Маккензи улыбнулась.
– Когда я вошла, она так внимательно слушала тебя!
– Лошади понимают язык апачей…
– …лучше, чем американцев, – со смехом договорила за него Маккензи. – Я слышала, как ты беседовал с Фрэнки.
– Это прекрасная лошадь, Мак. Думаю, ты скоро сможешь сесть на нее.
– Что?
– А для кого же, по-твоему, я готовлю ее?
– Я… но… я никогда не думала об этом.
– Это твоя лошадь, а ты хорошая наездница. Я знаю, я ведь сам тебя учил.
«Не только этому», – подумала Маккензи и смутилась.
– А ее срок еще не подходит? Наверное, лучше оставить ее в покое до тех пор, пока не родится жеребенок.
Маккензи вспомнила, как неловко чувствовала себя, когда сама была беременна.
– Это произойдет через несколько недель, – Кэл погладил шею лошади. – У животных все не так, как у людей; у них не бывает больших проблем при рождении детей, – на его лице появилась озорная улыбка, – жены апачей во многом похожи на лошадей – они легко рожают детей и быстро приходят в себя. А белые люди так и говорят, что апачи мало чем отличаются от лошадей.
– Но никто не принимает это всерьез, – улыбнулась Маккензи.
Кэл тоже усмехнулся, но мгновенно лицо его приняло встревоженное выражение.
– Я слышал, что белым женщинам рождение детей дается не так легко, как апачам. Ты трудно рожала Фрэнки?
Маккензи словно кипятком ошпарили. Этот вопрос был слишком интимным и затрагивал тему, на которую она не была готова беседовать с Кэлом. Появление на свет Фрэнки было очень болезненным прежде всего потому, что сопровождалось горьким сознанием предательства отца девочки и злостью на него. Когда ребенок Кэла боролся за жизнь, Маккензи чувствовала себя оскорбленной и возмущенной, к этому примешивалась еще и непонятная тоска, исходившая из ее глупого сердца. А теперь Калифорния Смит имеет наглость спрашивать, трудно ли ей далось рождение Фрэнки! Маккензи вспыхнула от гнева, но в этот миг насмешливый внутренний голос спросил ее, не сама ли она подтолкнула Кэла задать такой вопрос?
– Или такие вопросы не полагается задавать отцам?
В голосе Кэла не было и намека на насмешку. Маккензи вернулась в настоящее – к теплой конюшне, дикой кобылице и Кэлу. Но не к тому Калифорнии Смиту, которого она любила много лет назад, и не к тому, образ которого создала из своей боли и ненависти. На самом деле он не был ни тем, ни другим. Те придуманные образы соответствовали потребностям Маккензи – сначала потребности любить, потом ненавидеть. Возможно, настоящий Калифорния Смит был тем человеком, который приехал, чтобы спасти ранчо старого друга, хотя этот друг давно умер; или тем человеком, который заступился за Летти Грин; человеком, который, не жалея свободного времени, учил маленькую девочку ездить верхом… Знала ли Маккензи, каким был на самом деле Калифорния Смит?
– Нет, – ответила она со вздохом, – такие вопросы задают, и на них отвечают. Это было нелегко, но я не думаю, что мне повезло меньше, чем другим женщинам, – она улыбнулась и поправилась, – белым женщинам. Правда, я не проявила при этом особого мужества и терпения, но мы справились – я и Фрэнки. Когда-то тетушка Пруденс говорила мне, что когда женщина впервые прикасается к рожденному ею ребенку, она тут же забывает обо всех своих мученьях. Тетушка хорошо это знала – она родила пятерых дочерей, – Маккензи смолкла, вспоминая ту минуту, когда взяла на руки Франциску Софию Батлер в первый раз, и взгляд ее смягчился. – Тетушка оказалась права: когда я увидела Фрэнки, прикоснулась к ней, посмотрела, как она машет в воздухе ручками и ножками, боль прошла, хотя за минуту до этого мне хотелось плакать. Это невозможно описать словами.
Маккензи заметила искорки зависти в глазах Кэла и внезапно поняла, что он жалеет о том, что не видел Фрэнки все эти пять лет. Ей захотелось протянуть к нему руки, дотронуться до него, но она удержалась, подумав, что Кэлу не нужно ее сочувствие.
Маккензи резко повернулась к лошади. Гладкая черная спина блестела в свете фонаря. Кобылица слегка насторожилась, и снова Маккензи почувствовала какое-то сходство между собой и этой лошадью.
– Прекрасное создание, правда?
– Да, – согласился Кэл, все еще глядя на Маккензи.
Под этим взглядом она ощущала некоторое беспокойство. Просто у нее разыгралось воображение – ведь они всего лишь разговаривают о лошади.
– Иногда я чувствую себя виноватой за то, что пригнала ее с гор. Она так великолепна, что, наверное, заслуживает того, чтобы быть свободной.
– Свобода – такая же выдумка, как те сказки, что ты читаешь Фрэнки. Мы все рабы кого-то или чего-то – своего одиночества, независимости, верности, голодного желудка. Чтобы выжить, надо подчиняться многим законам.
Маккензи удивленно приподняла бровь.
– Это горько сознавать.
– Нет. Тому, у кого ничего и никого нет, не за что бороться, некого любить.
– Кому же или чему подчиняешься ты, Калифорния Смит? – тихо спросила Маккензи.
Он улыбнулся, но не ответил.
– Этой лошади лучше жить у тебя, чем на воле. «Да, с Калифорнией Смитом можно вести откровенные разговоры, пока не дойдешь до определенного порога, за который он никого не пускает», – подумала Маккензи. Шесть лет назад ей казалось, что она прекрасно знает его. Это было ошибкой.
– Как ты думаешь, она даст себя погладить? – спросила она, глядя на лошадь.
– Наверное.
В глазах Маккензи, как в былые времена, вспыхнул озорной огонек.
– Вдруг на этот раз ей захочется побеседовать с женщиной? Не все же ей слушать одного тебя!
– Очень может быть, – с готовностью согласился Кэл, – почему бы тебе не попробовать?
Маккензи протянула руку – лошадь пошевелила ушами и отодвинулась.
– Давай войдем в стойло, – пригласил Кэл. Маккензи колебалась, тогда Кэл сказал:
– Кобылица не причинит тебе вреда, она больше не сердится, просто немного боится.
– Ты так думаешь?
– Идем, – Кэл уверенно улыбнулся.
Он отпер дверцу стойла, и они осторожно вошли внутрь. Лошадь отступила назад, но не стала выказывать враждебность, с которой смотрела на всех пару недель назад.
– Поговори с ней, – посоветовал Кэл.
– Я не знаю языка апачей, – возразила Маккензи.
– Поговори с ней о чем-нибудь женском. Она должна понять это.
Маккензи сделала шаг вперед. Лошадь отвела уши назад, затем медленно выпрямила их.
– Здравствуй, девочка. У тебя все еще нет имени. Мы же не можем звать тебя дикой кобылицей теперь, когда ты стала послушной, как овечка. Как же мы назовем тебя? – она продолжала что-то говорить и потихоньку продвигалась вперед, стараясь не замечать сверлящего взгляда Кэла.
Кобылица вновь передернула ушами и издала жалобное ржание. Она выгнула дугой красивую шею и понюхала воздух. Маккензи плавно подняла руку, дотронулась до бархатных губ лошади и рассмеялась от радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90