Тэптэн, не высовывайся так. Ты хочешь поглядеть трубу? Мы спустимся вниз и ее осмотрим. Да, сынок, это прекрасная печь, и она скоро задымит, когда дедушка Ипполит купит угля. И тогда пойдет стучать вся наша фабрика. А шерсть, которую нам скоро привезет дядя Булинье, мы сложим вон в том маленьком домике, налево от нас, пустим в кардочесальные машины, и дедушка Миртиль сделает из нее хорошую пряжу. А потом дедушка Миртиль передаст пряжу во второй этаж, к дедушке Ипполиту, тот пустит ее в машину и сделает чудесное сукно. А тогда папа его заберет, унесет вниз, направо, и там хорошенько вымоет, очистит, выкрасит, прогладит, взвесит, – получится прекрасная материя. Тогда дядя Жозеф повезет ее на поезде в Париж, а кузен Яков Штерн продаст ее красивым дамам и господам. А потом дядя Жозеф вернется из Парижа и скажет: «Вот я все продал, и Яков тоже все продал», – тогда папа и оба дедушки обрадуются, и Фриц Браун тоже обрадуется, и старый Герман обрадуется, и сторож Пуппеле будет радоваться, и Капп весело пошевелит своим длинным красным носом, и Готлиб побежит домой и все расскажет Минне, и Зеллер будет важно разгуливать в вечном своем кашне, потирая руки от удовольствия, и папа придет домой и все расскажет бабушке и маме; и тогда Тэнтэн пустится со всех ног, а за ним побежит и мой Лорд-мэр, подхватив свои юбочки, чтобы но отстать, и они прибегут к дяде Вильгельму и тете Бабетте и сообщат им хорошую новость; и потом все возьмутся за руки и пустятся в пляс вокруг стола, а на столе будут стоять кугели, мед, студень, гусиные шкварки… а потом все – тру-ля-ля! – полетит на пол.
И, схватив детей за руки, как в настоящем хороводе, дядюшка Блюм вдруг выглянул из окна и завопил смешным голоском:
– Смотрите-ка, вон идет моя сумасшедшая старуха Бабетта. Она меня ищет!
Уже одна мысль о том, что тетю Бабетту можно назвать старухой, да еще сумасшедшей, и что кому-то пришло в голову отыскивать дядю Вильгельма, привела детей в неописуемый восторг. Они прямо зашлись от смеха. И Блюму пришлось схватить их в охапку и спуститься с этой ношей вниз по крутой лестнице, рискуя окончательно доломать свою хромую ногу.
Однако функции дяди Вильгельма были более значительны, чем могло показаться на первый взгляд. Когда прибыли первые машины, купленные Жозефом, все уже оказалось готово к их приемке.
Машины выходили из ящиков густо смазанные маслом и блестящие, как чешуя змеи. Часть за частью, деталь за деталью, появлялись они на свет божий. В ожидании рабочих одни были положены плашмя, другие были прислонены к стенам. Их было много, они буравили своими острыми углами воздух мастерской и вытесняли его прочь.
Сара, которую привел на фабрику ее старший сын, на этот раз не обнаружила за захлопнувшейся дверью ни тягостной белизны склепа, ни запаха тления. Все помещение было заставлено разобранными машинами. Ярко-зеленая краска, которой были окрашены чугунные части, вбирала в себя дневной свет, сообщала ему цвет и форму. Веселое осеннее солнце, лившееся сквозь промытые окна, подчеркивало контуры металлических ребер. Едва уловимый запах смазочного масла и лака мало-помалу пропитывал воздух. Все так же пересекал помещение вал трансмиссии, но коричневая плоть железа уже выступала из-под ржавчины; масло покрывало поверхность вала блестящими спиралями, напоминавшими извилистый след улитки. Небрежно покачивались в воздухе приводные ремни, распространяя терпкий запах кожи; они покорно, как домашние животные, ожидали часа, когда потребуется их сила.
Теперь здесь дышалось легче. Гийом с матерью подошли к основной оси трансмиссии, переходили от станка к станку. Пространство было покорено.
Та же картина предстала перед ними и во втором этаже и даже в двух низких надворных строениях. Гийом повел мать в машинный зал. Паровая машина, довольно хорошей марки, купленная по случаю в Мюльхаузепе, вздымала в воздух все свои штоки. Она походила на гильотину. Поршень был обильно покрыт маслом. Отражаясь от медного манометра, солнечные лучи зайчиками играли на стене. Цилиндр, обшитый деревянным кожухом и схваченный медными обручами, так и хотелось, как безделушку, поставить на комод, предварительно уменьшив раз в сто.
Механик быстрым движением приложил руку к синей кепке и снова углубился в свои занятия – он начищал металлические части, – незаметно, но внимательно поглядывая на вошедших.
– Добрый день, сударь, – сказала Сара со своей обычной любезностью.
– Это моя мать, Пайю, – обратился к механику Гийом; таким тоном произносят эту фразу всего пять-шесть, от силы десять раз в жизни.
Но был ли Гийом способен при всей своей нервной восприимчивости вырваться из обычного мира своих чувств и понять волнение, охватившее его мать, когда она услышала два слога незнакомого имени? Не только незнакомого, почти иностранного имени.
Толчок был так резок, что мысли Сары закружились, точно судно, готовое сорваться с якоря. Пятьдесят эльзасских имен вспомнились ей, пятьдесят имен с округлыми и плавными, как танец, слогами. Такие имена созданы для дружеской ласки, для веселой шутки, они походят на клички и открывают с нескромной веселостью все качества и свойства человека, его характер, родственные и соседские связи, возраст, ремесло.
Но здесь покончено навсегда с теплом родства, с теплом соседства. Этот Пайю, худой и скрытный, в перепачканной маслом куртке, был настоящим человеком Запада, от кончика ногтей до глубины сердца. Сколько еще времени потребуется Саре, чтобы разглядеть добродетели, которые житель Западной Франции скрывает за издевкой, ленью, грязью? А пока что Пайю в ожидании дальнейших распоряжений стоял перед ней со своим непонятным именем и недоверчивым взглядом, стоял как символ неведомого мира, куда ее вдруг вовлекло.
Гийом мог сколько угодно расточать сокровища своего настороженного сыновьего красноречия, представляя мать новому механику. Это тоже отошло в прошлое, отошло а прошлое время, когда жена Ипполита Зимлера была известна бушендорфцам под именем «Королева Зимлер».
Пайю снова поднес руку к козырьку кепки и взялся за работу. Если разобраться строго – кто такие эти люди и что, в сущности, они могут внести нового в этот край, где за двадцать веков все уже было сказано и перепробовано?
– Пойдем домой, – тихо сказала Сара, когда они вышли во двор. И по дороге в гостиницу оба хранили упорное молчание.
XII
Дядя Вильгельм без особых хлопот и затяжек ликвидировал в Кольмаре свое небольшое суконное дело. В сущности, оно ликвидировалось само собой. Война упразднила мелочные заботы. Зимлеры, и в первую очередь сам Блюм, были вполне довольны, так как теперь Вильгельм мог целиком и полностью отдаться новой, вандеврской фабрике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
И, схватив детей за руки, как в настоящем хороводе, дядюшка Блюм вдруг выглянул из окна и завопил смешным голоском:
– Смотрите-ка, вон идет моя сумасшедшая старуха Бабетта. Она меня ищет!
Уже одна мысль о том, что тетю Бабетту можно назвать старухой, да еще сумасшедшей, и что кому-то пришло в голову отыскивать дядю Вильгельма, привела детей в неописуемый восторг. Они прямо зашлись от смеха. И Блюму пришлось схватить их в охапку и спуститься с этой ношей вниз по крутой лестнице, рискуя окончательно доломать свою хромую ногу.
Однако функции дяди Вильгельма были более значительны, чем могло показаться на первый взгляд. Когда прибыли первые машины, купленные Жозефом, все уже оказалось готово к их приемке.
Машины выходили из ящиков густо смазанные маслом и блестящие, как чешуя змеи. Часть за частью, деталь за деталью, появлялись они на свет божий. В ожидании рабочих одни были положены плашмя, другие были прислонены к стенам. Их было много, они буравили своими острыми углами воздух мастерской и вытесняли его прочь.
Сара, которую привел на фабрику ее старший сын, на этот раз не обнаружила за захлопнувшейся дверью ни тягостной белизны склепа, ни запаха тления. Все помещение было заставлено разобранными машинами. Ярко-зеленая краска, которой были окрашены чугунные части, вбирала в себя дневной свет, сообщала ему цвет и форму. Веселое осеннее солнце, лившееся сквозь промытые окна, подчеркивало контуры металлических ребер. Едва уловимый запах смазочного масла и лака мало-помалу пропитывал воздух. Все так же пересекал помещение вал трансмиссии, но коричневая плоть железа уже выступала из-под ржавчины; масло покрывало поверхность вала блестящими спиралями, напоминавшими извилистый след улитки. Небрежно покачивались в воздухе приводные ремни, распространяя терпкий запах кожи; они покорно, как домашние животные, ожидали часа, когда потребуется их сила.
Теперь здесь дышалось легче. Гийом с матерью подошли к основной оси трансмиссии, переходили от станка к станку. Пространство было покорено.
Та же картина предстала перед ними и во втором этаже и даже в двух низких надворных строениях. Гийом повел мать в машинный зал. Паровая машина, довольно хорошей марки, купленная по случаю в Мюльхаузепе, вздымала в воздух все свои штоки. Она походила на гильотину. Поршень был обильно покрыт маслом. Отражаясь от медного манометра, солнечные лучи зайчиками играли на стене. Цилиндр, обшитый деревянным кожухом и схваченный медными обручами, так и хотелось, как безделушку, поставить на комод, предварительно уменьшив раз в сто.
Механик быстрым движением приложил руку к синей кепке и снова углубился в свои занятия – он начищал металлические части, – незаметно, но внимательно поглядывая на вошедших.
– Добрый день, сударь, – сказала Сара со своей обычной любезностью.
– Это моя мать, Пайю, – обратился к механику Гийом; таким тоном произносят эту фразу всего пять-шесть, от силы десять раз в жизни.
Но был ли Гийом способен при всей своей нервной восприимчивости вырваться из обычного мира своих чувств и понять волнение, охватившее его мать, когда она услышала два слога незнакомого имени? Не только незнакомого, почти иностранного имени.
Толчок был так резок, что мысли Сары закружились, точно судно, готовое сорваться с якоря. Пятьдесят эльзасских имен вспомнились ей, пятьдесят имен с округлыми и плавными, как танец, слогами. Такие имена созданы для дружеской ласки, для веселой шутки, они походят на клички и открывают с нескромной веселостью все качества и свойства человека, его характер, родственные и соседские связи, возраст, ремесло.
Но здесь покончено навсегда с теплом родства, с теплом соседства. Этот Пайю, худой и скрытный, в перепачканной маслом куртке, был настоящим человеком Запада, от кончика ногтей до глубины сердца. Сколько еще времени потребуется Саре, чтобы разглядеть добродетели, которые житель Западной Франции скрывает за издевкой, ленью, грязью? А пока что Пайю в ожидании дальнейших распоряжений стоял перед ней со своим непонятным именем и недоверчивым взглядом, стоял как символ неведомого мира, куда ее вдруг вовлекло.
Гийом мог сколько угодно расточать сокровища своего настороженного сыновьего красноречия, представляя мать новому механику. Это тоже отошло в прошлое, отошло а прошлое время, когда жена Ипполита Зимлера была известна бушендорфцам под именем «Королева Зимлер».
Пайю снова поднес руку к козырьку кепки и взялся за работу. Если разобраться строго – кто такие эти люди и что, в сущности, они могут внести нового в этот край, где за двадцать веков все уже было сказано и перепробовано?
– Пойдем домой, – тихо сказала Сара, когда они вышли во двор. И по дороге в гостиницу оба хранили упорное молчание.
XII
Дядя Вильгельм без особых хлопот и затяжек ликвидировал в Кольмаре свое небольшое суконное дело. В сущности, оно ликвидировалось само собой. Война упразднила мелочные заботы. Зимлеры, и в первую очередь сам Блюм, были вполне довольны, так как теперь Вильгельм мог целиком и полностью отдаться новой, вандеврской фабрике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96