— Целыми днями сидит, как сова, за перегородкой. Красивая жизнь — сказки для бедных. Но буддистская философия внушает, что у человека всегда бывает денег столько, сколько нужно лично ему. Ни больше ни меньше.
— Но видела бы ты наши маленькие города! Что бы ты сказала тогда! — вздохнула Татьяна. — Это только кажется, что можно поехать жить хоть в Сибирь, хоть на Дальний Восток. У нас сейчас народ поумнел, романтиков мало; наоборот, все издалека стремятся в столицу. Что там делать, на Севере? Только машинами японскими торговать да нефть добывать вахтенным методом, — хмыкнула Татьяна.
Янушка пожала плечами:
— Было бы желание, а дело можно найти везде…
— А твой мужчина был хороший художник? — вдруг неожиданно спросила Таня. Уж очень ей хотелось, чтобы Янушка перестала быть мудрой, как Минерва, и рассказала о своем романе.
— Он зарабатывал тем, что всю жизнь копировал импрессионистов на продажу. Особенно хорошо у него покупали американцы «Подсолнухи». Ему было сорок, у него было море женщин, он сам всех бросал. А если кто и приживался у него, то редко выдерживал рядом с ним больше четырех месяцев, а я задержалась на полгода. Этого времени, потраченного на любовь, на ненависть, на беспамятство, мне хватит, должно быть, на всю оставшуюся жизнь!
— Что, было так плохо? — удивилась Татьяна.
— Представь себе, что тебе надо заниматься делами, учиться, работать, а с тобой живет весьма симпатичный, умный, но капризный гость, который съедает все, что только появляется в поле его зрения, беспорядочно выпивает, беспрестанно курит, балуется наркотиками, приводит молодых мужиков под предлогом того, что ему непременно надо взбодриться, внушает тебе постоянно, что ты дремучая и нецивилизованная, и к тому же обвиняет тебя во всех своих жизненных неудачах, хотя ты совсем недавно приехала из другой страны! Еще он все время спорит с тобой по поводу приготовленных тобой блюд: «У нас во Франции это готовится не так!» — «Но это чешское блюдо!» — «Все равно, — как правило, гордо провозглашал он. — И салат надо подавать не перед первым блюдом, а после второго!» Иногда мне было просто смешно, а иногда хотелось запустить в него сковородой. В конце концов я вовсе перестала готовить, чтобы не совершить убийства. — Янушка весело расхохоталась.
Таня высоко подняла красивые брови, задумалась.
— А мне здесь и вообще не до романов, — наконец сказала она. — Я очень устаю!
И действительно, в первый год работы она уставала так, что стоя засыпала в метро. Когда она пересаживалась с радиальной линии на кольцевую, глаза ее сами собой закрывались, и вместо названий «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок» ей чудились «Павелецкая», «Таганская», «Курская». А когда она их открывала, мотала головой — все вставало на свои места: она подъезжала к нужной остановке, к «Дому Инвалидов».
Впервые сюда, к могиле Наполеона, она пришла опять-таки с Янушкой. Та показала ей черную дыру в полу в середине огромного собора и заговорила о том, что, на ее взгляд, было бы гораздо лучше, если бы он покоился один где-нибудь на скале на острове Святой Елены. Янушка очень уважала Наполеона.
— Наверное, предполагалось, что здесь он будет вместе со своими солдатами? — спросила Таня.
— Такие люди не могут рассчитывать на дружбу ни при жизни, ни после смерти, — ответила Янушка. — Их удел — восхищение, страх, возможно, предательство, но дружба — никогда. Примазываться к славе великих или же просто известных — желающих много. Но, если вдуматься, рассказы примазывающихся всегда однотипны: они подчеркивают, как некто великий ценил и любил их, они мечтают, чтобы сияние чужой славы коснулось и их бренных физиономий. А сами великие — всегда одиноки.
В эти минуты Таня по-новому смотрела на подружку. В этой пичуге ей открывались такие черты характера, о которых и не подозревала.
— И ты тоже одинока? — спросила ее Таня.
— Я не одинока. Я — свободна, — засмеялась Янушка. — А это разные вещи. Я привыкла думать, что моя жизнь — прежде всего моя жизнь. Я сама себе хозяйка, госпожа и ни в коем случае не критик. Я живу как хочу и как у меня получается. Мне некого любить, кроме своих родных, но и винить тоже некого. Это один из способов существования современных людей. Одиночество — прекрасно, если это осмысленное Одиночество с большой буквы.
— Я не могу жить одна, — сказала Таня. — Я не переношу одиночества.
— Что ж, ты ведь не буддистка! — с некоторой долей снисхождения сказала ей Янушка.
Таня вспомнила этот разговор так ясно, будто он состоялся вчера. «Да, оказывается, очень трудно жить одной», — подтвердила она, мысленно простилась со своим бывшим домом, пересекла бульвар и пошла от нечего делать к Люксембургскому саду. Хрипловатый голос Джо Дассена, певший миру про любовь в Люксембургском саду, очень любила ее мама.
Прямоугольник сада, совсем небольшой, был ограничен осенними деревьями, чьи кроны вовсе не думали еще осыпаться, не то что в Москве в это время года. На огромных клумбах еще даже цвели запоздалые лилии, хотя листья их, высокие и густые, уже были будто поедены ржавчиной и казались сухими. Напротив музея Родена Таня присела и вновь достала телефон. На этот раз ей повезло — ответил заботливый, взволнованный голос мамы.
Ни поздравления, ни расспросы уже не имели значения для Татьяны. Ей важен был сам голос. Живой мамин голос, действующий на уровне подсознания. Дающий ощущение того, что она, Таня, не одинока в этом мире, что она любима, что у нее есть дом и там ее ждут. И Таня, не осознавая этого, готова была слушать мамин голос еще и еще, будто зверек, выдернутый из гнезда, плачущий по ночам и ищущий пропахшую матерью тряпку.
— Вы там, как всегда, наверное, устроили обжираловку? — стараясь, чтобы вопрос казался как можно более веселым, спросила Татьяна. — Угоститесь и за меня на славу!
— Нет! — ответила мама. — Без тебя не хочется. У нас сегодня другое мероприятие. Мы с папой идем на концерт. Вон он уже одетый стоит в коридоре. Решили отметить твой день рождения нетрадиционным образом. Вот приедешь на Новый год, тогда уж устроим пир на весь мир!
— Жаль, — разочарованно протянула Татьяна. — Ну, по крайней мере желаю вам хорошо провести время! А куда вы идете? — Но последний вопрос потонул в океане радиоволн, связь отключилась, и мамин голос исчез. Таня вздохнула и, несмотря на то что в воздухе уже стало тянуть вечерней свежестью, осталась сидеть в Люксембургском саду на скамейке. Но мысли ее витали где-то совсем далеко.
«Ашот так больше и не позвонил, — наконец подумала она после того, как мысленно перебрала все московские концертные залы, куда могли бы отправиться ее родители. Она мысленно пролетела над консерваторией и Концертным залом Чайковского, Концертным залом „Россия“ и Кремлевским Дворцом съездов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Но видела бы ты наши маленькие города! Что бы ты сказала тогда! — вздохнула Татьяна. — Это только кажется, что можно поехать жить хоть в Сибирь, хоть на Дальний Восток. У нас сейчас народ поумнел, романтиков мало; наоборот, все издалека стремятся в столицу. Что там делать, на Севере? Только машинами японскими торговать да нефть добывать вахтенным методом, — хмыкнула Татьяна.
Янушка пожала плечами:
— Было бы желание, а дело можно найти везде…
— А твой мужчина был хороший художник? — вдруг неожиданно спросила Таня. Уж очень ей хотелось, чтобы Янушка перестала быть мудрой, как Минерва, и рассказала о своем романе.
— Он зарабатывал тем, что всю жизнь копировал импрессионистов на продажу. Особенно хорошо у него покупали американцы «Подсолнухи». Ему было сорок, у него было море женщин, он сам всех бросал. А если кто и приживался у него, то редко выдерживал рядом с ним больше четырех месяцев, а я задержалась на полгода. Этого времени, потраченного на любовь, на ненависть, на беспамятство, мне хватит, должно быть, на всю оставшуюся жизнь!
— Что, было так плохо? — удивилась Татьяна.
— Представь себе, что тебе надо заниматься делами, учиться, работать, а с тобой живет весьма симпатичный, умный, но капризный гость, который съедает все, что только появляется в поле его зрения, беспорядочно выпивает, беспрестанно курит, балуется наркотиками, приводит молодых мужиков под предлогом того, что ему непременно надо взбодриться, внушает тебе постоянно, что ты дремучая и нецивилизованная, и к тому же обвиняет тебя во всех своих жизненных неудачах, хотя ты совсем недавно приехала из другой страны! Еще он все время спорит с тобой по поводу приготовленных тобой блюд: «У нас во Франции это готовится не так!» — «Но это чешское блюдо!» — «Все равно, — как правило, гордо провозглашал он. — И салат надо подавать не перед первым блюдом, а после второго!» Иногда мне было просто смешно, а иногда хотелось запустить в него сковородой. В конце концов я вовсе перестала готовить, чтобы не совершить убийства. — Янушка весело расхохоталась.
Таня высоко подняла красивые брови, задумалась.
— А мне здесь и вообще не до романов, — наконец сказала она. — Я очень устаю!
И действительно, в первый год работы она уставала так, что стоя засыпала в метро. Когда она пересаживалась с радиальной линии на кольцевую, глаза ее сами собой закрывались, и вместо названий «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок» ей чудились «Павелецкая», «Таганская», «Курская». А когда она их открывала, мотала головой — все вставало на свои места: она подъезжала к нужной остановке, к «Дому Инвалидов».
Впервые сюда, к могиле Наполеона, она пришла опять-таки с Янушкой. Та показала ей черную дыру в полу в середине огромного собора и заговорила о том, что, на ее взгляд, было бы гораздо лучше, если бы он покоился один где-нибудь на скале на острове Святой Елены. Янушка очень уважала Наполеона.
— Наверное, предполагалось, что здесь он будет вместе со своими солдатами? — спросила Таня.
— Такие люди не могут рассчитывать на дружбу ни при жизни, ни после смерти, — ответила Янушка. — Их удел — восхищение, страх, возможно, предательство, но дружба — никогда. Примазываться к славе великих или же просто известных — желающих много. Но, если вдуматься, рассказы примазывающихся всегда однотипны: они подчеркивают, как некто великий ценил и любил их, они мечтают, чтобы сияние чужой славы коснулось и их бренных физиономий. А сами великие — всегда одиноки.
В эти минуты Таня по-новому смотрела на подружку. В этой пичуге ей открывались такие черты характера, о которых и не подозревала.
— И ты тоже одинока? — спросила ее Таня.
— Я не одинока. Я — свободна, — засмеялась Янушка. — А это разные вещи. Я привыкла думать, что моя жизнь — прежде всего моя жизнь. Я сама себе хозяйка, госпожа и ни в коем случае не критик. Я живу как хочу и как у меня получается. Мне некого любить, кроме своих родных, но и винить тоже некого. Это один из способов существования современных людей. Одиночество — прекрасно, если это осмысленное Одиночество с большой буквы.
— Я не могу жить одна, — сказала Таня. — Я не переношу одиночества.
— Что ж, ты ведь не буддистка! — с некоторой долей снисхождения сказала ей Янушка.
Таня вспомнила этот разговор так ясно, будто он состоялся вчера. «Да, оказывается, очень трудно жить одной», — подтвердила она, мысленно простилась со своим бывшим домом, пересекла бульвар и пошла от нечего делать к Люксембургскому саду. Хрипловатый голос Джо Дассена, певший миру про любовь в Люксембургском саду, очень любила ее мама.
Прямоугольник сада, совсем небольшой, был ограничен осенними деревьями, чьи кроны вовсе не думали еще осыпаться, не то что в Москве в это время года. На огромных клумбах еще даже цвели запоздалые лилии, хотя листья их, высокие и густые, уже были будто поедены ржавчиной и казались сухими. Напротив музея Родена Таня присела и вновь достала телефон. На этот раз ей повезло — ответил заботливый, взволнованный голос мамы.
Ни поздравления, ни расспросы уже не имели значения для Татьяны. Ей важен был сам голос. Живой мамин голос, действующий на уровне подсознания. Дающий ощущение того, что она, Таня, не одинока в этом мире, что она любима, что у нее есть дом и там ее ждут. И Таня, не осознавая этого, готова была слушать мамин голос еще и еще, будто зверек, выдернутый из гнезда, плачущий по ночам и ищущий пропахшую матерью тряпку.
— Вы там, как всегда, наверное, устроили обжираловку? — стараясь, чтобы вопрос казался как можно более веселым, спросила Татьяна. — Угоститесь и за меня на славу!
— Нет! — ответила мама. — Без тебя не хочется. У нас сегодня другое мероприятие. Мы с папой идем на концерт. Вон он уже одетый стоит в коридоре. Решили отметить твой день рождения нетрадиционным образом. Вот приедешь на Новый год, тогда уж устроим пир на весь мир!
— Жаль, — разочарованно протянула Татьяна. — Ну, по крайней мере желаю вам хорошо провести время! А куда вы идете? — Но последний вопрос потонул в океане радиоволн, связь отключилась, и мамин голос исчез. Таня вздохнула и, несмотря на то что в воздухе уже стало тянуть вечерней свежестью, осталась сидеть в Люксембургском саду на скамейке. Но мысли ее витали где-то совсем далеко.
«Ашот так больше и не позвонил, — наконец подумала она после того, как мысленно перебрала все московские концертные залы, куда могли бы отправиться ее родители. Она мысленно пролетела над консерваторией и Концертным залом Чайковского, Концертным залом „Россия“ и Кремлевским Дворцом съездов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149