего — то не хочу, — проблеяла она, хватаясь за сердце.
— А вы, Николяша?
— Да я бы чаю попил, — замялся он.
— Заварка и чайник на кухне, — проинформировала я.
Мать, с ужасом на все глядевшая, наконец собралась с духом.
— Эээ, Николяша, а не могли бы вы почитать нам свои стихи?
— Конечно, — он поднялся из—за стола с готовностью, свидетельствующей о сонме поклонниц и отсутствию критики. Поэты — они обычно застенчивы, пугливы и одна — единственная нелестная фраза может заставить навеки бросить стихоплетство. Может и правда чего путнее пишет?
Николяша встал в центр комнаты, сложил руки на впалом животике и начал с пафосом декламировать.
— Когда весной зеленеет трава,
Ей внемлет душа моя.
Когда вижу набухшие почки
Рождаются дивные строчки.
Я аж салатом подавилась, слушая это. Отложив ложку, я стала ждать продолжения.
— Это было мое последнее стихотворение, «О влиянии весны на мое творчество » называется, — застенчиво поведал Николяша.
Я перевела взгляд на начинающие желтеть деревья за окном и поняла — может, в мае месяце Николяша и правда чего путнее пишет, но вот по августам ему точно творческий отпуск надо брать.
— Какие чудесные эпитеты, — вдруг растроганно произнесла мать. Я внимательно посмотрела на нее — шутит, что ли. Нет, мать, воспитавшая меня на Ахматовой и Пушкине с восторгом смотрела на исключительно — весенне-одаренного Николяшу. Потом она перевела значительный взгляд на меня и я с пронзительной ясностью поняла — она просто хочет меня выдать замуж. Как можно скорее, и все исключительно из добрых побуждений — порядочная девушка в двадцать восемь лет должна варить борщи и вынашивать младенцев.
— Спасибо, — с видом утомленного славой маэстро небрежно ответил Николяша и уселся обратно за стол.
— Попробуйте, Николяша, тортика, любимый Маняшин тортик, как знать, может и вам понравится, — прощебетала мать.
Я быстренько доскребла селедку под шубой, стараясь не думать о том, сколько тут вбухано жуткого холестеринового майонеза, отодвинула пустую салатницу и громогласно велела:
— Мать, мне тоже тортика!
Мать положила по кусочку Николяше, себе и Анне Константиновне, и, подчерпнув лопаточкой кусочек с жуткой маргариновой розочкой на блюдце, пододвинула его ко мне.
— Мать, ну что ты как по карточкам хавчик выдаешь, не сорок первый год, — укоризненно сказала я и махом уставила блюдечко узкими треугольниками нарезанного торта. На автомате подсчитав, мозг выдал — четыре кусочка по сто двадцать грамм и каждый на 734 калории, преобладающее содержание жиров, потом идут углеводы, никаких клетчаток и витаминов. Конец моей фигуре.
Мать позеленела и затравлено посмотрела на гостей — она всегда считала проявления аппетита вещью неинтеллигентной и шокирующей. Гости, к сожалению, сделали вид что все в порядке.
— Ты ж знаешь что меня легче убить, чем прокормить, — спокойно заметила я и принялась за торт.
— А где вы работаете? — наконец собралась с мыслями Анна Константиновна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68