ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

— Стук колес дробил ее слова на слоги. — Ты правильно говорил, надо было на самолете лететь…
Он знал, каких усилий при ее самолюбии стоило признать ошибку, и зауважал ее за это.
— Дура я, послушалась Ленку, в кошелечек сложила. Всегда же в тряпочке возила. В чемодане. Я же в пансионате не надевала ничего, ты сам заметил, косметичкой не пользовалась, а тут черт дернул. Город же, столица, покрасоваться надо. Я совершенно не могу переживать горе. У меня внутри все черное.
— Как от черного чая? Давай-ка, займись заявлением. В милицию нужно сообщить.
Впервые за долгие месяцы, а может быть, и годы, он чувствовал, как она уступает ему первую роль. Ему было приятно это сознавать. Хотя и жаль, конечно, ее побрякушек: все-таки это семейная, а значит и его потеря…
— Заявление? — Больше всего на свете она не любила писать. — Как их составляют? Ты же знаешь?
— Догадываюсь. Указать время. Половина седьмого. Описать твои колечки и сережки. Все украли?
— Цепочка осталась с подковкой. И сережки — в ушах. Помнишь, тогда покупал за сына?
— За сына разве сережки? Ну, неважно.
— Нет, я все же схожу к бригадиру, или как это у них называется, а ты мне сына стереги, отец.
Она умчалась вперед по ходу поезда, и он отчетливо вспомнил, как купил ей сережки на годовщину свадьбы. Сыну было семь месяцев, он пробовал вставать на тахте, но тут же садился: ноги не держали веса. Если же его ставили на пол, он, держась за стеллаж, легко смахивал с него книжки: к моменту рождения набралась солидная детская библиотека.
Книжки составляли обратно, мальчик слышал проникновенное слово «нельзя», на втором году жизни он усвоил его и спокойно воспринимал ту простую истину, что на белом свете в основном все «нельзя», а то немногое, что «можно», не бесспорно и зависит от того, в каком расположении духа мама или папа. В его воображаемой стране «нельзя» было паролем. В два года он освоил слово «экзистенциализм», потому что мама брала его с собой на лекции в институт, на кафедру общественных наук. Спокойно высиживал за столом академический час, затем неминуемо валился спать на креслах в библиотеке.
Слово «студенты» он воспринимал как бранное и на одной ответственной лекции вышел из себя: «Мама, что ты им говоришь? Зачем ты им это говоришь?» И он был прав. Один из студентов, например, был крайне удивлен, что Маркс и Энгельс — два самостоятельных человека, даже не сиамские близнецы.
Кстати, может быть, сын уже проснулся? Надо подготовить его к приходу милиции. Он выбросил окурок и прошел в купе.
— Сынок, вставай, скоро к нам придет сыщик.
— Гениальный? Из мультика?
— Может быть, гениальный. Нас обокрали.
— Как, папа, нас обокрали?
— Спали мы крепко. Воры открыли дверь и унесли мамины колечки.
— А машинки мои украли?
— Конечно. Впрочем, надо проверить.
— А зачем они украдывают, папа? Нельзя ведь украдывать?
— Надо говорить крадут. Нечестные люди. Бандиты, разбойники.
— Раз-бо-бо-бо-бой-ники? Пиф-паф, и вы покойники? А как их будут искать?
— Вот, например, ты что-нибудь теряешь, машинку потерял, а папа стал искать и нашел. Сейчас мама придет. Быстренько оденься, пойдем умываться. Ты ее не огорчай, она очень расстроенная.
— Ты будешь искать? Разве ты сыщик? — Запутался малыш. — Брошку мою тоже украли?
— Ту, что в песочнице нашел? Конечно. Это такая ценность. Мама сразу тебе сказала. — Ему вспомнилась магаданская знакомая, имеющая редкую для женщины черту — умение подшутить над собой, своей полноватой фигурой: «Где у Инны Борисовны грудь? Вот здесь, где брошка».
В это время вернулась жена, привела с собой молоденького милиционера и перво-наперво посокрушалась:
— Что вам предложить? Разве что кофе растворимый, да кипятку не дождешься. Проводница, по-моему, не очень-то утруждается. Грязь — видите? Окно не открывается. Дверь — наоборот. Заходи, бери, сколько влезет. Мы же все время летали самолетами Аэрофлота, а здесь эксперимент, как говорит мой сын, провели. Оса его, знаете, укусила…
— Сын ваш?
— Да.
— Вы муж?
— Муж.
— Значит, вы ехали семьей?
— Семьей, — сказала она. — Я могу документы показать.
Лицо юноши официально непроницаемо. У него черные глаза без зрачков. На рыбака и любезного молодого человека в Исфаре он не похож. Это успокаивает и настораживает одновременно.
— Документов не нужно. Ночью никто не вставал?
— Нет, спали мы крепко. Устали, — сказала она с тонкой своей жестикуляцией пальцами.
— Я просыпался, — сказал отец мальчика.
— Вы муж? — Вновь удостоверился милиционер. Должно быть, русские ему на одно лицо. Но ведь другого мужчины в купе нет. Или у него инструкция такая?
— Мы вот с женой из отпуска…
— Что видели?
— Ничего не видел. Я до столика дотянулся, взял воду в кружке и выпил. Темно было. Свет не зажигал. Темные на юге ночи. Не то, что у нас в Магадане.
— У вас верхняя полка?
— Да, верхняя, — сказал он, проникаясь уверенностью, что никакие пояснения не будут лишними с этим человеком. — На нижних полках спали жена и сын. Я на верхней. Одна верхняя полка была свободная. Мы ехали втроем. Понимаете? Семьей. — Ничего страшного, это нормальный парень, вовсе не дебил. Он попросту не владеет русским языком, а с третьего-четвертого раза поймет и ринется по следу, а к обеду, глядишь, и найдет пропажу.
— Кого подозреваете?
— Подозреваю? — Слово было подлым, как «ревность», и он старался не показать это голосом. — Нам некого подозревать, — сказал он, вспоминая рыбака из Канибадама и парня из Исфары.
— Кто видел ваши вещи, которые пропали?
— Проводница видела, я ее приглашала бардак наш посмотреть.
— Еще кто?
— Вертелся тут один. Муж помнит. Они с сыном как раз умываться ходили. Я тоже собиралась умываться, сняла колечки и сложила в сумку, а ее под матрас. Тот мог видеть. Он же закурить просил, в тамбуре стоял. Оттуда наше купе хорошо просматривается. Ты ему еще сигаретку вынес, помнишь? Ты ему огонек зажег, а он в тамбуре стоял и мог видеть, как я прячу золото. Мог!
— Мог, конечно, все головой вертел.
— Он еще потом к пассажирам приставал. Будто не в свой вагон сел. Ты уснул, а я не спала, все слышала. Мы еще по вагону с сыном гуляли.
— Как он выглядит, опишите.
— Одет обычно, не модно. Не очень опрятный. Ботинки не чищенные. Плохо выбрит.
— Русский или местный?
— Да, обычное русское лицо, — сказал он. — Росточком не вышел: зажигалку я ему держал вот так — на уровне своего плеча. Он не нагибался. От таких шкетов все что угодно жди.
Поезд приступил к торможению. Милиционер направился к выходу. Двенадцатый вагон останавливается далеко от вокзала, потому в нем так тихо. Вот! Бегут, бегут пассажиры, слышно, как шуршит под их торопливыми ногами железнодорожный гравий. Первым в вагон забирается младший лейтенант милиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124