ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

..
Все это было год назад. Неужели прошел уже год? Нет, больше, год и три месяца. Кирилл Захарович взглянул на часы.
– Пора, – сказал он, – «Интурист» – организация пунктуальная. У них поток…
Два пожилых человека, если не сказать старика, прошли через прохладный холл музея и оказались в уютном дворике с белыми скамейками, с клумбой, на которой ярко рдели настурции; возле старинной каменной ограды росли густые темные липы, и в них азартно галдели невидимые воробьи. Любин и Забродин вышли на улицу. Здесь уже стояло два интуристовских автобуса, забравшихся одним боком на тротуар, – Второй Зацепный переулок был слишком узким.
Подъехал третий автобус, и из него из обеих дверей посыпались представители Черного континента: ослепительные улыбки, темпераментные жесты, яркая одежда. И еще автобус… Чинно выходят в основном пожилые люди, неторопливая немецкая речь.
– Так у нас каждый день, – заметил Кирилл Захарович. – Интерес к народному русскому искусству огромен. Должен подчеркнуть, у иностранных туристов больше, чем у соотечественников. К сожалению.
Забродин рассматривал немецких туристов.
– Господа старики – наши с тобой ровесники, – задумчиво сказал он. – Тоже, значит, интересуются русским искусством. Любопытно знать, где они были, например, весной сорок пятого…
– Может быть, – перебил Любин, – может быть, как раз то, что ты думаешь. И это прекрасно. В этом высшее предназначение искусства: примирение, покаяние…
– Да, да, – согласился Глеб Кузьмич. – Это французы? «Все понять, все простить».
– Воистину так, – откликнулся Любин.
Подъехал следующий автобус. Из распахнувшихся дверей выходили, весело переговариваясь, люди разных возрастов, разномастно и ярко одетые, с фотоаппаратами и кинокамерами.
– Говорят, кажется, по-норвежски, – отметил Кирилл Захарович. – Значит, они.
Забродин и Любин подошли к автобусу. Из передних дверей выпорхнула молоденькая девушка в тесных джинсах, быстро обернувшись, что-то сказала, и ей подал руку дряхлый старик, появившийся в дверях. Девушка помогла старцу выйти из автобуса. Сзади его поддерживал молодой человек с кинокамерой через плечо.
– Алексей Григорьевич! – негромко окликнул Любин.
Старик стал оглядываться по сторонам, близоруко щурясь. Да, это был граф Оболин. Но что с ним сделало время! Высохшая фигура, согбенная спина, иссеченное морщинами аскетическое лицо, седые волосы. Кирилл Захарович почувствовал спазм, сжавший горло. Теперь они стояли друг напротив друга: граф и Забродин с Любиным.
– Постойте, постойте! – возгласил Алексей Григорьевич. – Я сам… Сам узнаю. Вы Любин. Любин Кирилл Захарович. Мы с вами вчера говорили по телефону. А вы…
– Глеб Кузьмич Забродин, – подсказал Любин.
– Глеб Кузьмич… Все вспомнил. Осло, Берлин… Все, все… Позвольте, господа, обнять вас и расцеловать по-русски.
У графа Оболина слезы выступили на глазах.
– Вы мне, Алексей Григорьевич, вчера преподнесли сюрприз – ваш приезд, – сказал Любин. – А я вам – сегодня: помимо братины – встреча с Глебом Кузьмичом.
– И у меня для вас, граф… – Забродин покашлял: першило в горле. – Сейчас. – Он вынул из кармана пиджака бумажник, из бумажника – целлофановый пакетик, из пакетика – медальон на золотой цепочке. – Возьмите, Алексей Григорьевич.
Граф Оболин трясущимися руками осторожно, не веря глазам, взял медальон, рассматривал его несколько мгновений и вдруг начал судорожно целовать.
– Дарья… Дарьюшка… – шептал он. – В нем мой портрет… в молодости. Открывается с секретом, здесь, сзади. Сейчас… – Но Алексей Григорьевич не сумел открыть медальон. – Ладно… Потом… В ту ночь… В ту нашу первую ночь я подарил ей… Дарьюшка… Любовь моя…
– Мы похоронили ее вместе со своими товарищами, – тихо проговорил Забродин, – в Германии, в земле Баден, в двадцати километрах от города Лаупенен и в восьми – от швейцарской границы.
– Да, да! Я знаю… Мне писали. Только место захоронения, было сказано в письме, неизвестно.
– Оно известно и отмечено на карте, – сообщил Глеб Кузьмич. – Вы ее получите. И может быть, немецкие власти вам разрешат…
– Дай-то бог! – воскликнул граф Оболин. – А я… Как только прочитал, что «Золотая братина» выставлена в музее, я тут же попытался приехать. Но не получил визы в вашем посольстве. Как я хотел попасть на суд! Увидеть Никиту на скамье подсудимых… И… Да простит меня Бог! Увидеть, как он примет смертный приговор…
– Он принял его достойно, – сказал Забродин.
– А вообще… – граф Оболин подыскивал нужные слова, – как он вел себя на процессе? Поймите, господа! Я простил Никиту! Я простил всех… Но все равно… Это не чувство мести, нет!.. Не знаю… Видеть хотел. Он признал себя виновным?
– Да, – кивнул Любин, – Никита Никитович Толмачев признал себя виновным. Во всем.
– Ему дали последнее слово? – спросил Алексей Григорьевич.
– У вашего бывшего дворецкого была единственная просьба: он молил разрешить ему перед смертью взглянуть на «Золотую братину».
– И ему разрешили?… – прошептал граф Оболин.
– Сначала отказали, – пояснил Забродин. – Но мы с Кириллом Захаровичем настояли, убедили. Последняя просьба Никиты Толмачева была удовлетворена: он, за несколько дней до вынесения приговора, увидел «Золотую братину» под бронированным стеклом.
– А теперь ее увижу я… – прошептал граф Оболин.
– Что же, Алексей Григорьевич, – подытожил Кирилл Захарович, – идемте!
Они вернулись в кабинет директора через час. Потрясенный, граф молчал. Молчали и Любин с Забродиным.
– Я счастлив! – тихо заговорил Алексей Григорьевич. – Счастлив!.. Она – в России. В России! Так и должно быть. А я… Нет, сразу, сейчас – не могу… Простите…
– Вы о чем говорите, граф? – не понял Забродин.
– Дайте мне лист бумаги и ручку.
Кирилл Захарович передал графу Оболину и то и другое. Граф Оболин сел за директорский стол и стал писать. Рука его дрожала. Наконец была поставлена последняя точка.
– Прошу вас, Кирилл Захарович!
На листе бумаги было написано (с буквой «ять»):
...
«Я, граф Алексей Григорьевич Оболин, удостоверяю, что через четверть века после моей кончины блюдо из сервиза „Золотая братина“, находящееся у меня, будет передано Музею народного искусства в Москве моими потомками, о чем будет сделана соответствующая запись в моем завещании.
Граф А. Г. Оболин.
Москва,
8.08.1957 г.».

Глава 52
Смертник и его потомок

Москва, 14 сентября 1996 года
В кабинете Ивана Кирилловича Любина зазвонил телефон. Директор музея поднял трубку.
– Здравствуйте, Иван Кириллович! Миров беспокоит. Просьба у меня и у следователей, которые ведут дело Никиты Дакунина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160