Стройный седой господин с черными грустными глазами становится любимцем итальянской улицы. Его отлично знают бедняки Затиберья, крикливые уличные мальчишки с пьяцца Навона и страшные нищие, лежащие на величественной лестнице собора Тринита деи Монти. Повсюду его зовут «добрым поляком», il buono Polacco.
Несмотря на эту симпатию римской улицы, несмотря на преуспеяние в хозяйстве и светской жизни, несмотря на всевозрастающее богатство, князь несчастлив. Он не ощущает той радостной беззаботности, которая сопутствовала его прежним итальянским каникулам. Римское солнце уже не так ласкает его, как раньше. Сырой туман, плывущий по вечерам с Тибра, вредит его слабой груди. Недостает ему и теплых дядиных писем, поддерживающих его в минуты поражений и неудач. После памятного столкновения в варшавском сейме князь все еще переживает глубокую травму, поэтому все еще избегает всяких контактов с польской средой, одновременно болезненно переживая, что его забыли на родине. Его легко уязвимое самолюбие терзают слухи о возрастающем авторитете князя Юзефа и выдающейся политической карьере другого кузена, князя Адама Ежи Чарторыского. Ведя замкнутую жизнь в роскошном пустом дворце на виа Кроче, князь Станислав постепенно отходит от людей, отказывается от радостей светской жизни, становится диковатым, превращается в закоснелого анахорета. «Одиночество князя отнюдь не было в его натуре, – пишет один из современников. – Оно камнем ляжет у него на сердце, нимало не чуждом тонких и прекрасных чувств, и на его рассудке, исполненном живости и светского блеска». Но принцу Речи Посполитой уже пятьдесят лет. Он чувствует себя старым и разочарованным в своих главных устремлениях. Имеются, однако, данные, позволяющие считать, что, несмотря на внешнюю видимость, нелюдим из римского дворца на виа Кроче еще не отказался полностью от надежды сыграть важную роль в политической жизни Польши.
Особенно это проявляется в беседах с Яном Снядецким, который прибывает в Рим в конце 1804 года и находится там до весны 1805 года. Князь чрезвычайно радушно принимает этого выдающегося ученого. Все время его пребывания в Риме он не выпускает Снядецкого из своего дворца, лично показывает ему город, а затем возит по своим владениям, современное ведение хозяйства в которых производит на Снядецкого большое впечатление. В разговорах с ученым князь напоминает ему о его давнем намерении написать историю Радомской и Барской конфедераций, к чему его уже неоднократно склонял Станислав-Август, и горячо уговаривает гостя приняться за эту работу.
«Князь сказал Снядецкому, что теперь он свободен от всяких обязанностей и может и даже обязан заняться какой-нибудь важной работой для блага соотечественников, что, не оставляя математики, может заняться историей, разнообразие исторических изысканий же еще больше приохотит его к размышлениям над историей. Под конец князь Станислав добавил, что одному только Снядецкому может доверить ныне очень важные материалы для такого труда, коими располагает в своем архиве, и что они вместе с бумагами, находящимися в королевском архиве, перевезенном из Варшавы в Бейсцы, имение Мартина Бадени, дадут ему прелюбопытные и совершенно неизвестные сведения и документы для представления всего предмета в истинном его свете. Предложение сие было для Снядецкого соблазнительным, но он колебался, предвидя множество затруднений, которые его на этом пути по разным причинам могли встретить. Князь Станислав, однако, не переставая его усиленно склонять к этой работе, дал ему для начала на просмотр реестр всех документов для обрисовки правления Станислава-Августа, которые находились в оригиналах и точных копиях в его замке. Лихтенштейн именуемом, что под Веной, с дозволением воспользоваться оными при первом же посещении самим князем Вены».
Из приведенного свидетельства, которым мы обязаны родственнику Снядецких, историку Михалу Балинскому, ясно видно, что князю Станиславу, несмотря на его кажущуюся отрешенность от польских дел, очень важно было реабилитировать в глазах родины политическое лицо покойного дяди, а тем самым и свое собственное.
Во время этого разговора князь высказывает гостю свое намерение, касающееся ближайшего будущего. Для Снядецкого это должно выглядеть небывалой сенсацией, если уж – в нарушении слова – он незамедлительно сообщает о нем в письме к ближайшему другу князя Мартину Бадени.
16 марта 1805 года Снядецкий пишет из Рима Бадени: «…Одной только вашей милости доверюсь, что князь через несколько недель выезжает в Париж и проведет там лето, возвратясь обратно в Италию в октябре… Прошу, однако же, никому об этом не говорить. Князь доверил мне это, но не хотел, чтобы мать и семья его раньше времени об этом узнали. Он сам им сообщит, когда сочтет своевременным. Так пусть это хотя бы от нас не выйдет, ибо есть еще резоны, кои задерживают князя, но кои, как ему мнится, будут улажены, разве что какие-нибудь новые в Италии произойдут политические события, что нынче легко случается. Взвесив все это, князь, верно, или сам вам напишет, или повелит написать».
Атмосфера таинственности, окружающая предполагаемую поездку князя в Париж, указывает на то, что речь идет о важном деле политического характера. Что может понадобиться в наполеоновском Париже типичному представителю старой монархистской Европы, человеку, который недавно бежал из Вены от войск Бонапарта? Все говорит за то, что поездка эта затеяна была не по инициативе самого князя.
В это время много римских высокопоставленных лиц ездили в Париж, но не по собственному желанию, а по «приглашению» Наполеона. Так, в декабре 1804 года «пригласили» самого папу Пия VII, который по приказу Наполеона должен был торжественно короновать его императором французов. Летом Наполеон собирался короноваться в Милане королем Италии. Латифундия князя находилась в северной Италии, так что приглашение Наполеона было для него столь же «обязывающим», как в свое время приглашение Екатерины.
С какой целью император французов искал сближения с племянником последнего польского короля, понять нетрудно. В воздухе уже пахло новой войной. В Париже разрабатывали планы мировой империи. Будущий повелитель Европы подбирал кандидатов в короли и министры для игрушечных государств, которые он намеревался образовать на территориях, захваченных у Австрии и России. Не мог же он не заметить Понятовского, находящегося в сфере его власти.
Самым пикантным в этой истории является то, что приблизительно в это же время, когда Наполеон старался склонить на свою сторону князя Станислава Понятовского, другой племянник последнего короля, князь Юзеф Понятовский, будущий маршал Франции и верный сателлит императора, занят был в Варшаве подготовкой пророссийского восстания против Пруссии, а тем самым и против… Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Несмотря на эту симпатию римской улицы, несмотря на преуспеяние в хозяйстве и светской жизни, несмотря на всевозрастающее богатство, князь несчастлив. Он не ощущает той радостной беззаботности, которая сопутствовала его прежним итальянским каникулам. Римское солнце уже не так ласкает его, как раньше. Сырой туман, плывущий по вечерам с Тибра, вредит его слабой груди. Недостает ему и теплых дядиных писем, поддерживающих его в минуты поражений и неудач. После памятного столкновения в варшавском сейме князь все еще переживает глубокую травму, поэтому все еще избегает всяких контактов с польской средой, одновременно болезненно переживая, что его забыли на родине. Его легко уязвимое самолюбие терзают слухи о возрастающем авторитете князя Юзефа и выдающейся политической карьере другого кузена, князя Адама Ежи Чарторыского. Ведя замкнутую жизнь в роскошном пустом дворце на виа Кроче, князь Станислав постепенно отходит от людей, отказывается от радостей светской жизни, становится диковатым, превращается в закоснелого анахорета. «Одиночество князя отнюдь не было в его натуре, – пишет один из современников. – Оно камнем ляжет у него на сердце, нимало не чуждом тонких и прекрасных чувств, и на его рассудке, исполненном живости и светского блеска». Но принцу Речи Посполитой уже пятьдесят лет. Он чувствует себя старым и разочарованным в своих главных устремлениях. Имеются, однако, данные, позволяющие считать, что, несмотря на внешнюю видимость, нелюдим из римского дворца на виа Кроче еще не отказался полностью от надежды сыграть важную роль в политической жизни Польши.
Особенно это проявляется в беседах с Яном Снядецким, который прибывает в Рим в конце 1804 года и находится там до весны 1805 года. Князь чрезвычайно радушно принимает этого выдающегося ученого. Все время его пребывания в Риме он не выпускает Снядецкого из своего дворца, лично показывает ему город, а затем возит по своим владениям, современное ведение хозяйства в которых производит на Снядецкого большое впечатление. В разговорах с ученым князь напоминает ему о его давнем намерении написать историю Радомской и Барской конфедераций, к чему его уже неоднократно склонял Станислав-Август, и горячо уговаривает гостя приняться за эту работу.
«Князь сказал Снядецкому, что теперь он свободен от всяких обязанностей и может и даже обязан заняться какой-нибудь важной работой для блага соотечественников, что, не оставляя математики, может заняться историей, разнообразие исторических изысканий же еще больше приохотит его к размышлениям над историей. Под конец князь Станислав добавил, что одному только Снядецкому может доверить ныне очень важные материалы для такого труда, коими располагает в своем архиве, и что они вместе с бумагами, находящимися в королевском архиве, перевезенном из Варшавы в Бейсцы, имение Мартина Бадени, дадут ему прелюбопытные и совершенно неизвестные сведения и документы для представления всего предмета в истинном его свете. Предложение сие было для Снядецкого соблазнительным, но он колебался, предвидя множество затруднений, которые его на этом пути по разным причинам могли встретить. Князь Станислав, однако, не переставая его усиленно склонять к этой работе, дал ему для начала на просмотр реестр всех документов для обрисовки правления Станислава-Августа, которые находились в оригиналах и точных копиях в его замке. Лихтенштейн именуемом, что под Веной, с дозволением воспользоваться оными при первом же посещении самим князем Вены».
Из приведенного свидетельства, которым мы обязаны родственнику Снядецких, историку Михалу Балинскому, ясно видно, что князю Станиславу, несмотря на его кажущуюся отрешенность от польских дел, очень важно было реабилитировать в глазах родины политическое лицо покойного дяди, а тем самым и свое собственное.
Во время этого разговора князь высказывает гостю свое намерение, касающееся ближайшего будущего. Для Снядецкого это должно выглядеть небывалой сенсацией, если уж – в нарушении слова – он незамедлительно сообщает о нем в письме к ближайшему другу князя Мартину Бадени.
16 марта 1805 года Снядецкий пишет из Рима Бадени: «…Одной только вашей милости доверюсь, что князь через несколько недель выезжает в Париж и проведет там лето, возвратясь обратно в Италию в октябре… Прошу, однако же, никому об этом не говорить. Князь доверил мне это, но не хотел, чтобы мать и семья его раньше времени об этом узнали. Он сам им сообщит, когда сочтет своевременным. Так пусть это хотя бы от нас не выйдет, ибо есть еще резоны, кои задерживают князя, но кои, как ему мнится, будут улажены, разве что какие-нибудь новые в Италии произойдут политические события, что нынче легко случается. Взвесив все это, князь, верно, или сам вам напишет, или повелит написать».
Атмосфера таинственности, окружающая предполагаемую поездку князя в Париж, указывает на то, что речь идет о важном деле политического характера. Что может понадобиться в наполеоновском Париже типичному представителю старой монархистской Европы, человеку, который недавно бежал из Вены от войск Бонапарта? Все говорит за то, что поездка эта затеяна была не по инициативе самого князя.
В это время много римских высокопоставленных лиц ездили в Париж, но не по собственному желанию, а по «приглашению» Наполеона. Так, в декабре 1804 года «пригласили» самого папу Пия VII, который по приказу Наполеона должен был торжественно короновать его императором французов. Летом Наполеон собирался короноваться в Милане королем Италии. Латифундия князя находилась в северной Италии, так что приглашение Наполеона было для него столь же «обязывающим», как в свое время приглашение Екатерины.
С какой целью император французов искал сближения с племянником последнего польского короля, понять нетрудно. В воздухе уже пахло новой войной. В Париже разрабатывали планы мировой империи. Будущий повелитель Европы подбирал кандидатов в короли и министры для игрушечных государств, которые он намеревался образовать на территориях, захваченных у Австрии и России. Не мог же он не заметить Понятовского, находящегося в сфере его власти.
Самым пикантным в этой истории является то, что приблизительно в это же время, когда Наполеон старался склонить на свою сторону князя Станислава Понятовского, другой племянник последнего короля, князь Юзеф Понятовский, будущий маршал Франции и верный сателлит императора, занят был в Варшаве подготовкой пророссийского восстания против Пруссии, а тем самым и против… Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51