Двое стариков наигрывали зажигательные мотивы на аккордеоне, собравшиеся пили шампанское из ящика, который кто-то притащил из «Мулен Руж», с удовольствием поглощали вишни и кусочки сыра, разложенные на выщербленных голубых тарелках. Прокладывая дорогу сквозь толпу, Женевьева решила выбраться на берег, глотнуть немного свежего воздуха, как вдруг заметила Нормана Беттерсона и Роберта Макэлмона, которые примостились вдвоем на обломке старой стены, курили и оживленно о чем-то разговаривая, по очереди прихлебывая вино из бутылки.
– Присоединяйтесь к нам, – пригласил Беттерсон, указывая на свободное местечко рядом с собой на камне.
Женевьева с радостью согласилась.
– Вот так. Теперь можете вести протокол. – Он всучил ей карандаш и блокнот.
– Протокол? У вас здесь что, собрание?
– Как бы там ни было, – продолжал Макэлмон, – Скотт так напился, что свалился со стула прямо на собачонку. Она была такая маленькая, не больше крысы. Совершенно очевидно, что она тут же испустила дух.
– И что сделал Скотт? – поинтересовался Беттерсон.
– А что он мог сделать? Сказал, что ему очень жаль, предложил купить другую собачку. Ты ведь знаешь Скотта, он расшвыривает деньги направо и налево. Это ее не впечатлило. Тогда Чарли начал болтать, что неплохо бы приготовить чертову шавку. Ты можешь себе это представить?
Макэлмон передал бутылку Беттерсону, тот сделал глоток, а затем вернул ее, даже не предложив Женевьеве.
В Макэлмоне было что-то отталкивающее. Высокий, смуглый, худощавый, он мог казаться красивым, но что-то мешало этому. Вероятно, дело в его губах, решила Женевьева. Тонкие губы, слегка опущенные книзу в уголках, щеки с какими-то странными выпуклостями. Он выглядел так, словно запихнул в рот крошечное живое существо, мышку или птенчика, и ждал, когда это беззащитное создание перестанет сопротивляться, чтобы, наконец, проглотить его. В то же время в его глазах порой возникал виноватый простодушный блеск, словно глаза пытались отрицать то, что затеял коварный рот. Женевьева открыла блокнот, начала набрасывать карикатуру.
– Ты когда-нибудь пробовал собаку? – спросил Беттерсон.
– Нет, – откликнулся Макэлмон. – Но я знаю человека, который пробовал.
– Ах да, неужели ты в это веришь?
– Кто пробовал собаку? – спросила Женевьева, не отрываясь от карикатуры.
– Гай Монтерей, – хмыкнул Макэлмон. – По крайней мере, он так говорит.
– Я должна была догадаться.
– Меня удивляет, что он не появился здесь сегодня, – заметил Беттерсон. – Что скажешь, Боб?
– Я давно его не видел. По крайней мере с тех пор, как его подруга поднялась на баржу. – Макэлмон отхлебнул вина. – Я забыл, как ее зовут?
– Уиспер, – пожал плечами Беттерсон. – Именно так мне ее представили. Хорошенькая девушка. К тому же богата до неприличия.
– Ну, это ненадолго, – откликнулся Макэлмон. – Я слышал, муж перестал присылать ей деньги и приказал возвращаться домой.
– Бедный Гай.
Женевьева насмешливо фыркнула. На самом деле она была рада узнать, что Монтерей увлекся другой женщиной. Татуировка в виде черепа все еще будоражила ее воображение.
Комары роились над кромкой воды, их становилось больше, дневной свет постепенно мерк. Женевьева чувствовала, как кровососы впиваются в ее ноги, когда вносила последние штрихи в портрет.
– И как продвигаются дела с журналом?
– Ну, – отозвался Беттерсон, – мы уже определили состав выпуска. Там будут стихи Гая, об этом я уже говорил. У меня появились новые стихи Гертруды Стайн, действительно превосходные. Есть свежий рассказ Эрнеста Хемингуэя, отрывок из одной вещи Фицджеральда, специфическая история, очень милая. Вы поймете, что я имел в виду, когда прочтете ее. Еще туда войдут несколько стихотворений вашего покорного слуги, и еще – вчера Боб показал мне свой рассказ. – Он заглянул в блокнот. – Скажите, а это действительно забавно! Взгляни-ка, Боб.
Макэлмон повернул голову и посмотрел на рисунок.
– Вы жестокая женщина, Женевьева. У меня что, изо рта торчит птичий коготь?
– Она и вам пририсовала огромные когти. – С этими словами Беттерсон разразился кашлем и достал платок.
Все больше и больше людей собиралось на барже и прогуливалось по берегу. Несколько мужчин в костюмах матросов танцевали на прибрежной гальке в компании трех девушек в коротких платьях. Чуть дальше расположилось сборище в купальных костюмах, это могли быть танцоры из постановки «Голубого поезда», которые еще не успели переодеться.
– Итак, он почти готов, – резюмировала Женевьева. – Наш первый выпуск.
– Точно. Почти готов. Боб предложил лучшее название. Скажи ей, Боб.
– «Фиеста», – хвастливо произнес Макэлмон. – Что скажете?
– Неплохо, но я все-таки настаиваю на «Галерее».
– «Галерея». – Макэлмон пробовал слово на слух. – Но разве вам не кажется, что название «Фиеста» несет в себе больше драматизма? Подумайте об этом, Женевьева. Фиеста.
– А разве это ваша забота, Боб? – Женевьева захлопнула блокнот и вручила его Беттерсону. – Мне кажется, это должны решать мы с Норманом.
– Ах. – Беттерсон похлопал ее по руке. – Произошли кое-какие изменения. Я очень рад сообщить вам, что Макэлмон присоединяется к нашей команде и становится соиздателем. Он вносит часть собственных денег в общую копилку.
Его собственные деньги! Деньги на содержание Роберт Макэлмон получал от своей жены, или бывшей жены, или что-то в этом роде… Все вокруг знали об этом.
– Мне кажется, вы во мне больше не нуждаетесь, – заметила Женевьева.
Беттерсон тут же подскочил со словами:
– Виви, у вас нет причин, чтобы быть такой злюкой. Конечно же вы нам нужны.
– Мы очень ценим ваши пожертвования, – эхом отозвался Макэлмон.
Но Женевьева смотрела только на Беттерсона.
– Вы сказали, что я для вас не просто кошелек с деньгами. Но вы не подпускаете меня к творческой стороне процесса.
– Чепуха, милая моя, – воскликнул Беттерсон. – Мы обожаем, когда вы занимаетесь творчеством. Правда, Боб?
– Абсолютно. – Макэлмон ухмыльнулся, и крошечное создание, угодившее в его пасть, почти вырвалось на свободу.
Темнота, сгустившаяся над местом веселого праздника, разрывалась только случайными вспышками камер фотографов. Разноцветные фонарики на деревьях в парке раскачивались под порывами легкого ветерка. Люди шумными компаниями толпились на ржавой барже и рядом на берегу, распивали спиртное и курили сигареты, смаковали вишню и сыр. Тела сплетались в тесных объятиях, губы касались губ, бедра раскачивались в такт музыке. Костюмы и летние платья, лохмотья и богатые одежды… Это была разношерстная толпа, но каким-то непостижимым образом получилось так, что все хорошо знали друг друга. Женевьева, медленно бредя по кромке воды, сняла одну из своих нефритовых сережек и машинально подбросила в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Присоединяйтесь к нам, – пригласил Беттерсон, указывая на свободное местечко рядом с собой на камне.
Женевьева с радостью согласилась.
– Вот так. Теперь можете вести протокол. – Он всучил ей карандаш и блокнот.
– Протокол? У вас здесь что, собрание?
– Как бы там ни было, – продолжал Макэлмон, – Скотт так напился, что свалился со стула прямо на собачонку. Она была такая маленькая, не больше крысы. Совершенно очевидно, что она тут же испустила дух.
– И что сделал Скотт? – поинтересовался Беттерсон.
– А что он мог сделать? Сказал, что ему очень жаль, предложил купить другую собачку. Ты ведь знаешь Скотта, он расшвыривает деньги направо и налево. Это ее не впечатлило. Тогда Чарли начал болтать, что неплохо бы приготовить чертову шавку. Ты можешь себе это представить?
Макэлмон передал бутылку Беттерсону, тот сделал глоток, а затем вернул ее, даже не предложив Женевьеве.
В Макэлмоне было что-то отталкивающее. Высокий, смуглый, худощавый, он мог казаться красивым, но что-то мешало этому. Вероятно, дело в его губах, решила Женевьева. Тонкие губы, слегка опущенные книзу в уголках, щеки с какими-то странными выпуклостями. Он выглядел так, словно запихнул в рот крошечное живое существо, мышку или птенчика, и ждал, когда это беззащитное создание перестанет сопротивляться, чтобы, наконец, проглотить его. В то же время в его глазах порой возникал виноватый простодушный блеск, словно глаза пытались отрицать то, что затеял коварный рот. Женевьева открыла блокнот, начала набрасывать карикатуру.
– Ты когда-нибудь пробовал собаку? – спросил Беттерсон.
– Нет, – откликнулся Макэлмон. – Но я знаю человека, который пробовал.
– Ах да, неужели ты в это веришь?
– Кто пробовал собаку? – спросила Женевьева, не отрываясь от карикатуры.
– Гай Монтерей, – хмыкнул Макэлмон. – По крайней мере, он так говорит.
– Я должна была догадаться.
– Меня удивляет, что он не появился здесь сегодня, – заметил Беттерсон. – Что скажешь, Боб?
– Я давно его не видел. По крайней мере с тех пор, как его подруга поднялась на баржу. – Макэлмон отхлебнул вина. – Я забыл, как ее зовут?
– Уиспер, – пожал плечами Беттерсон. – Именно так мне ее представили. Хорошенькая девушка. К тому же богата до неприличия.
– Ну, это ненадолго, – откликнулся Макэлмон. – Я слышал, муж перестал присылать ей деньги и приказал возвращаться домой.
– Бедный Гай.
Женевьева насмешливо фыркнула. На самом деле она была рада узнать, что Монтерей увлекся другой женщиной. Татуировка в виде черепа все еще будоражила ее воображение.
Комары роились над кромкой воды, их становилось больше, дневной свет постепенно мерк. Женевьева чувствовала, как кровососы впиваются в ее ноги, когда вносила последние штрихи в портрет.
– И как продвигаются дела с журналом?
– Ну, – отозвался Беттерсон, – мы уже определили состав выпуска. Там будут стихи Гая, об этом я уже говорил. У меня появились новые стихи Гертруды Стайн, действительно превосходные. Есть свежий рассказ Эрнеста Хемингуэя, отрывок из одной вещи Фицджеральда, специфическая история, очень милая. Вы поймете, что я имел в виду, когда прочтете ее. Еще туда войдут несколько стихотворений вашего покорного слуги, и еще – вчера Боб показал мне свой рассказ. – Он заглянул в блокнот. – Скажите, а это действительно забавно! Взгляни-ка, Боб.
Макэлмон повернул голову и посмотрел на рисунок.
– Вы жестокая женщина, Женевьева. У меня что, изо рта торчит птичий коготь?
– Она и вам пририсовала огромные когти. – С этими словами Беттерсон разразился кашлем и достал платок.
Все больше и больше людей собиралось на барже и прогуливалось по берегу. Несколько мужчин в костюмах матросов танцевали на прибрежной гальке в компании трех девушек в коротких платьях. Чуть дальше расположилось сборище в купальных костюмах, это могли быть танцоры из постановки «Голубого поезда», которые еще не успели переодеться.
– Итак, он почти готов, – резюмировала Женевьева. – Наш первый выпуск.
– Точно. Почти готов. Боб предложил лучшее название. Скажи ей, Боб.
– «Фиеста», – хвастливо произнес Макэлмон. – Что скажете?
– Неплохо, но я все-таки настаиваю на «Галерее».
– «Галерея». – Макэлмон пробовал слово на слух. – Но разве вам не кажется, что название «Фиеста» несет в себе больше драматизма? Подумайте об этом, Женевьева. Фиеста.
– А разве это ваша забота, Боб? – Женевьева захлопнула блокнот и вручила его Беттерсону. – Мне кажется, это должны решать мы с Норманом.
– Ах. – Беттерсон похлопал ее по руке. – Произошли кое-какие изменения. Я очень рад сообщить вам, что Макэлмон присоединяется к нашей команде и становится соиздателем. Он вносит часть собственных денег в общую копилку.
Его собственные деньги! Деньги на содержание Роберт Макэлмон получал от своей жены, или бывшей жены, или что-то в этом роде… Все вокруг знали об этом.
– Мне кажется, вы во мне больше не нуждаетесь, – заметила Женевьева.
Беттерсон тут же подскочил со словами:
– Виви, у вас нет причин, чтобы быть такой злюкой. Конечно же вы нам нужны.
– Мы очень ценим ваши пожертвования, – эхом отозвался Макэлмон.
Но Женевьева смотрела только на Беттерсона.
– Вы сказали, что я для вас не просто кошелек с деньгами. Но вы не подпускаете меня к творческой стороне процесса.
– Чепуха, милая моя, – воскликнул Беттерсон. – Мы обожаем, когда вы занимаетесь творчеством. Правда, Боб?
– Абсолютно. – Макэлмон ухмыльнулся, и крошечное создание, угодившее в его пасть, почти вырвалось на свободу.
Темнота, сгустившаяся над местом веселого праздника, разрывалась только случайными вспышками камер фотографов. Разноцветные фонарики на деревьях в парке раскачивались под порывами легкого ветерка. Люди шумными компаниями толпились на ржавой барже и рядом на берегу, распивали спиртное и курили сигареты, смаковали вишню и сыр. Тела сплетались в тесных объятиях, губы касались губ, бедра раскачивались в такт музыке. Костюмы и летние платья, лохмотья и богатые одежды… Это была разношерстная толпа, но каким-то непостижимым образом получилось так, что все хорошо знали друг друга. Женевьева, медленно бредя по кромке воды, сняла одну из своих нефритовых сережек и машинально подбросила в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85