.." – тихо запричитал он себе под нос.
Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.
Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял Дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать, ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному Дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании, по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь.
Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да. Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…
Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.
Подождав, Вадим спросил:
– Ну и как, вам это дало что-нибудь? Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.
– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы… И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.
– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?
– В последней? – спросил Вадим.
– Зачем он… Или это…
Реми смотрел на них невидящими глазами.
– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?
– В этом доме есть подвал?
– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…
– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.
Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.
– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.
Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.
– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.
– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.
– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину!
– снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…
– Там тень, – сказал Реми.
– Где?
– В кадре.
Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!
– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а… И снова замолчал.
– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.
– …а в проломе…
Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.
– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.
Взгляды сосредоточились в указанном направлении.
Там действительно что-то было.
И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.
В зале зависло оцепенение.
– Можно сделать изображение покрупнее? – деловито нарушил тишину Реми.
– Да, конечно, – засуетился Вадим. – Моррис, – крикнул он.
– Я слышал, – отозвался голос из проекторской. – Сделаю.
Три пары глаз не отрывались от экрана. Качество изображения ухудшилось от увеличения, размытая серая масса шевелилась в рамке пролома, и трудно было угадать ее неясные очертания.
– Что это?! – Вадим повернулся к Реми. В его глазах стоял ужас.
– Распорядитесь, чтобы мне сделали хорошие покадровые фотографии, – отрывисто произнес Реми, вставая, – с этих кадров и с финальных кадров с Арно.
Там, где он заворачивает за угол.
– А с Арно – зачем? – спросил Вадим, робея. – Что вы там нашли?
Реми посмотрел на него.
– Вы разве не поняли? В финальных кадрах…
– Что?! – не выдержал Максим. – Что в финальных кадрах?!
– В финальных кадрах месье Дора убили.
Глава 17
Вадим ахнул и по-женски прикрыл рукой рот; Максим взялся рукой за горло, жестко схваченное спазмом;
Реми глянул на обоих сурово.
– Я туда еду, – сказал детектив. – Кто со мной?
– Я не могу, – простонал Вадим. – Это выше моих сил.
– Я поеду, – проговорил Максим.
– Поехали. А вы займитесь фотографиями, немедленно, – бросил он через плечо Вадиму.
Реми не любил слабонервных. Во всяком случае, слабонервных мужчин.
Вадим, сбиваясь, объяснял, как ехать. Максим сказал, что помнит дорогу, и сел в машину Реми. Вадим просил держать его в курсе.
Они снова выехали в ночь и дождь. Фонари плакали и сползали по стеклам, и их сглатывали дворники, беспрестанно маячившие перед глазами. Болтало радио, что-то о введении 35-часовой рабочей недели, и это было так нелепо некстати, так раздражающе некстати… Но Максим не посмел попросить Реми его выключить, так как детектив, казалось, был погружен в прослушивание новостей.
Словно почувствовав его мысли, Реми выключил радио: «Мне все равно не перепадет, у меня ненормированный рабочий день и ненормированная рабочая ночь…»
Съехав с шоссе, Реми включил мощные фары, и их ослепительный свет пробился сквозь дождь и выхватил из черноты развалины дома. Максим снова с содроганием подивился его не правдоподобной кошмарности. Реми выскочил из машины под дождь, вытащил что-то из багажника и прикрикнул на Максима:
– Вы идете или в машине остаетесь?
Максиму стало неловко, что детектив заметил его замешательство. Он нехотя вылез, вытащил из воротника своей куртки тонкий, как презерватив, капюшон и напялил его на голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.
Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял Дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать, ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному Дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании, по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь.
Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да. Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…
Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.
Подождав, Вадим спросил:
– Ну и как, вам это дало что-нибудь? Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.
– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы… И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.
– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?
– В последней? – спросил Вадим.
– Зачем он… Или это…
Реми смотрел на них невидящими глазами.
– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?
– В этом доме есть подвал?
– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…
– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.
Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.
– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.
Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.
– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.
– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.
– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину!
– снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…
– Там тень, – сказал Реми.
– Где?
– В кадре.
Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!
– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а… И снова замолчал.
– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.
– …а в проломе…
Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.
– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.
Взгляды сосредоточились в указанном направлении.
Там действительно что-то было.
И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.
В зале зависло оцепенение.
– Можно сделать изображение покрупнее? – деловито нарушил тишину Реми.
– Да, конечно, – засуетился Вадим. – Моррис, – крикнул он.
– Я слышал, – отозвался голос из проекторской. – Сделаю.
Три пары глаз не отрывались от экрана. Качество изображения ухудшилось от увеличения, размытая серая масса шевелилась в рамке пролома, и трудно было угадать ее неясные очертания.
– Что это?! – Вадим повернулся к Реми. В его глазах стоял ужас.
– Распорядитесь, чтобы мне сделали хорошие покадровые фотографии, – отрывисто произнес Реми, вставая, – с этих кадров и с финальных кадров с Арно.
Там, где он заворачивает за угол.
– А с Арно – зачем? – спросил Вадим, робея. – Что вы там нашли?
Реми посмотрел на него.
– Вы разве не поняли? В финальных кадрах…
– Что?! – не выдержал Максим. – Что в финальных кадрах?!
– В финальных кадрах месье Дора убили.
Глава 17
Вадим ахнул и по-женски прикрыл рукой рот; Максим взялся рукой за горло, жестко схваченное спазмом;
Реми глянул на обоих сурово.
– Я туда еду, – сказал детектив. – Кто со мной?
– Я не могу, – простонал Вадим. – Это выше моих сил.
– Я поеду, – проговорил Максим.
– Поехали. А вы займитесь фотографиями, немедленно, – бросил он через плечо Вадиму.
Реми не любил слабонервных. Во всяком случае, слабонервных мужчин.
Вадим, сбиваясь, объяснял, как ехать. Максим сказал, что помнит дорогу, и сел в машину Реми. Вадим просил держать его в курсе.
Они снова выехали в ночь и дождь. Фонари плакали и сползали по стеклам, и их сглатывали дворники, беспрестанно маячившие перед глазами. Болтало радио, что-то о введении 35-часовой рабочей недели, и это было так нелепо некстати, так раздражающе некстати… Но Максим не посмел попросить Реми его выключить, так как детектив, казалось, был погружен в прослушивание новостей.
Словно почувствовав его мысли, Реми выключил радио: «Мне все равно не перепадет, у меня ненормированный рабочий день и ненормированная рабочая ночь…»
Съехав с шоссе, Реми включил мощные фары, и их ослепительный свет пробился сквозь дождь и выхватил из черноты развалины дома. Максим снова с содроганием подивился его не правдоподобной кошмарности. Реми выскочил из машины под дождь, вытащил что-то из багажника и прикрикнул на Максима:
– Вы идете или в машине остаетесь?
Максиму стало неловко, что детектив заметил его замешательство. Он нехотя вылез, вытащил из воротника своей куртки тонкий, как презерватив, капюшон и напялил его на голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92