– Понятно. Вам надо было бы сказать обо всем прямо, и нечего искать всякие предлоги, чтобы остаться, ссылаясь на Райана.
– Это не были предлоги, chere, поверь. Конечно, Элен могла бы приказать Дивоте, и та скорее всего повиновалась бы. Но не хотелось заставлять свою горничную и тетку поступать против своей воли.
– Хорошо, тогда оставайся, если ты действительно этого хочешь, – согласилась Элен.
– Я хочу одного, – чтобы мы остались здесь обе.
Элен покачала головой, пытаясь улыбнуться.
– Не могу так поступить, зато могу пожелать тебе счастья.
– Ах, chere, – взволнованно отозвалась Дивота и шагнула к ней, обхватила ее руками и стала медленно качать из стороны в сторону, словно укачивала ребенка. Когда она наконец выпустила Элен из рук, то сказала: – Насчет духов. Я приду помочь тебе, как только ты дашь мне знать.
– Могу за тобой и послать, – устало проговорила Элен, – хотя у меня имеются записи рецептов. Может быть, справлюсь и сама.
– Большой трудности в этом быть не должно. На всякий случай возьми это с собой, для сравнения. – Дивота протянула руку и взяла со столика у кровати бутылочку духов, оставшуюся от той партии, которую они сделали вместе. Сунув ее в обтянутый кожей сундучок Элен, горничная опустила его крышку.
– Есть еще один, последний компонент, которого я, конечно, не могу вспомнить, – напомнила Дивоте Элен с ожиданием в голосе.
Выдержав долгий взгляд Элен, Дивота кивнула и, нагнувшись к ее уху, что-то прошептала.
Бенедикт посмотрел на них уничтожающим взглядом, что-то пробормотал себе под нос и, заперев сундучок Элен, поднял его на плечо.
– Поскольку вы не остаетесь, мадемуазель, мы проводим вас до нового места вашего жительства, – Дивота и я, – с достоинством произнес он.
Элен подмывало спросить слугу, что, по его мнению, предпримет его хозяин, когда обнаружит, что она исчезла, и потребует ли он ответа, почему Бенедикт сам не уговорил ее остаться. Но в то же время она понимала, что изменить уже ничего нельзя. Взяв капор и перчатки, которые лежали наготове, она надела их и вышла из спальни с высоко поднятой головой.
Комнаты, которые занимал Дюран, располагались на последнем этаже трехэтажного дома. Его апартаменты включали салон-гостиную, столовую с прилегающей к ним буфетной комнатой и пару спален с одной туалетной комнатой между ними. Дюран настоял, чтобы Элен осмотрела их, он сам знакомил ее с домом, сопровождая показ колкими замечаниями по поводу его устройства: неудобных лестниц, которые вели наверх с передней галереи, а потом через лестничный холл в апартаменты хозяйки-мулатки на втором этаже. Он извинялся за небольшие размеры комнат и неприглядный вид из окон, сравнивая все это с теми домами, в которых они оба привыкли жить на острове.
Элен расхваливала чистый воздух и отсутствие шума с улицы, удобную, добротную обстановку. Проходя по комнатам, она отмечала не те недостатки, на которые указывал Дюран, а то, что каждая вещь в них напоминала ей о Серефине... Присутствие этой женщины чувствовалось и в ярких расцветках панелей на стенах, и в экзотической окраске покрытий на полах, в фаянсовых статуэтках в виде пальм, украшавших каминную доску, но особенно в портрете мальчика – ее сына от Дюрана, – который висел над кроватью в спальне.
Предназначавшаяся для нее комнатка находилась этажом ниже, под его апартаментами, и к ней вел отдельный вход из лестничного холла. В ней, скромно обставленной и небольшой, стояла кровать с четырьмя столбиками для сетки, туалетный столик и кресло. Дюран не обманул – жилище оказалось вполне комфортабельным. Самое главное для Элен было то, что к комнатке примыкала еще одна, правда, меньших размеров каморка, в которой находился стол, вполне пригодный для работы над духами.
Владелица дома – мулатка – имела в своем распоряжении дюжину рабов и рабынь, оставленных ей в наследство господином, любовницей которого она была в течение двадцати лет. Ее прислуга поддерживала в доме чистоту, готовила пищу для постояльцев на кухне во дворе. Такой порядок, как говорил Дюран, всех вполне устраивал, хотя эти задачи выполнялись главным образом тогда, когда хозяйка не загружала прислугу своими делами. Поэтому-то Дюран и намеревался нанять Серефине служанку.
В промежутках между установленными приемами пищи Дюрану иногда хотелось перекусить, и тогда ему приходилось пользоваться услугами уличных продавцов, торговавших пирожками, конфетами и другими сладостями. Он с уважением отнесся к стремлению Элен самой платить за свой стол и жилье, но добавил, что если у нее появится необходимость сделать какие-либо покупки, даже крупные, то в вазе, которая стоит на столе в гостиной, всегда лежит небольшая сумма денег и она может воспользоваться ими. Так было заведено в доме его отца, и Дюрану захотелось сохранить эту традицию. От такой щедрости она, разумеется, отказалась. Но жест оценила.
Несмотря на опасения Элен, в ее переезде в дом Дюрана пока не чувствовалось ничего плохого, так что и жаловаться было не на что. Сам он вел себя обходительно, почти не вмешивался в ее дела, лишь иногда приглашал отобедать вместе с ним. Изредка он проявлял вполне здоровый интерес к тому, как у нее идут дела с изготовлением духов, но никогда не вторгался в рабочую комнату и не отнимал у нее время, когда она бывала там занята.
И только однажды посреди ночи в конце первой недели ее разбудил тихий стук в ее дверь.
– Элен?
Это был Дюран в состоянии хорошего подпития, о чем свидетельствовал и его голос, и нечленораздельная речь. Она лежала тихо, вслушиваясь.
– Эл'н, впусти м'ня! – просил Дюран. Она слышала его тяжелое дыхание. Ручка двери задребезжала снова, потом раздался глухой толчок его плеча в дверь. Но она была надежно заперта изнутри, о чем Элен позаботилась заранее. Он злобно чертыхнулся, а через некоторое время она услышала его тяжелые шаги – Дюран медленно и осторожно поднимался по лестнице в свои комнаты наверху.
Когда на следующее утро они встретились, Элен ожидала, что Дюран как-то обмолвится о своем визите или, возможно, чего-то потребует от нее, но он промолчал. Она решила, что лучше не затевать разговор самой, чтобы избежать неловкости. Если повторится подобное, то тогда она будет вынуждена дать ему понять, что у него нет никакого права на ее постель. Но этот инцидент больше не повторился, и все как-то забылось, словно ничего и не происходило.
Наступил октябрь, жара в конце концов постепенно исчезла, растворившись в осени. Дни постепенно становились все более прохладными, но оставались солнечными, пропитанными дымком, когда листья деревьев были расцвечены желтизной, но все еще крепко цеплялись к веткам, когда землю украшали побеги солидаго, покрытые золотом и шипами бледно-лиловых оттенков лаванды, пестрые кустарники с ягодами и поздние дикие астры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96