Не может быть, чтобы она его не заметила, а ведь ни единым мускулом не показала.
— Лида, как хорошо, — но она и бровью не повела, и остаток фразы Андрей пробубнил вполголоса: — Хорошо, что выяснилось.
— Вы уж его извините, — говорила Лидия дежурному за столом. — Он ведь, можно сказать, не пьет никогда. Как так получилось?
— Бывает, — сказал дежурный. — Есть такая форма опьянения, человек полностью над собой контроль теряет. Погибнуть может. Одно утешение, что раз в жизни такое.
— Не сильно буянил?
— Да гороху просил. А так ничего.
— Ну, мы пошли?
— Идите.
— За услуги мы из имеющихся денег взяли. Деньги при нем были. Квитанцию выписали.
Лидия пошла к выходу, не позвав его. Ни словом, ни жестом. На такси они мигом домчались до дому. И по-прежнему ни слова. Андрея это не то чтобы мучило, но он вдруг заподозрил, что недоразумение его осталось при нем. Он тщетно пытался заглянуть в глаза Лидии, подходящая обстановка для разговора так и не складывалась. И он без какой бы то ни было дипломатии, напрямик спросил ее:
— Лида, я же не пьяный? Это ошибка?
— Ты не пьяный? -Лидия гневно повысила голос. — Что же такое пьяный?
Андрей опешил. Сказать точнее — он был раздавлен — волной стыда, перемолот, перетерт в порошок. Ему показалось, что теперь уже никогда в жизни не отмыться от этой грязи.
— Подстроили…
— Ха-ха! Да кому ты нужен, подстраивать…
И эта фраза еще более, а казалось, уж вовсе некуда, унизила Андрея. И этот ее поступок. Ну, понятно, если недоразумение, то правильно, так и должно: вырвать из лап слепого случая. Но если человек попал закономерно, то вытягивать его отсюда — значит еще больше мучить и унижать. Ну, что же это такое — опять будто волной накрыло. Морская болезнь какая-то.
— Как же теперь жить-то после этого?
— Ничего. Перетопчишься. Переморгаешься. С каким мужиком этого не бывает…
Голос Лидии чуть-чуть теплеет, и этого вполне хватает Андрею для счастья. Ради такого стоило и в вытрезвитель попасть. А что, разве не так?
ТАМАДА
Прожив восемнадцать дней на международном курорте под шепот прибоя и дуновения либо морского, либо соснового, из райских кущ, ветерков, впервые за много лет ощутив в себе избыток душевных и телесных сил, я решил противостоять обстоятельствам. Путевку не продлили, несмотря на мои прозрачные намеки, переходящие в не настойчивые просьбы и упоминания Магадана, этого магического, размягчающего бюрократические души, слова. Главврач как отрезал: у вас больничный есть? Ах, нет, значит, вы здоровы. Я чуть не лопнул, не найдя, что возразить. А ведь уже купил авиабилет с надеждой на успех, простояв полдня в очереди. Опять жариться, чтобы сдвинуть дату вылета? Нет уж, спасибо, лучше поживу недельку дикарем!
Опрометчивость своего поступка я понял спустя полчаса, как спланировал на адресок, выданный в турбюро. Пицунда, в незначительном удалении от береговой черты, напомнила удушение с помощью пластикового пакета, который в самый последний момент садоубийцы все-таки прокололи иглой: порцию осклизлого воздуха глотаешь с третьей попытки, она еще несколько секунд не может зацепиться за мокрые альвеолы, скрипящие при дыхании, как резиновые перчатки, а вдали им вторят такими же перепончатыми резиновыми звуками влюбленные рептилии. У меня от этих лягушек грудная жаба начинается!
Дайте хоть глоток магаданского воздуха! — Молю я, глядя на близкие, в два яруса, горы, зная, что есть и третий, укрытый туманом. Вот оттуда бы, сверху, с ледника, воздуховод, и я бы ожил.
А вообще— то не так уж и плохо. Забавно. Умею я попадать во всякие нелепые ситуации. С другой стороны, вся наша жизнь -нелепость и абсурд, и, выпутываясь из одной глупистики, тотчас попадаешь в другую, даже большую. Будто бы ставишь какие-то нелепые эксперименты на себе в абсурдокамере.
Эту неделю я проживу в проходной комнате, переделанной из кухни, в то время как хозяйка готовит себе еду на застекленном балконе, а ночь проводит на втором таком же.
Единственная настоящая комната сдана курсовочнице — даме без претензий на кокетство, сопровождающей дочку лет десяти. Еще в этой квартире живет черный нахохленный кот и белая собачка с блошиным нимбом вокруг головы и тела. Этих блох очень боится курсовочница, несмотря на мои убедительные объяснения, что болоночные насекомые к дамам не пристают.
Цоканье собачьих когтей раздражало меня. Из жалости к животному я решил сделать собачке маникюр с педикюром заодно, резанул ножницами по одному когтю, бедолажка взвизгнула и вырвалась из рук, вызвав у меня утробный беззвучный вой и мороз по коже. Нет уж, надо набраться терпения и ничего не предпринимать. Может быть, это порода такая — с когтями, как у монтера, чтобы по деревьям лазить? Все— таки хорошо, что я не стал сдавать билет, а то неизвестно, какую бы штуку выкинул самолет!
Обозреваю местность с высоты птичьего полета: два необитаемых ласточкиных гнезда приклеены к потолку балкона, птичек можно видеть кружащимися над зданием напротив, кажется, там детсад.
— С ними не заскучаешь, — поясняет хозяйка, легко вычислив мой интерес. — Сам-то молчун, зато она так и заливается: ти-ти-ти… Женщина… — И вдруг, перебив себя, с ожесточением добавляет: — Да, был у меня муж. Только старый. А этот — Аркадий — так себе. Чем такой, лучше одной мыкаться. Да вы чаю наливайте. Сыр свежий…
Знаю, сыр она вымачивала в молоке, чтобы погасить соль. Помидоры нарезала, петрушку. Легко в Пицунде быть первоклассным кулинаром. Допиваю чашку чаю (грузинский, но не такой, как в Магадане, ароматный, крепкий), и тогда мне приходит в голову, что без того, чтобы накрыть стол, Манана не решилась бы откровенничать, как некоторые мужики не отваживаются, не тяпнув для храбрости, знакомиться с «телкой». И вообще кавказские застольные традиции. Позавчера здесь был пир — с основательными тостами за хозяйку, ее родителей, за детей. Я недоумевал, откуда у Аркадия, курносого сероглазого мужика, грузинский акцент,
— Я в Тибилиси, пшь, родился, пшь, там мой дом. А потом женился, в Рязань черт понес. Папа наследство завещал почти, что все мне, а досталось сестре: я вроде как все равно пропью-прогуляю, пшь. Двенадцать тыщ. Конечно, не надо было уезжать за женщиной. Папа тоже просил. А я не послушался, уехал. Он вскоре умер. У него бычье сердце было. Могучий мужик. Меня троих взять — не перевесили бы. Пил, правда, многовато… У тебя есть родители?
— Отец умер…
— Отец! — Он встрепенулся и, похоже, обрадовался. — Выпьем за умерших родителей! У Мананы ни отца, ни матери. Пусть земля им всем будет пухом!
Хозяйка, услышав густые звуки своего имени, попыталась вклиниться и даже несколько раз разинула рот, правда, беззвучно, Аркадий строго шикнул на нее: женщина, пшь, тебе слово не давали, знай свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Лида, как хорошо, — но она и бровью не повела, и остаток фразы Андрей пробубнил вполголоса: — Хорошо, что выяснилось.
— Вы уж его извините, — говорила Лидия дежурному за столом. — Он ведь, можно сказать, не пьет никогда. Как так получилось?
— Бывает, — сказал дежурный. — Есть такая форма опьянения, человек полностью над собой контроль теряет. Погибнуть может. Одно утешение, что раз в жизни такое.
— Не сильно буянил?
— Да гороху просил. А так ничего.
— Ну, мы пошли?
— Идите.
— За услуги мы из имеющихся денег взяли. Деньги при нем были. Квитанцию выписали.
Лидия пошла к выходу, не позвав его. Ни словом, ни жестом. На такси они мигом домчались до дому. И по-прежнему ни слова. Андрея это не то чтобы мучило, но он вдруг заподозрил, что недоразумение его осталось при нем. Он тщетно пытался заглянуть в глаза Лидии, подходящая обстановка для разговора так и не складывалась. И он без какой бы то ни было дипломатии, напрямик спросил ее:
— Лида, я же не пьяный? Это ошибка?
— Ты не пьяный? -Лидия гневно повысила голос. — Что же такое пьяный?
Андрей опешил. Сказать точнее — он был раздавлен — волной стыда, перемолот, перетерт в порошок. Ему показалось, что теперь уже никогда в жизни не отмыться от этой грязи.
— Подстроили…
— Ха-ха! Да кому ты нужен, подстраивать…
И эта фраза еще более, а казалось, уж вовсе некуда, унизила Андрея. И этот ее поступок. Ну, понятно, если недоразумение, то правильно, так и должно: вырвать из лап слепого случая. Но если человек попал закономерно, то вытягивать его отсюда — значит еще больше мучить и унижать. Ну, что же это такое — опять будто волной накрыло. Морская болезнь какая-то.
— Как же теперь жить-то после этого?
— Ничего. Перетопчишься. Переморгаешься. С каким мужиком этого не бывает…
Голос Лидии чуть-чуть теплеет, и этого вполне хватает Андрею для счастья. Ради такого стоило и в вытрезвитель попасть. А что, разве не так?
ТАМАДА
Прожив восемнадцать дней на международном курорте под шепот прибоя и дуновения либо морского, либо соснового, из райских кущ, ветерков, впервые за много лет ощутив в себе избыток душевных и телесных сил, я решил противостоять обстоятельствам. Путевку не продлили, несмотря на мои прозрачные намеки, переходящие в не настойчивые просьбы и упоминания Магадана, этого магического, размягчающего бюрократические души, слова. Главврач как отрезал: у вас больничный есть? Ах, нет, значит, вы здоровы. Я чуть не лопнул, не найдя, что возразить. А ведь уже купил авиабилет с надеждой на успех, простояв полдня в очереди. Опять жариться, чтобы сдвинуть дату вылета? Нет уж, спасибо, лучше поживу недельку дикарем!
Опрометчивость своего поступка я понял спустя полчаса, как спланировал на адресок, выданный в турбюро. Пицунда, в незначительном удалении от береговой черты, напомнила удушение с помощью пластикового пакета, который в самый последний момент садоубийцы все-таки прокололи иглой: порцию осклизлого воздуха глотаешь с третьей попытки, она еще несколько секунд не может зацепиться за мокрые альвеолы, скрипящие при дыхании, как резиновые перчатки, а вдали им вторят такими же перепончатыми резиновыми звуками влюбленные рептилии. У меня от этих лягушек грудная жаба начинается!
Дайте хоть глоток магаданского воздуха! — Молю я, глядя на близкие, в два яруса, горы, зная, что есть и третий, укрытый туманом. Вот оттуда бы, сверху, с ледника, воздуховод, и я бы ожил.
А вообще— то не так уж и плохо. Забавно. Умею я попадать во всякие нелепые ситуации. С другой стороны, вся наша жизнь -нелепость и абсурд, и, выпутываясь из одной глупистики, тотчас попадаешь в другую, даже большую. Будто бы ставишь какие-то нелепые эксперименты на себе в абсурдокамере.
Эту неделю я проживу в проходной комнате, переделанной из кухни, в то время как хозяйка готовит себе еду на застекленном балконе, а ночь проводит на втором таком же.
Единственная настоящая комната сдана курсовочнице — даме без претензий на кокетство, сопровождающей дочку лет десяти. Еще в этой квартире живет черный нахохленный кот и белая собачка с блошиным нимбом вокруг головы и тела. Этих блох очень боится курсовочница, несмотря на мои убедительные объяснения, что болоночные насекомые к дамам не пристают.
Цоканье собачьих когтей раздражало меня. Из жалости к животному я решил сделать собачке маникюр с педикюром заодно, резанул ножницами по одному когтю, бедолажка взвизгнула и вырвалась из рук, вызвав у меня утробный беззвучный вой и мороз по коже. Нет уж, надо набраться терпения и ничего не предпринимать. Может быть, это порода такая — с когтями, как у монтера, чтобы по деревьям лазить? Все— таки хорошо, что я не стал сдавать билет, а то неизвестно, какую бы штуку выкинул самолет!
Обозреваю местность с высоты птичьего полета: два необитаемых ласточкиных гнезда приклеены к потолку балкона, птичек можно видеть кружащимися над зданием напротив, кажется, там детсад.
— С ними не заскучаешь, — поясняет хозяйка, легко вычислив мой интерес. — Сам-то молчун, зато она так и заливается: ти-ти-ти… Женщина… — И вдруг, перебив себя, с ожесточением добавляет: — Да, был у меня муж. Только старый. А этот — Аркадий — так себе. Чем такой, лучше одной мыкаться. Да вы чаю наливайте. Сыр свежий…
Знаю, сыр она вымачивала в молоке, чтобы погасить соль. Помидоры нарезала, петрушку. Легко в Пицунде быть первоклассным кулинаром. Допиваю чашку чаю (грузинский, но не такой, как в Магадане, ароматный, крепкий), и тогда мне приходит в голову, что без того, чтобы накрыть стол, Манана не решилась бы откровенничать, как некоторые мужики не отваживаются, не тяпнув для храбрости, знакомиться с «телкой». И вообще кавказские застольные традиции. Позавчера здесь был пир — с основательными тостами за хозяйку, ее родителей, за детей. Я недоумевал, откуда у Аркадия, курносого сероглазого мужика, грузинский акцент,
— Я в Тибилиси, пшь, родился, пшь, там мой дом. А потом женился, в Рязань черт понес. Папа наследство завещал почти, что все мне, а досталось сестре: я вроде как все равно пропью-прогуляю, пшь. Двенадцать тыщ. Конечно, не надо было уезжать за женщиной. Папа тоже просил. А я не послушался, уехал. Он вскоре умер. У него бычье сердце было. Могучий мужик. Меня троих взять — не перевесили бы. Пил, правда, многовато… У тебя есть родители?
— Отец умер…
— Отец! — Он встрепенулся и, похоже, обрадовался. — Выпьем за умерших родителей! У Мананы ни отца, ни матери. Пусть земля им всем будет пухом!
Хозяйка, услышав густые звуки своего имени, попыталась вклиниться и даже несколько раз разинула рот, правда, беззвучно, Аркадий строго шикнул на нее: женщина, пшь, тебе слово не давали, знай свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124