Но стоило ему сжать в ладони потертый эфес, до боли знакомый ему каждой зарубкой на щитке, защищающем пальцы, как на него нахлынули совершенно иные воспоминания.
Ему тогда было лет десять, не больше. Хотя Реми и был высок для своего возраста, отец казался ему великаном. В его воспоминаниях не слишком четко всплывали черты лица Жана Реми, только его борода с седыми прядями. Но он прекрасно помнил руки отца, большие, мозолистые, жесткие, с шишковатыми суставами пальцев из-за того, что они не раз бывали выбиты и сломаны.
«Думаешь, ты уже достаточно силен, чтобы обращаться с таким оружием, сынок?
– О да, отец, – ответил Реми, хотя почувствовал, как напряглись все его плечевые мускулы, когда он приподнял клинок.
– Береги свою шпагу. Обращайся с ней с уважением, чтобы хорошо пользоваться ею, и она сослужит тебе верную службу. И милостью Божьей, пусть она всегда держит твоих врагов на безопасном расстоянии.
Жан Реми расплылся в одной из своих редких улыбок и потрепал сына по голове.
Его отец был грубоватым и немногословным человеком, не привыкшим раздавать слова похвалы и любви. Но в тот день, когда отец дал ему эту шпагу, Николя почувствовал всю полноту любви Жана Реми и гордости за своего единственного сына».
– Моя старая шпага. Ты хранила ее все это время? – поразился Реми.
– А что, ты думал, я сделаю с твоей шпагой? – возмутилась Габриэль, устраиваясь подле него на кровати. – Брошу в Сену?
– Если вспомнить, как я обращался с тобой по возвращении в Париж, все те резкие и беспощадные слова, которые я говорил тебе, я едва ли решился бы винить тебя за это.
– Я сама наговорила столько всего, о чем сейчас жалею, и еще больше натворила. – Она накрыла ладонью его руку на рукоятке. – У меня ничего не осталось после тебя, кроме этой шпаги, Николя. Ты, конечно, посмеешься надо мной, но мне казалось, что твоя сила и твое мужество каким-то волшебным образом вселились в твою шпагу. Если мне становилось одиноко или я чего-то боялась, я надевала твою шпагу, и у меня появлялось чувство защищенности. Твоя шпага придавала мне силы и уверенность.
Реми никоим образом не был склонен смеяться. Положив шпагу на пол возле кровати, он схватил Габриэль в охапку.
– Ах, если бы только я обладал волшебной силой и сумел оградить тебя от бед, – прохрипел он. – Но ночь накануне Дня святого Варфоломея научила меня тщетности всяческих обещаний навсегда защитить кого-то.
– Никто не может давать таких клятв. Будет более чем достаточно, если ты пообещаешь любить меня.
– В этом я клянусь. Люблю и буду любить до самой смерти.
Реми поцелуем запечатал клятву. Губы Габриэль раскрылись ему навстречу, нежность разбудила более настоятельное желание. Реми расстегнул пуговицы на ее халате и зарылся руками под распахнутую ткань. Он целовал ее с жадностью, он смаковал звуки ее вздохов, ее тихих стонов наслаждения…
Свеча у изголовья кровати догорела, оставив их в полной темноте. Только окна озарялись вспышками света, когда очередной всполох далекого фейерверка освещал ночное небо.
Последний заряд фейерверка, зашипев, взмыл ввысь и рассыпался там ливнем искр, которые вызвали аплодисменты и изумленные вздохи придворных, разместившихся за накрытыми под деревьями столами. Многие из участников турнира уже совсем опьянели от вина, которым обносили столы. Взрывы хриплого хохота сменялись восхищенными возгласами. Фейерверк и весь праздник удался на славу.
В погруженных в кромешную темноту собственных покоях Екатерина не отрывалась от окна, мрачно наблюдая далекий праздник. Она вспоминала о той ночи, когда ей, осиротевшей наследнице, юной герцогине Флоренции, было чуть больше двенадцати. Флоренцию охватило восстание против правителей города, семьи Медичи. Толпы окружили женский монастырь, где она нашла себе пристанище, и сотрясали его ворота.
– Отдайте нам девчонку. Отдайте эту маленькую ведьму. Мы не хотим больше Медичи. Не хотим больше, чтобы они правили нами. Мы повесим ее за городской стеной.
– Вот еще! Сначала отдадим солдатам, пусть позабавятся с ней, а потом казним.
Даже сейчас, спустя столько лет, Екатерина вздрагивала при воспоминании о непристойных угрозах и лавине ненависти, которая была направлена на нее. Каким-то чудом ей удалось выжить, остаться целой и невредимой, а восстание, в конечном счете, было подавлено. Но та ночь научила ее, что никогда нельзя полагаться ни на высокое рождение, ни на благородное имя, ни даже на святые стены женского монастыря. Рассчитывать следует только на собственную черную магию и собственный ум.
Но сегодня ее ум притупился. У нее буквально кружилась голова от мысли, что ее сын, тот самый, которого она всегда выделяла среди других своих детей, внезапно направил свои действия против нее. Генрих даже набрался наглости улыбнуться ей, когда появление охотников на ведьм вызвало столько шума.
Екатерина была слишком сердита и встревожена, чтобы дать ему резкий отпор, которого он заслужил. Она только холодно поклонилась королю и вернулась во дворец. Отпустив фрейлин, она укрылась в темноте своих покоев. На нее накатила волна презрения к себе, когда Екатерина подумала, что напоминает испуганного кролика, затаившегося в норке, съежившись от страха.
И почему? Все из-за появления какого-то Балафра. Она узнала его почти сразу же. Этот наводящий ужас Человек со шрамом на лице был не кем иным, как тем юношей, который прислуживал гроссмейстеру охотников на ведьм, Вашелю ле Визу. Симон Какой-то там. Так его звали, и он казался тогда ничем не примечательным мальчишкой. Но уже тогда Екатерина, хоть и мельком, заметила в его глазах нечто особенное, что заставило ее почувствовать некоторую тревогу. Ле Виз был сумасшедшим и глупцом, его легко удалось провести и поставить служить ее, Екатерины, интересам. Он никогда не понимал, что служит ведьме значительно более опасной, чем те, на чьи поиски она посылала его. Однако Симон смотрел на Екатерину так, словно видел ее насквозь, словно уже тогда распознал ее суть. Видимо, этот мальчишка обладал слишком сильной интуицией для своего возраста. Когда же ле Виз исчерпал свои возможности, Екатерина избавилась от него. Ей следовало бы избавиться и от того мальца, но она оставила ему жизнь. Ошибка, и которую ей, возможно, придется заплатить слишком дорого… может, даже собственной жизнью.
Все, что ей оставалось делать, это набраться терпения и выжидать, хотя она и не считала, что у нее имелась такая роскошь, как время. Она попыталась убедить себя, что Генрих использовал этих охотников на ведьм, как пугало. Он решил запугать мать и заставить ее отказаться от своего положения теневой властительницы позади его трона.
Вопрос в том, осмелится ли ее сын позволить этим тварям обвинить собственную мать в колдовстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Ему тогда было лет десять, не больше. Хотя Реми и был высок для своего возраста, отец казался ему великаном. В его воспоминаниях не слишком четко всплывали черты лица Жана Реми, только его борода с седыми прядями. Но он прекрасно помнил руки отца, большие, мозолистые, жесткие, с шишковатыми суставами пальцев из-за того, что они не раз бывали выбиты и сломаны.
«Думаешь, ты уже достаточно силен, чтобы обращаться с таким оружием, сынок?
– О да, отец, – ответил Реми, хотя почувствовал, как напряглись все его плечевые мускулы, когда он приподнял клинок.
– Береги свою шпагу. Обращайся с ней с уважением, чтобы хорошо пользоваться ею, и она сослужит тебе верную службу. И милостью Божьей, пусть она всегда держит твоих врагов на безопасном расстоянии.
Жан Реми расплылся в одной из своих редких улыбок и потрепал сына по голове.
Его отец был грубоватым и немногословным человеком, не привыкшим раздавать слова похвалы и любви. Но в тот день, когда отец дал ему эту шпагу, Николя почувствовал всю полноту любви Жана Реми и гордости за своего единственного сына».
– Моя старая шпага. Ты хранила ее все это время? – поразился Реми.
– А что, ты думал, я сделаю с твоей шпагой? – возмутилась Габриэль, устраиваясь подле него на кровати. – Брошу в Сену?
– Если вспомнить, как я обращался с тобой по возвращении в Париж, все те резкие и беспощадные слова, которые я говорил тебе, я едва ли решился бы винить тебя за это.
– Я сама наговорила столько всего, о чем сейчас жалею, и еще больше натворила. – Она накрыла ладонью его руку на рукоятке. – У меня ничего не осталось после тебя, кроме этой шпаги, Николя. Ты, конечно, посмеешься надо мной, но мне казалось, что твоя сила и твое мужество каким-то волшебным образом вселились в твою шпагу. Если мне становилось одиноко или я чего-то боялась, я надевала твою шпагу, и у меня появлялось чувство защищенности. Твоя шпага придавала мне силы и уверенность.
Реми никоим образом не был склонен смеяться. Положив шпагу на пол возле кровати, он схватил Габриэль в охапку.
– Ах, если бы только я обладал волшебной силой и сумел оградить тебя от бед, – прохрипел он. – Но ночь накануне Дня святого Варфоломея научила меня тщетности всяческих обещаний навсегда защитить кого-то.
– Никто не может давать таких клятв. Будет более чем достаточно, если ты пообещаешь любить меня.
– В этом я клянусь. Люблю и буду любить до самой смерти.
Реми поцелуем запечатал клятву. Губы Габриэль раскрылись ему навстречу, нежность разбудила более настоятельное желание. Реми расстегнул пуговицы на ее халате и зарылся руками под распахнутую ткань. Он целовал ее с жадностью, он смаковал звуки ее вздохов, ее тихих стонов наслаждения…
Свеча у изголовья кровати догорела, оставив их в полной темноте. Только окна озарялись вспышками света, когда очередной всполох далекого фейерверка освещал ночное небо.
Последний заряд фейерверка, зашипев, взмыл ввысь и рассыпался там ливнем искр, которые вызвали аплодисменты и изумленные вздохи придворных, разместившихся за накрытыми под деревьями столами. Многие из участников турнира уже совсем опьянели от вина, которым обносили столы. Взрывы хриплого хохота сменялись восхищенными возгласами. Фейерверк и весь праздник удался на славу.
В погруженных в кромешную темноту собственных покоях Екатерина не отрывалась от окна, мрачно наблюдая далекий праздник. Она вспоминала о той ночи, когда ей, осиротевшей наследнице, юной герцогине Флоренции, было чуть больше двенадцати. Флоренцию охватило восстание против правителей города, семьи Медичи. Толпы окружили женский монастырь, где она нашла себе пристанище, и сотрясали его ворота.
– Отдайте нам девчонку. Отдайте эту маленькую ведьму. Мы не хотим больше Медичи. Не хотим больше, чтобы они правили нами. Мы повесим ее за городской стеной.
– Вот еще! Сначала отдадим солдатам, пусть позабавятся с ней, а потом казним.
Даже сейчас, спустя столько лет, Екатерина вздрагивала при воспоминании о непристойных угрозах и лавине ненависти, которая была направлена на нее. Каким-то чудом ей удалось выжить, остаться целой и невредимой, а восстание, в конечном счете, было подавлено. Но та ночь научила ее, что никогда нельзя полагаться ни на высокое рождение, ни на благородное имя, ни даже на святые стены женского монастыря. Рассчитывать следует только на собственную черную магию и собственный ум.
Но сегодня ее ум притупился. У нее буквально кружилась голова от мысли, что ее сын, тот самый, которого она всегда выделяла среди других своих детей, внезапно направил свои действия против нее. Генрих даже набрался наглости улыбнуться ей, когда появление охотников на ведьм вызвало столько шума.
Екатерина была слишком сердита и встревожена, чтобы дать ему резкий отпор, которого он заслужил. Она только холодно поклонилась королю и вернулась во дворец. Отпустив фрейлин, она укрылась в темноте своих покоев. На нее накатила волна презрения к себе, когда Екатерина подумала, что напоминает испуганного кролика, затаившегося в норке, съежившись от страха.
И почему? Все из-за появления какого-то Балафра. Она узнала его почти сразу же. Этот наводящий ужас Человек со шрамом на лице был не кем иным, как тем юношей, который прислуживал гроссмейстеру охотников на ведьм, Вашелю ле Визу. Симон Какой-то там. Так его звали, и он казался тогда ничем не примечательным мальчишкой. Но уже тогда Екатерина, хоть и мельком, заметила в его глазах нечто особенное, что заставило ее почувствовать некоторую тревогу. Ле Виз был сумасшедшим и глупцом, его легко удалось провести и поставить служить ее, Екатерины, интересам. Он никогда не понимал, что служит ведьме значительно более опасной, чем те, на чьи поиски она посылала его. Однако Симон смотрел на Екатерину так, словно видел ее насквозь, словно уже тогда распознал ее суть. Видимо, этот мальчишка обладал слишком сильной интуицией для своего возраста. Когда же ле Виз исчерпал свои возможности, Екатерина избавилась от него. Ей следовало бы избавиться и от того мальца, но она оставила ему жизнь. Ошибка, и которую ей, возможно, придется заплатить слишком дорого… может, даже собственной жизнью.
Все, что ей оставалось делать, это набраться терпения и выжидать, хотя она и не считала, что у нее имелась такая роскошь, как время. Она попыталась убедить себя, что Генрих использовал этих охотников на ведьм, как пугало. Он решил запугать мать и заставить ее отказаться от своего положения теневой властительницы позади его трона.
Вопрос в том, осмелится ли ее сын позволить этим тварям обвинить собственную мать в колдовстве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130