Булочная была на углу и неподалеку. Телефон у Барашкова продолжал молчать, и Ашот, чтобы не томить больше уставшие от ходьбы ноги, решил прокатиться по Садовому кольцу на троллейбусе «Б».
«Должны же все вернуться когда-нибудь», — с недоумением думал он. А пока уселся на высокое сиденье в первом ряду, предназначенное для детей и инвалидов, коих в данный момент в троллейбусе не было. Знакомые, родные места проплывали за окном. И у Ашота вначале появилось чувство, что он и не уезжал никуда, просто в каком-то длинном сне перенесся на некоторое время в гости к семье, а потом вернулся домой. Но, проехав по Кольцу, он понял, что это не так. Потому что раньше, тогда, когда он здесь жил, ему было некогда вот так бесцельно раскатывать туда-сюда, лишь бы куда-нибудь. Раньше всегда не хватало времени, он был здесь постоянно кому-то нужен. Большей частью он занят был, конечно, на работе. Но в то же время он был своим и для Барашкова, и в какой-то мере для Тани. Наконец, он был верным помощником Тины. А теперь вот едет в неизвестность, замкнутую Садовым кольцом, никому не нужный в том пространстве и времени, где все привыкли без него обходиться; никто не знает о нем, никто не ждет его приезда, и никому в общем-то он больше уже не нужен. И осознание глупости того, что он зря приехал, вдруг захлестнуло Ашота. Зачем он так рвался обратно? С какой целью? И почему он нигде не может найти себе места?
Он ехал по Кольцу, и бегущие по стеклам струйки дождя казались слезами, текущими по его собственным щекам. Он ощущал себя опять беспомощным маленьким гордецом, как в детстве, будто его в очередной раз обидела соседская девочка, всегда по-партизански проникавшая к ним во двор специально, чтобы дразнить его, а он не смел на нее пожаловаться, потому что мужчины, по его понятиям, не должны были жаловаться никогда. Она проникала в их двор через тайную дыру под забором, в которую обычно лазали собаки, и не боялась ради этого даже испачкать свое единственное нарядное платье. А он не хотел говорить, что она дразнит его, с обидчиками мужчина должен справляться сам, и не мог забить дыру, иначе собаки не смогут попасть домой. Почему-то он думал, что они тогда убегут куда-нибудь далеко и умрут с голоду.
Нервы его были напряжены до предела. Не так он думал вернуться домой. Одиночество рвалось наружу. Он стал опасаться, что сделает сейчас что-нибудь дикое. Вскочит, например, со своего места и начнет орать, размахивая руками, пугая пассажиров. Он даже сжал кулаки, чтобы сдержаться. Потом вдруг он вспомнил, как Надя пела в машине, чтобы не заснуть, и только сейчас по-настоящему понял и оценил всю силу ее воли и напряжение ее чувств.
— Да, она русская. Русская! — как завороженный, прижавшись лицом к холодному стеклу, шептал Ашот. И тут вдруг, въехав на площадь Павелецкого вокзала и погрузившись вместе с троллейбусом в море огней, он вспомнил, как два года назад вез домой в день ее рождения другую девушку — Таню, а вспомнив, подумал, как нехорошо поступил, не поздравив ее в этот раз с днем рождения. Он решил позвонить. А решив, почему-то вдруг успокоился.
«Ну что ты расстроился как дурак! — говорил себе Ашот. — Что ты хотел, чтобы тебя вышли встречать на площадь с оркестром? Как это глупо! Приехал ты в отпуск, поживи, погуляй здесь, пока деньги не кончатся, съезди в Петербург, а потом и назад, в Америку. Чего переживать? Обратный билет у тебя есть, виза есть, распустил тоже нюни!»
И как только он успокоился, заманчивый запах колбасы из пакета напомнил, что последний раз он ел в самолете ночью, то есть более двенадцати часов назад. Не обращая никакого внимания на окружающих, он достал из пакета плюшку, которую его мама когда-то называла «Венской», разломил ее, положил внутрь два куска колбасы и с наслаждением стал есть прямо в троллейбусе. И съел ее всю. И еще, как мечтал в Америке, съел горбушку батона.
«Колой бы теперь запить! — машинально подумал Ашот. И с удовлетворением констатировал: — А прав я был, когда говорил Сусанне про этот магазин на Сухаревской!» И, насытившись, он смахнул с колен крошки и неожиданно для себя выскочил из троллейбуса у Крымского моста.
Дождь к тому времени уже перестал полоскать Москву (сколько же, в конце концов, можно!), и телефон-автомат, призывно отворивший дверь на углу, оказался не занят. В общем, жизнь теперь показалась Ашоту не такой уж плохой. «Люди едут в отпуск в Париж, ну а я приехал в Москву! И нечего устраивать истерики!» — показал он себе кулак и, вставив в прорезь автомата карточку, снова стал ждать ответа на призывные длинные гудки.
В океане проводов, в тишине между гудками вдруг что-то щелкнуло. На другом конце сняли трубку, и раздался знакомый голос жены Барашкова.
— Люда, это я, Ашот! — с наслаждением сказал он по-русски и некоторое время растроганно слушал радостные восклицания. — Да, прилетел сегодня утром. Аркадий дома? Звоню, звоню, а вас все нет как нет!
— Он не вернулся еще из больницы, — сказала Людмила. — Но позвонил. Что-то случилось с Тиной, вашей бывшей заведующей, и он сейчас там. Я тоже собиралась съездить, но пока там всем не до меня. А ты приезжай скорее к нам! Аркадий все равно позже вернется домой. Здесь все и расскажет. Адрес-то помнишь?
— Конечно, помню, — ответил Ашот. — Но ты не хлопочи. Я приеду попозже.
— Туда собрался, что ли? — закричала Людмила. — Ты что? Вы разъедетесь! Запиши тогда сотовый! — И пока он записывал, а она диктовала цифры, Ашот будто увидел, как укоризненно она качала головой. — Справятся и без тебя, не дури! Приезжай лучше к нам, — повторила приглашение Люда. — Тоже мне, только из Америки — и сразу в больницу! Зачем я только тебе сказала!
— Людмила, дорогая, увидимся! — закричал ей в ответ Ашот и, выскочив на дорогу, стал будто в лихорадке искать частника. «Как такси не было, так и нет!» — ругнул он мимоходом московские власти, но потом, довольно быстро остановив машину, враз успокоился и стал подробно объяснять, как найти дорогу в больницу.
13
— Боже мой, откуда такой сахар в крови? — Мышка держала в руках распечатку биохимического анализа. — Сахар в крови, кетоновые тела в моче. Цифры ужасающие. Неужели это диабетическая кома? — Она посмотрела сначала на Барашкова, а потом на Дорна.
Лампы в ординаторской, как всегда по ночам, жужжали громче обычного. Когда на улицах переставали ездить машины и гасли огни в окнах близлежащих домов, больничный корпус оставался единственным островом жизни в лабиринте пустынных ночных улиц. Поблизости не было ни ресторанов, ни клубов, только панельные дома, пустыри, закрытые на ночь магазины. И Маше всегда казалось по ночам, что настоящая жизнь рождается, копошится и умирает именно здесь, в больнице.
Владик Дорн сидел за «компьютером и щелкал мышкой, быстро и внимательно просматривая картинки внутренних органов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«Должны же все вернуться когда-нибудь», — с недоумением думал он. А пока уселся на высокое сиденье в первом ряду, предназначенное для детей и инвалидов, коих в данный момент в троллейбусе не было. Знакомые, родные места проплывали за окном. И у Ашота вначале появилось чувство, что он и не уезжал никуда, просто в каком-то длинном сне перенесся на некоторое время в гости к семье, а потом вернулся домой. Но, проехав по Кольцу, он понял, что это не так. Потому что раньше, тогда, когда он здесь жил, ему было некогда вот так бесцельно раскатывать туда-сюда, лишь бы куда-нибудь. Раньше всегда не хватало времени, он был здесь постоянно кому-то нужен. Большей частью он занят был, конечно, на работе. Но в то же время он был своим и для Барашкова, и в какой-то мере для Тани. Наконец, он был верным помощником Тины. А теперь вот едет в неизвестность, замкнутую Садовым кольцом, никому не нужный в том пространстве и времени, где все привыкли без него обходиться; никто не знает о нем, никто не ждет его приезда, и никому в общем-то он больше уже не нужен. И осознание глупости того, что он зря приехал, вдруг захлестнуло Ашота. Зачем он так рвался обратно? С какой целью? И почему он нигде не может найти себе места?
Он ехал по Кольцу, и бегущие по стеклам струйки дождя казались слезами, текущими по его собственным щекам. Он ощущал себя опять беспомощным маленьким гордецом, как в детстве, будто его в очередной раз обидела соседская девочка, всегда по-партизански проникавшая к ним во двор специально, чтобы дразнить его, а он не смел на нее пожаловаться, потому что мужчины, по его понятиям, не должны были жаловаться никогда. Она проникала в их двор через тайную дыру под забором, в которую обычно лазали собаки, и не боялась ради этого даже испачкать свое единственное нарядное платье. А он не хотел говорить, что она дразнит его, с обидчиками мужчина должен справляться сам, и не мог забить дыру, иначе собаки не смогут попасть домой. Почему-то он думал, что они тогда убегут куда-нибудь далеко и умрут с голоду.
Нервы его были напряжены до предела. Не так он думал вернуться домой. Одиночество рвалось наружу. Он стал опасаться, что сделает сейчас что-нибудь дикое. Вскочит, например, со своего места и начнет орать, размахивая руками, пугая пассажиров. Он даже сжал кулаки, чтобы сдержаться. Потом вдруг он вспомнил, как Надя пела в машине, чтобы не заснуть, и только сейчас по-настоящему понял и оценил всю силу ее воли и напряжение ее чувств.
— Да, она русская. Русская! — как завороженный, прижавшись лицом к холодному стеклу, шептал Ашот. И тут вдруг, въехав на площадь Павелецкого вокзала и погрузившись вместе с троллейбусом в море огней, он вспомнил, как два года назад вез домой в день ее рождения другую девушку — Таню, а вспомнив, подумал, как нехорошо поступил, не поздравив ее в этот раз с днем рождения. Он решил позвонить. А решив, почему-то вдруг успокоился.
«Ну что ты расстроился как дурак! — говорил себе Ашот. — Что ты хотел, чтобы тебя вышли встречать на площадь с оркестром? Как это глупо! Приехал ты в отпуск, поживи, погуляй здесь, пока деньги не кончатся, съезди в Петербург, а потом и назад, в Америку. Чего переживать? Обратный билет у тебя есть, виза есть, распустил тоже нюни!»
И как только он успокоился, заманчивый запах колбасы из пакета напомнил, что последний раз он ел в самолете ночью, то есть более двенадцати часов назад. Не обращая никакого внимания на окружающих, он достал из пакета плюшку, которую его мама когда-то называла «Венской», разломил ее, положил внутрь два куска колбасы и с наслаждением стал есть прямо в троллейбусе. И съел ее всю. И еще, как мечтал в Америке, съел горбушку батона.
«Колой бы теперь запить! — машинально подумал Ашот. И с удовлетворением констатировал: — А прав я был, когда говорил Сусанне про этот магазин на Сухаревской!» И, насытившись, он смахнул с колен крошки и неожиданно для себя выскочил из троллейбуса у Крымского моста.
Дождь к тому времени уже перестал полоскать Москву (сколько же, в конце концов, можно!), и телефон-автомат, призывно отворивший дверь на углу, оказался не занят. В общем, жизнь теперь показалась Ашоту не такой уж плохой. «Люди едут в отпуск в Париж, ну а я приехал в Москву! И нечего устраивать истерики!» — показал он себе кулак и, вставив в прорезь автомата карточку, снова стал ждать ответа на призывные длинные гудки.
В океане проводов, в тишине между гудками вдруг что-то щелкнуло. На другом конце сняли трубку, и раздался знакомый голос жены Барашкова.
— Люда, это я, Ашот! — с наслаждением сказал он по-русски и некоторое время растроганно слушал радостные восклицания. — Да, прилетел сегодня утром. Аркадий дома? Звоню, звоню, а вас все нет как нет!
— Он не вернулся еще из больницы, — сказала Людмила. — Но позвонил. Что-то случилось с Тиной, вашей бывшей заведующей, и он сейчас там. Я тоже собиралась съездить, но пока там всем не до меня. А ты приезжай скорее к нам! Аркадий все равно позже вернется домой. Здесь все и расскажет. Адрес-то помнишь?
— Конечно, помню, — ответил Ашот. — Но ты не хлопочи. Я приеду попозже.
— Туда собрался, что ли? — закричала Людмила. — Ты что? Вы разъедетесь! Запиши тогда сотовый! — И пока он записывал, а она диктовала цифры, Ашот будто увидел, как укоризненно она качала головой. — Справятся и без тебя, не дури! Приезжай лучше к нам, — повторила приглашение Люда. — Тоже мне, только из Америки — и сразу в больницу! Зачем я только тебе сказала!
— Людмила, дорогая, увидимся! — закричал ей в ответ Ашот и, выскочив на дорогу, стал будто в лихорадке искать частника. «Как такси не было, так и нет!» — ругнул он мимоходом московские власти, но потом, довольно быстро остановив машину, враз успокоился и стал подробно объяснять, как найти дорогу в больницу.
13
— Боже мой, откуда такой сахар в крови? — Мышка держала в руках распечатку биохимического анализа. — Сахар в крови, кетоновые тела в моче. Цифры ужасающие. Неужели это диабетическая кома? — Она посмотрела сначала на Барашкова, а потом на Дорна.
Лампы в ординаторской, как всегда по ночам, жужжали громче обычного. Когда на улицах переставали ездить машины и гасли огни в окнах близлежащих домов, больничный корпус оставался единственным островом жизни в лабиринте пустынных ночных улиц. Поблизости не было ни ресторанов, ни клубов, только панельные дома, пустыри, закрытые на ночь магазины. И Маше всегда казалось по ночам, что настоящая жизнь рождается, копошится и умирает именно здесь, в больнице.
Владик Дорн сидел за «компьютером и щелкал мышкой, быстро и внимательно просматривая картинки внутренних органов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149