Сколько раз надо это повторить?
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
— А когда он увлекся танцами?
— Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом — он же был тогда очень молод.
— Почему вы так думаете?
— Он как-то рассказывал.
— И что он рассказал?
— Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
— Он часто говорил о войне?
— Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин — и танцевал.
Джузеппе долго молчал.
— Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
— Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит — в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
— Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
— Меня в чем-нибудь подозревают?
— Нет.
— Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.
— В другой раз, — сказал Джузеппе и поднялся.
Она проводила их до прихожей.
— Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, — сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.
— Швецию уже не спасти, — ответила она. — В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.
Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.
— Жуткая тетка, — сказал он у калитки. — Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.
— Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, — сказал Стефан.
Они шли в гостиницу молча.
Джузеппе вдруг остановился:
— Что она сказала? О Герберте Молине?
— Что он всегда был нацистом.
— А еще?
Стефан недоуменно покачал головой.
— Она сказала буквально следующее, — продолжил Джузеппе, — Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос — чем именно он занимался в Германии? Или такой: не было ли тогда людей, которые искренне желали его смерти?
— Сомнительно, — сказал Стефан. — Война кончилась пятьдесят четыре года тому назад. Это очень долгий срок для мести.
Джузеппе не разделял такой уверенности.
— Может быть, — сказал он только. — Все может быть.
И они продолжили путь. У здания суда настала очередь Стефана остановиться.
— А что, если попробовать все перевернуть? Мы думаем, что все началось с Молина, потому что его убили первым. Поэтому мы отталкиваемся от Молина. А что, если все наоборот? И нам надо вместо этого сосредоточиться на Аврааме Андерссоне?
— Не «нам», — сказал Джузеппе. — Мне. Я не отметаю эту версию. Но это маловероятно. У Авраама Андерссона были совершенно другие причины для переезда в Херьедален. И он ни от кого не прятался. Из того, что мы успели о нем узнать, вытекает, что он был очень общительным человеком, дружил с соседями, если их там можно так называть. Совершенно иной тип личности.
Они дошли до гостиницы. Стефана обозлило замечание Джузеппе, подчеркнувшего, что это он, а не кто другой, он и местная полиция ведет следствие. Его снова отодвинули в сторону. Умом он понимал, что раздражаться тут нечему, но ничего не мог с собой поделать.
— Что ты собираешься делать? — спросил Джузеппе.
Стефан пожал плечами:
— Уезжать.
Джузеппе помялся:
— А как ты себя чувствуешь?
— В какой-то из дней начались боли. Сейчас все прошло.
— Пытаюсь представить себя в твоей шкуре. Не получается.
Они стояли на крыльце гостиницы. Стефан наблюдал за воробьем, клевавшим дохлого червяка. Я и сам не могу представить себя в своей шкуре, подумал он. Мне до сих пор кажется нереальным, что девятнадцатого ноября я должен явиться в буросскую больницу для облучения.
— Покажи мне до отъезда это место, где стояла палатка, — попросил Джузеппе.
Стефан собирался уехать сразу, но отказать Джузеппе он не мог.
— Когда? — спросил он.
— Сейчас.
Они сели в машину Джузеппе и поехали на Линселль.
— Леса в этой части страны совершенно непроходимые, — внезапно нарушил молчание Джузеппе. — Если остановиться и пройти десять метров, попадаешь в совершенно другой мир. Ты это и сам заметил.
— Да. Заметил.
— Такому человеку, как Молин, наверное, было легче жить со своей памятью именно в лесу. Здесь время не движется. Никто его не беспокоит. Там, где ты нашел дневник, не было, случайно, еще одного мундира? Он совершенно спокойно мог бы его надевать, маршировать по тропинкам и кричать: «Хайль Гитлер!»
— Он сам пишет, что дезертировал. В горящем Берлине снял с убитого гражданскую одежду. Если я ничего не путаю, он сбежал из Берлина в тот же день, когда Гитлер покончил самоубийством. Но тогда Молин, судя по всему, этого не знал.
— Мне кажется, о самоубийстве Гитлера несколько дней молчали, — неуверенно сказал Джузеппе. — Потом кто-то выступил по радио и сказал, что фюрер пал на посту. Но может быть, я что-то путаю. Я не силен в истории.
Они повернули к дому Молина. На деревьях висели обрывки заградительной ленты.
— Надо бы прибрать за собой, — сказал Джузеппе сконфуженно. — Но мы передали дом дочери. Ты, кстати, видел ее?
— Не видел с тех пор, как мы с ней беседовали.
— Решительная дама, — сказал Джузеппе. — Интересно, знает ли она биографию отца. Надо с ней поговорить.
— Наверное, должна знать.
— Может быть, стыдится. Любому было бы стыдно, что его отец — наци.
Они вышли из машины и немного постояли, прислушиваясь к неумолчному шуму леса. Потом Стефан повел Джузеппе на берег к обнаруженной им стоянке.
Он сразу увидел, что кто-то здесь побывал после него, и резко остановился. Джузеппе удивленно посмотрел на него:
— Ты что?
— Не знаю. Мне кажется, здесь кто-то был.
— Что-то изменилось?
— Не знаю.
Он осмотрелся. На первый взгляд все было так же. И все равно он точно знал, что кто-то тут побывал. Что-то было не так. Джузеппе ждал. Стефан дважды обошел место, прежде чем понял, в чем дело. Тогда он сидел на поваленном дереве и крутил в руках еловую ветку. Поднявшись, он оставил ветку на земле там, где сидел. Теперь эта ветка лежала на тропинке у воды.
— Кто-то здесь был, — сказал Стефан. — Кто-то сидел на этом стволе.
Он указал на ветку.
— Можно снять отпечатки пальцев с еловой ветки? — спросил он.
— Вполне возможно, — сказал Джузеппе, вынимая из кармана пластиковый мешочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
— А когда он увлекся танцами?
— Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом — он же был тогда очень молод.
— Почему вы так думаете?
— Он как-то рассказывал.
— И что он рассказал?
— Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
— Он часто говорил о войне?
— Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин — и танцевал.
Джузеппе долго молчал.
— Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
— Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит — в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
— Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
— Меня в чем-нибудь подозревают?
— Нет.
— Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.
— В другой раз, — сказал Джузеппе и поднялся.
Она проводила их до прихожей.
— Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, — сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.
— Швецию уже не спасти, — ответила она. — В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.
Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.
— Жуткая тетка, — сказал он у калитки. — Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.
— Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, — сказал Стефан.
Они шли в гостиницу молча.
Джузеппе вдруг остановился:
— Что она сказала? О Герберте Молине?
— Что он всегда был нацистом.
— А еще?
Стефан недоуменно покачал головой.
— Она сказала буквально следующее, — продолжил Джузеппе, — Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос — чем именно он занимался в Германии? Или такой: не было ли тогда людей, которые искренне желали его смерти?
— Сомнительно, — сказал Стефан. — Война кончилась пятьдесят четыре года тому назад. Это очень долгий срок для мести.
Джузеппе не разделял такой уверенности.
— Может быть, — сказал он только. — Все может быть.
И они продолжили путь. У здания суда настала очередь Стефана остановиться.
— А что, если попробовать все перевернуть? Мы думаем, что все началось с Молина, потому что его убили первым. Поэтому мы отталкиваемся от Молина. А что, если все наоборот? И нам надо вместо этого сосредоточиться на Аврааме Андерссоне?
— Не «нам», — сказал Джузеппе. — Мне. Я не отметаю эту версию. Но это маловероятно. У Авраама Андерссона были совершенно другие причины для переезда в Херьедален. И он ни от кого не прятался. Из того, что мы успели о нем узнать, вытекает, что он был очень общительным человеком, дружил с соседями, если их там можно так называть. Совершенно иной тип личности.
Они дошли до гостиницы. Стефана обозлило замечание Джузеппе, подчеркнувшего, что это он, а не кто другой, он и местная полиция ведет следствие. Его снова отодвинули в сторону. Умом он понимал, что раздражаться тут нечему, но ничего не мог с собой поделать.
— Что ты собираешься делать? — спросил Джузеппе.
Стефан пожал плечами:
— Уезжать.
Джузеппе помялся:
— А как ты себя чувствуешь?
— В какой-то из дней начались боли. Сейчас все прошло.
— Пытаюсь представить себя в твоей шкуре. Не получается.
Они стояли на крыльце гостиницы. Стефан наблюдал за воробьем, клевавшим дохлого червяка. Я и сам не могу представить себя в своей шкуре, подумал он. Мне до сих пор кажется нереальным, что девятнадцатого ноября я должен явиться в буросскую больницу для облучения.
— Покажи мне до отъезда это место, где стояла палатка, — попросил Джузеппе.
Стефан собирался уехать сразу, но отказать Джузеппе он не мог.
— Когда? — спросил он.
— Сейчас.
Они сели в машину Джузеппе и поехали на Линселль.
— Леса в этой части страны совершенно непроходимые, — внезапно нарушил молчание Джузеппе. — Если остановиться и пройти десять метров, попадаешь в совершенно другой мир. Ты это и сам заметил.
— Да. Заметил.
— Такому человеку, как Молин, наверное, было легче жить со своей памятью именно в лесу. Здесь время не движется. Никто его не беспокоит. Там, где ты нашел дневник, не было, случайно, еще одного мундира? Он совершенно спокойно мог бы его надевать, маршировать по тропинкам и кричать: «Хайль Гитлер!»
— Он сам пишет, что дезертировал. В горящем Берлине снял с убитого гражданскую одежду. Если я ничего не путаю, он сбежал из Берлина в тот же день, когда Гитлер покончил самоубийством. Но тогда Молин, судя по всему, этого не знал.
— Мне кажется, о самоубийстве Гитлера несколько дней молчали, — неуверенно сказал Джузеппе. — Потом кто-то выступил по радио и сказал, что фюрер пал на посту. Но может быть, я что-то путаю. Я не силен в истории.
Они повернули к дому Молина. На деревьях висели обрывки заградительной ленты.
— Надо бы прибрать за собой, — сказал Джузеппе сконфуженно. — Но мы передали дом дочери. Ты, кстати, видел ее?
— Не видел с тех пор, как мы с ней беседовали.
— Решительная дама, — сказал Джузеппе. — Интересно, знает ли она биографию отца. Надо с ней поговорить.
— Наверное, должна знать.
— Может быть, стыдится. Любому было бы стыдно, что его отец — наци.
Они вышли из машины и немного постояли, прислушиваясь к неумолчному шуму леса. Потом Стефан повел Джузеппе на берег к обнаруженной им стоянке.
Он сразу увидел, что кто-то здесь побывал после него, и резко остановился. Джузеппе удивленно посмотрел на него:
— Ты что?
— Не знаю. Мне кажется, здесь кто-то был.
— Что-то изменилось?
— Не знаю.
Он осмотрелся. На первый взгляд все было так же. И все равно он точно знал, что кто-то тут побывал. Что-то было не так. Джузеппе ждал. Стефан дважды обошел место, прежде чем понял, в чем дело. Тогда он сидел на поваленном дереве и крутил в руках еловую ветку. Поднявшись, он оставил ветку на земле там, где сидел. Теперь эта ветка лежала на тропинке у воды.
— Кто-то здесь был, — сказал Стефан. — Кто-то сидел на этом стволе.
Он указал на ветку.
— Можно снять отпечатки пальцев с еловой ветки? — спросил он.
— Вполне возможно, — сказал Джузеппе, вынимая из кармана пластиковый мешочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108