и прежде Блэар не раз пытался соединить то немногое, что он знал, в единую картину. Теперь же и его собственный разум напоминал разбитую мозаику, где каждая отдельно взятая деталь вырастала до громадных размеров.
Он представил себе Мэйпоула, бредущего ранним утром вместе с шахтерами на работу. Еще темно, сыро, викарий одет в рабочую одежду, которую он позаимствовал у Джейксона, нижняя часть его светлого лица спрятана под взятым у Джейксона шарфом.
Шахтеры проходят по мосту Скольз-бридж, идут через весь город и через поля; по-прежнему темно, солнце еще не встало. Мэйпоул держится сзади, но в толпе; его принимают за Джейксона из-за его роста и еще потому, что Смоллбоун, вечный спутник Джейксона, шагает рядом.
На выдаче ламп Блэар их потерял. Удалось ли там Смоллбоуну получить лампы сразу для двоих? Или же закутанный в шарф «Джейксон» получил свою сам? Из погруженного в предрассветный мрак шахтного двора они спустились в черный ствол шахты. В клети тесно прижатые друг к другу тела загораживали испускаемый шахтерскими лампами слабый свет. «Джейксон» кашлял, и каждый норовил отвернуть от него лицо в сторону.
Внизу, у основания ствола, где их встречал Джордж Бэтти, смотритель работ, шахтеры обычно лишь приветствовали его взмахом руки и тут же скрывались в штольне. «Джейксон» и Смоллбоун быстро миновали Бэтти, но, оказавшись в штольне, остановились: у «Джейксона» что-то произошло с клогами, надо было поправить; на самом же деле для того, чтобы пропустить вперед остальных шахтеров, иначе те обратили бы внимание, что «Джейксон» внезапно утратил всю свою ловкость и стал неуклюжим, как викарий.
Им повезло: по причине сырой погоды из угля выделялся метан. Поскольку Бэтти запретил проведение взрывных работ, пока газ не улетучится, подрывнику и «Джейксону» предстоял не особенно трудный день: за неимением собственного дела рубать уголь, как и все остальные, но не перенапрягаясь, не выкладываясь до предела, так чтобы не нужно было раздеваться. Работали они в самом дальнем забое, где в нескольких футах от лампы уже ничего не было видно. Смоллбоун в тот день мог работать вместе с кем угодно. Настоящий Джейксон появился на шахтном дворе уже после начала рабочего дня и незаметно проскользнул в машинное отделение подъемника, где и сидел на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.
Если в угольном забое кто-нибудь и обратил тогда внимание, что Билл Джейксон был, так сказать, не в себе, если костюм или манера действий чем-то выдали его в темноте хотя бы на мгновение, наверху все равно никто не мог знать, что находящиеся в забое обречены. В исчезновении Мэйпоула не было бы никакой загадки, если бы вместе с ним не погибло так много других.
Что же происходило потом? Блэар старался восстановить дальнейший ход событий, но перед его взором возник дневник Мэйпоула, и написанные по горизонтали и по вертикали строчки, плотно заполняющие каждую страницу, сбивали с мысли. Предложения были похожи не на цепочки слов, а скорее на подпорки для усеянных колючками стеблей; Блэар всматривался в них, но перед глазами у него поплыли красные бутоны.
Блэар-старший переводил, в меру собственного понимания старофранцузского языка, читая ровным, отчетливым и ритмично льющимся голосом Хэнни:
Я обнял Розу за ее нежные члены,
Что гибче и податливее ивы,
Прижал ее к себе обеими руками,
И нежно, чтоб не напороться на шипы,
Раскрыл я сладкий тот бутон,
Какой нельзя сорвать без дрожи.
Томление сладкое и трепет ее пронзили члены;
Они не пострадали: я старался
Не причинить вреда им, хоть нарушил
Я целость кожи в тоненькой щели.
Раскрыв бутон, я маленькое семя
Посеял в самом центре, расправляя
Каждый лепесток, чтоб красотой их насладиться.
И до глубин познать душистый тот цветок.
Забавы мои привели к тому,
Что стал бутон расти и расширяться.
Конечно, Роза твердила мне об обещанье.
Желание мое считала непристойным.
Однако же ничуть не запрещала
Мне обнимать ее, рвать лепестки
И тот бутон, что цвел, найдя приют в ней.
Блэар открыл глаза.
Занавески были задернуты, сквозняк слегка раскачивал их, и тогда по краям из-под них пробивался свет — получалось нечто вроде «тени наоборот». По подоконнику стучали капли дождя. В камине потрескивали угли. Блэар осторожно сел, словно опасаясь, что голова его может треснуть и расколоться. На ночном столике стояли кувшин и таз с водой. Возле постели, близко придвинутые, располагались несколько стульев, дверь в гостиную оставалась широко распахнута.
Блэар спустил ноги с кровати. Во рту у него пересохло, язык почти приклеился к небу, но голова была ясной, словно ее продуло ветром, согнав застилавшую ее пелену пыли. Блэар встал и, держась за спинки стульев, чтобы не упасть, побрел в туалетную комнату. Ему вспомнился Ливингстон — тот был уверен, что не умрет, пока будет продолжать идти вперед, потому-то он и стремился все глубже в дебри Африки, пока носильщики однажды не обнаружили его мертвым: он стоял на коленях, скончавшись во время молитвы. Блэар сделал вывод, что ему самому смерть пока не грозит, и если уж он и умрет, то не за молитвой.
Глядя на свое отражение, он забыл про Ливингстона и вспомнил Лазаря, пролежавшего мертвым четыре дня, прежде чем чудесным образом воскреснуть. Блэар, каким он увидел себя в зеркале, вполне созрел для воскрешения. Лицо и тело его были покрыты несчетным множеством ссадин, красно-лиловых синяков и недельной давности желтыми пятнами, словно он умер от чумы или тропической лихорадки. Грудную клетку украшала мозаика пластырей, на месте выбритых над ушами волос виднелись свежие швы. Блэар покрутил головой, стараясь получше рассмотреть себя. Швы были наложены отлично. Одна бровь оказалась разбита, но нос оставался нормальных человеческих размеров. Выбитый и вставленный зуб прижился. Значит, и сам он жив.
Из тайника за зеркалом он достал дневник Мэйпоула и раскрыл его в том месте, где была вложена маленькая картонная фотография Розы.
— Вы уже проснулись. — Из гостиной в дверь спальни спешил Леверетт. — И даже встали. Давайте, я вам помогу.
Блэар шлепнулся на стул, вцепившись в дневник, чтобы не выпустить его из рук.
— Если хотите мне помочь, увезите меня отсюда. Я должен где-то спрятаться.
Леверетт поддержал его, бережно довел до постели и уложил.
— Куда вы хотите уехать? В Африку? Америку?
— Роуленд показал мне один дом.
Дом из красного кирпича казался мрачным и угрюмым, он словно тяжко размышлял о причинах своей изолированности от всех прочих строений, что находились в имении Хэнни. Недлинная подъездная дорожка соединяла его с густо заросшей уже аллеей. Живая изгородь перед домом не защищала окна фасада от западных ветров и не заслоняла картины неприглядных угольных отвалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Он представил себе Мэйпоула, бредущего ранним утром вместе с шахтерами на работу. Еще темно, сыро, викарий одет в рабочую одежду, которую он позаимствовал у Джейксона, нижняя часть его светлого лица спрятана под взятым у Джейксона шарфом.
Шахтеры проходят по мосту Скольз-бридж, идут через весь город и через поля; по-прежнему темно, солнце еще не встало. Мэйпоул держится сзади, но в толпе; его принимают за Джейксона из-за его роста и еще потому, что Смоллбоун, вечный спутник Джейксона, шагает рядом.
На выдаче ламп Блэар их потерял. Удалось ли там Смоллбоуну получить лампы сразу для двоих? Или же закутанный в шарф «Джейксон» получил свою сам? Из погруженного в предрассветный мрак шахтного двора они спустились в черный ствол шахты. В клети тесно прижатые друг к другу тела загораживали испускаемый шахтерскими лампами слабый свет. «Джейксон» кашлял, и каждый норовил отвернуть от него лицо в сторону.
Внизу, у основания ствола, где их встречал Джордж Бэтти, смотритель работ, шахтеры обычно лишь приветствовали его взмахом руки и тут же скрывались в штольне. «Джейксон» и Смоллбоун быстро миновали Бэтти, но, оказавшись в штольне, остановились: у «Джейксона» что-то произошло с клогами, надо было поправить; на самом же деле для того, чтобы пропустить вперед остальных шахтеров, иначе те обратили бы внимание, что «Джейксон» внезапно утратил всю свою ловкость и стал неуклюжим, как викарий.
Им повезло: по причине сырой погоды из угля выделялся метан. Поскольку Бэтти запретил проведение взрывных работ, пока газ не улетучится, подрывнику и «Джейксону» предстоял не особенно трудный день: за неимением собственного дела рубать уголь, как и все остальные, но не перенапрягаясь, не выкладываясь до предела, так чтобы не нужно было раздеваться. Работали они в самом дальнем забое, где в нескольких футах от лампы уже ничего не было видно. Смоллбоун в тот день мог работать вместе с кем угодно. Настоящий Джейксон появился на шахтном дворе уже после начала рабочего дня и незаметно проскользнул в машинное отделение подъемника, где и сидел на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.
Если в угольном забое кто-нибудь и обратил тогда внимание, что Билл Джейксон был, так сказать, не в себе, если костюм или манера действий чем-то выдали его в темноте хотя бы на мгновение, наверху все равно никто не мог знать, что находящиеся в забое обречены. В исчезновении Мэйпоула не было бы никакой загадки, если бы вместе с ним не погибло так много других.
Что же происходило потом? Блэар старался восстановить дальнейший ход событий, но перед его взором возник дневник Мэйпоула, и написанные по горизонтали и по вертикали строчки, плотно заполняющие каждую страницу, сбивали с мысли. Предложения были похожи не на цепочки слов, а скорее на подпорки для усеянных колючками стеблей; Блэар всматривался в них, но перед глазами у него поплыли красные бутоны.
Блэар-старший переводил, в меру собственного понимания старофранцузского языка, читая ровным, отчетливым и ритмично льющимся голосом Хэнни:
Я обнял Розу за ее нежные члены,
Что гибче и податливее ивы,
Прижал ее к себе обеими руками,
И нежно, чтоб не напороться на шипы,
Раскрыл я сладкий тот бутон,
Какой нельзя сорвать без дрожи.
Томление сладкое и трепет ее пронзили члены;
Они не пострадали: я старался
Не причинить вреда им, хоть нарушил
Я целость кожи в тоненькой щели.
Раскрыв бутон, я маленькое семя
Посеял в самом центре, расправляя
Каждый лепесток, чтоб красотой их насладиться.
И до глубин познать душистый тот цветок.
Забавы мои привели к тому,
Что стал бутон расти и расширяться.
Конечно, Роза твердила мне об обещанье.
Желание мое считала непристойным.
Однако же ничуть не запрещала
Мне обнимать ее, рвать лепестки
И тот бутон, что цвел, найдя приют в ней.
Блэар открыл глаза.
Занавески были задернуты, сквозняк слегка раскачивал их, и тогда по краям из-под них пробивался свет — получалось нечто вроде «тени наоборот». По подоконнику стучали капли дождя. В камине потрескивали угли. Блэар осторожно сел, словно опасаясь, что голова его может треснуть и расколоться. На ночном столике стояли кувшин и таз с водой. Возле постели, близко придвинутые, располагались несколько стульев, дверь в гостиную оставалась широко распахнута.
Блэар спустил ноги с кровати. Во рту у него пересохло, язык почти приклеился к небу, но голова была ясной, словно ее продуло ветром, согнав застилавшую ее пелену пыли. Блэар встал и, держась за спинки стульев, чтобы не упасть, побрел в туалетную комнату. Ему вспомнился Ливингстон — тот был уверен, что не умрет, пока будет продолжать идти вперед, потому-то он и стремился все глубже в дебри Африки, пока носильщики однажды не обнаружили его мертвым: он стоял на коленях, скончавшись во время молитвы. Блэар сделал вывод, что ему самому смерть пока не грозит, и если уж он и умрет, то не за молитвой.
Глядя на свое отражение, он забыл про Ливингстона и вспомнил Лазаря, пролежавшего мертвым четыре дня, прежде чем чудесным образом воскреснуть. Блэар, каким он увидел себя в зеркале, вполне созрел для воскрешения. Лицо и тело его были покрыты несчетным множеством ссадин, красно-лиловых синяков и недельной давности желтыми пятнами, словно он умер от чумы или тропической лихорадки. Грудную клетку украшала мозаика пластырей, на месте выбритых над ушами волос виднелись свежие швы. Блэар покрутил головой, стараясь получше рассмотреть себя. Швы были наложены отлично. Одна бровь оказалась разбита, но нос оставался нормальных человеческих размеров. Выбитый и вставленный зуб прижился. Значит, и сам он жив.
Из тайника за зеркалом он достал дневник Мэйпоула и раскрыл его в том месте, где была вложена маленькая картонная фотография Розы.
— Вы уже проснулись. — Из гостиной в дверь спальни спешил Леверетт. — И даже встали. Давайте, я вам помогу.
Блэар шлепнулся на стул, вцепившись в дневник, чтобы не выпустить его из рук.
— Если хотите мне помочь, увезите меня отсюда. Я должен где-то спрятаться.
Леверетт поддержал его, бережно довел до постели и уложил.
— Куда вы хотите уехать? В Африку? Америку?
— Роуленд показал мне один дом.
Дом из красного кирпича казался мрачным и угрюмым, он словно тяжко размышлял о причинах своей изолированности от всех прочих строений, что находились в имении Хэнни. Недлинная подъездная дорожка соединяла его с густо заросшей уже аллеей. Живая изгородь перед домом не защищала окна фасада от западных ветров и не заслоняла картины неприглядных угольных отвалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123