Акустика в горнице была устроена так, что с улицы ничего не было
слышно. Слова мешались в невнятицу, и надо было подключиться к внутренним
камерам, но он и без того знал, о чем идет речь.
- У нас не было другого выхода, - сказал он тогда Лончу, даже не
подозревая, что слова, эти будут повторяться еще не один раз, загоняя
Группу все дальше и дальше в тот тупик, откуда для нес на самом деле уже
никогда не будет выхода. "Умирать лучше всего в бою", - вспомнил он и
почувствовал, как бросилась в лицо кровь и сдавило безжалостным обручем
виски.
Он смахнул пот, холодной испариной выступивший у него на лбу, и,
вглядываясь машинально в согнутую спину Старика, вдруг заметил, что
выбритая сверху голова дьяка мелко подергивается. Это был не нервный тик и
не дрожь скрытого напряжения. Голова тряслась немощно, по-старчески,
как-то удивительно жалко вздергиваясь и обвисая. Топорщились розовые,
поросшие редким волосом уши, дрябло морщинилась тонкая шея. Потом все
успокаивалось, чтобы через минуту начаться сначала.
- Старик... - подумал Григ. - Бедный старик...
И как это часто бывает с видящими чужую беспомощность и
незащищенность и не имеющими никакой возможности хоть чем-то помочь, вдруг
накатило, нахлынуло пронзающее насквозь чувство неизбывной жалости, и
безмерная тоска перехватила горло, огнем обожгла изнутри веки. Давя в себе
эту вспышку и стыдясь выступивших против его воли слез, Григ резко отер
глаза, но слезы выступали снова и снова, и чувствуя, что ему не справиться
с их потоком, Григ отпрянул от окна, бесшумно спустился с балкона и, уже
не видя ничего, бросился, не разбирая дороги, к забору.
Ослепнув от слез, размазывая их кулаком по щекам, он брел, словно на
автопилоте, проваливающимися во тьму переулками, брел сквозь озлобленный
истеричный брех собак, сквозь разверзшуюся в его душе пустоту, сквозь свою
победу и их поражение, и не было ему ни прощения, ни оправдания на этом
пути.
Он думал, что жизнью своей они распорядились сами, и он может
согласиться с их выбором. Ерунда! Решать выпало как раз ему. Именно он
держал сейчас в своих руках ниточки, на которых висели их жизни и судьбы,
и именно его решению предстояло стать окончательным.
Он вспомнил глаза Чаки, пусто глянувшие сквозь него, скрытого в
темноте, и сердце взорвалось новой болью, тяжелой и темной, вызванной
неизбывным отчаянием. Он остановился, прижавшись к какому-то грязному
забору, уткнулся лбом в плохо оструганные доски. Чака, девочка, милая,
солнышко ясное, свет мой любимый - как же это, а? Как же так вышло, что он
вынужден убить даже ее?! Он, именно он, а не стрелец с луком. Убить вместо
того, чтобы спасти.
Не заметив на пути колдобины, он оступился и упал, но даже не
почувствовал боли. Только сейчас до него дошел весь ужас положения, в
которое он попал. Он не понял, не сумел понять всего этого раньше, потому
что очень хотел вернуться победителем и думал о другом. Но даже сейчас,
осмыслив случившееся и пережив страшный шок, он ничего не мог здесь
поправить и изменить. Контакт был важнее для планеты, чем пять жизней.
Земля и по менее значимым поводам отдавала десятки, а то и сотни своих
сыновей. Слишком многое стояло за контактом двух цивилизаций и слишком
долго ждали миллиарды людей этого часа, чтобы он, Григ, мог своей волей
перечеркнуть достигнутое. Он чувствовал, как буквально обливается и
истекает кровью его сердце, и понимал, что отказ от Контакта лежит уже за
пределами его желаний. Свершившийся Контакт теперь не принадлежал ему. Ему
оставались только отчаяние и боль.
Словно в тумане, он пробрался в свою каморку, запер дверь и вскрыл
нишу с темпоратором. Темпоратор был на месте, да и куда он мог деться,
если почти в это же время, только несколькими часами позже, он уже входил
сюда и видел его.
- Присядем на дорожку... - пробормотал он.
Ссутулившись, он сидел на лавке, уставясь неподвижными глазами в
молчащую пустоту. Плохо было. Он славно прошел свой путь в этом мире,
совершив то, что не удавалось до сих пор никому, и не допустив при этом
практически ни одной ошибки. Но ступеньками его лестницы послужили отнятые
жизни, и потому победа, достигнутая такой ценой, имела горький привкус. Он
должен был в поисках дьявола спуститься в ад, и эта лестница привела его
туда. Несколько дней назад он, радуясь, шагал по ней. Но вот он добрался
до цели и нашел то, что искал, и надо бы обратно, а выхода нет. Ступеньки
кончились. Они сделали свое дело, и теперь некому вывести его наверх. Он
стал убийцей. Пусть во имя надежд сотен и сотен миллионов, прогресса
Земли, светлого будущего, торжества разума, но - убийцей.
Сейчас он перейдет в свой мир, где его примет в объятия ликующее
человечество, и все будет прощено и оправдано, и вновь будут солнца и
планеты, и космический ветер опять споет ему свою песнь, и струи из дюз с
привычным грохотом снова ударят в стекло и базальт, и товарищи освободят
его старое кресло в рубке "Персея", но только в кресло сядет не он, а
зомби, живой мертвец, поскольку сам он останется здесь, в аду. Он слишком
долго стремился сюда и слишком большую заплатил за это цену, чтобы ад так
легко и просто отпустил его назад. Теперь ему отсюда не выбраться
никогда...
Григ тряхнул головой и встал. Пора было переходить. Он вынул из ниши
костюм, который до прихода двойника предстояло вернуть обратно, развернув,
положил его на лавку. И расстегивая уже кафтан и собираясь сесть, чтобы
стянуть сапоги, он вдруг вспомнил лицо Чаки, но не то, которое он видел
полчаса назад, а мертвое, глядящее остекленелыми глазами на закат, а
следом из глубин памяти выплыли в сознание прыгающая мячиком голова Липа,
искаженное предсмертным хрипом лицо Барта, безжизненная маска обвисшего на
палашах Лонча. И даже лицо Старика, которого он не видел мертвым, вспомнил
Григ.
И вспомнив их, ясно и отчетливо увидев каждого в момент его гибели,
он импульсивно встал и, механически, словно во сне, сложив костюм, швырнул
его обратно на крышку темпоратора.
Не было и не могло быть ничего, что оправдывало бы их гибель. Нет
такого дела, во имя которого можно жертвовать людьми. Сам умереть ты
можешь за что угодно - это твое право. Но если тебе выпало распоряжаться
чужими жизнями, то ты можешь рисковать кем-то, только спасая других людей.
Только спасая других - и никак иначе.
Здесь же он никого не спасал.
Григ вдруг понял, что стоит, вцепившись руками в столешницу. Взгляд
его упал в нишу, где хранился темпоратор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
слышно. Слова мешались в невнятицу, и надо было подключиться к внутренним
камерам, но он и без того знал, о чем идет речь.
- У нас не было другого выхода, - сказал он тогда Лончу, даже не
подозревая, что слова, эти будут повторяться еще не один раз, загоняя
Группу все дальше и дальше в тот тупик, откуда для нес на самом деле уже
никогда не будет выхода. "Умирать лучше всего в бою", - вспомнил он и
почувствовал, как бросилась в лицо кровь и сдавило безжалостным обручем
виски.
Он смахнул пот, холодной испариной выступивший у него на лбу, и,
вглядываясь машинально в согнутую спину Старика, вдруг заметил, что
выбритая сверху голова дьяка мелко подергивается. Это был не нервный тик и
не дрожь скрытого напряжения. Голова тряслась немощно, по-старчески,
как-то удивительно жалко вздергиваясь и обвисая. Топорщились розовые,
поросшие редким волосом уши, дрябло морщинилась тонкая шея. Потом все
успокаивалось, чтобы через минуту начаться сначала.
- Старик... - подумал Григ. - Бедный старик...
И как это часто бывает с видящими чужую беспомощность и
незащищенность и не имеющими никакой возможности хоть чем-то помочь, вдруг
накатило, нахлынуло пронзающее насквозь чувство неизбывной жалости, и
безмерная тоска перехватила горло, огнем обожгла изнутри веки. Давя в себе
эту вспышку и стыдясь выступивших против его воли слез, Григ резко отер
глаза, но слезы выступали снова и снова, и чувствуя, что ему не справиться
с их потоком, Григ отпрянул от окна, бесшумно спустился с балкона и, уже
не видя ничего, бросился, не разбирая дороги, к забору.
Ослепнув от слез, размазывая их кулаком по щекам, он брел, словно на
автопилоте, проваливающимися во тьму переулками, брел сквозь озлобленный
истеричный брех собак, сквозь разверзшуюся в его душе пустоту, сквозь свою
победу и их поражение, и не было ему ни прощения, ни оправдания на этом
пути.
Он думал, что жизнью своей они распорядились сами, и он может
согласиться с их выбором. Ерунда! Решать выпало как раз ему. Именно он
держал сейчас в своих руках ниточки, на которых висели их жизни и судьбы,
и именно его решению предстояло стать окончательным.
Он вспомнил глаза Чаки, пусто глянувшие сквозь него, скрытого в
темноте, и сердце взорвалось новой болью, тяжелой и темной, вызванной
неизбывным отчаянием. Он остановился, прижавшись к какому-то грязному
забору, уткнулся лбом в плохо оструганные доски. Чака, девочка, милая,
солнышко ясное, свет мой любимый - как же это, а? Как же так вышло, что он
вынужден убить даже ее?! Он, именно он, а не стрелец с луком. Убить вместо
того, чтобы спасти.
Не заметив на пути колдобины, он оступился и упал, но даже не
почувствовал боли. Только сейчас до него дошел весь ужас положения, в
которое он попал. Он не понял, не сумел понять всего этого раньше, потому
что очень хотел вернуться победителем и думал о другом. Но даже сейчас,
осмыслив случившееся и пережив страшный шок, он ничего не мог здесь
поправить и изменить. Контакт был важнее для планеты, чем пять жизней.
Земля и по менее значимым поводам отдавала десятки, а то и сотни своих
сыновей. Слишком многое стояло за контактом двух цивилизаций и слишком
долго ждали миллиарды людей этого часа, чтобы он, Григ, мог своей волей
перечеркнуть достигнутое. Он чувствовал, как буквально обливается и
истекает кровью его сердце, и понимал, что отказ от Контакта лежит уже за
пределами его желаний. Свершившийся Контакт теперь не принадлежал ему. Ему
оставались только отчаяние и боль.
Словно в тумане, он пробрался в свою каморку, запер дверь и вскрыл
нишу с темпоратором. Темпоратор был на месте, да и куда он мог деться,
если почти в это же время, только несколькими часами позже, он уже входил
сюда и видел его.
- Присядем на дорожку... - пробормотал он.
Ссутулившись, он сидел на лавке, уставясь неподвижными глазами в
молчащую пустоту. Плохо было. Он славно прошел свой путь в этом мире,
совершив то, что не удавалось до сих пор никому, и не допустив при этом
практически ни одной ошибки. Но ступеньками его лестницы послужили отнятые
жизни, и потому победа, достигнутая такой ценой, имела горький привкус. Он
должен был в поисках дьявола спуститься в ад, и эта лестница привела его
туда. Несколько дней назад он, радуясь, шагал по ней. Но вот он добрался
до цели и нашел то, что искал, и надо бы обратно, а выхода нет. Ступеньки
кончились. Они сделали свое дело, и теперь некому вывести его наверх. Он
стал убийцей. Пусть во имя надежд сотен и сотен миллионов, прогресса
Земли, светлого будущего, торжества разума, но - убийцей.
Сейчас он перейдет в свой мир, где его примет в объятия ликующее
человечество, и все будет прощено и оправдано, и вновь будут солнца и
планеты, и космический ветер опять споет ему свою песнь, и струи из дюз с
привычным грохотом снова ударят в стекло и базальт, и товарищи освободят
его старое кресло в рубке "Персея", но только в кресло сядет не он, а
зомби, живой мертвец, поскольку сам он останется здесь, в аду. Он слишком
долго стремился сюда и слишком большую заплатил за это цену, чтобы ад так
легко и просто отпустил его назад. Теперь ему отсюда не выбраться
никогда...
Григ тряхнул головой и встал. Пора было переходить. Он вынул из ниши
костюм, который до прихода двойника предстояло вернуть обратно, развернув,
положил его на лавку. И расстегивая уже кафтан и собираясь сесть, чтобы
стянуть сапоги, он вдруг вспомнил лицо Чаки, но не то, которое он видел
полчаса назад, а мертвое, глядящее остекленелыми глазами на закат, а
следом из глубин памяти выплыли в сознание прыгающая мячиком голова Липа,
искаженное предсмертным хрипом лицо Барта, безжизненная маска обвисшего на
палашах Лонча. И даже лицо Старика, которого он не видел мертвым, вспомнил
Григ.
И вспомнив их, ясно и отчетливо увидев каждого в момент его гибели,
он импульсивно встал и, механически, словно во сне, сложив костюм, швырнул
его обратно на крышку темпоратора.
Не было и не могло быть ничего, что оправдывало бы их гибель. Нет
такого дела, во имя которого можно жертвовать людьми. Сам умереть ты
можешь за что угодно - это твое право. Но если тебе выпало распоряжаться
чужими жизнями, то ты можешь рисковать кем-то, только спасая других людей.
Только спасая других - и никак иначе.
Здесь же он никого не спасал.
Григ вдруг понял, что стоит, вцепившись руками в столешницу. Взгляд
его упал в нишу, где хранился темпоратор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41